Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Фрейд и сам в пожилом возрасте признал этот недостаток уравновешенности в своей теории и противопоставил Эросу, который он назвал либидо, инстинкт разрушения или смерти [24].

В одной из работ Фрейда, опубликованных после его смерти, говорится: «После долгих сомнений и колебаний мы решились принять лишь два фундаментальных инстинкта: Эрос и инстинкт разрушения… Цель первого – устанавливать все большие единства, а тем самым – сохранять, т. е. связывать; цель второго – напротив, разлагать связи и тем самым разрушать вещи… Поэтому мы его называем также инстинктом смерти» [25].

Я вынужден ограничиться этим упоминанием, не вдаваясь в более подробное обсуждение этого понятия. И без того достаточно ясно, что жизнь, как и всякий процесс, имеет начало и конец и что всякое начало есть также начало конца. То, что Фрейд, вероятно, имеет в виду, есть, пожалуй, сам факт того, что всякий процесс – это проявление энергии и что любая энергия вообще может возникать только из напряжения противоположностей.

До сих пор мы рассматривали проблему новой психологии, исходя главным образом из теории Фрейда. Несомненно, мы смогли увидеть нечто истинное, нечто реальное, чему, возможно, наша гордость, наше цивилизованное сознание может сказать «нет»; хотя при этом что-то другое говорит «да». Многие люди полагают подобный факт крайне раздражающим; он вызывает у них враждебность или даже страх, соответственно эти люди не готовы признать сам конфликт. И в самом деле, есть что-то пугающее в том, что человек имеет также некоторую теневую сторону, которая состоит не просто из маленьких слабостей и изъянов, а из прямо-таки демонической динамики. Отдельный человек редко знает об этом; ибо ему, как индивиду, кажется невероятным, чтобы он где-либо и при каких-то обстоятельствах оказывался за пределами самого себя. Но стоит только этим безобидным существам образовать подобие толпы, массы, как сразу же появляется яростное чудовище, и каждый отдельный человек есть лишь крошечная клеточка в теле этого чудовища, где ему волей-неволей приходится идти на поводу у этого кровожадного зверя и даже по возможности обслуживать его. Смутно подозревая об этих неприятных качествах, человек поворачивается невидящим глазом к теневой стороне человека. В воинственном воодушевлении он обрушивается на целительную догму о первородном грехе, хотя она поразительно правдива. Мало того, не решается признаться даже самому себе в том конфликте, который столь мучительно ощущает. Можно легко понять, что такое направление в психологии, которое делает акцент на темной стороне, оказывается нежелательным и даже вызывающим страх, ибо оно вынуждает нас пристально вглядываться в бездонную пропасть этой проблемы. Смутная догадка поступает к нам о том, что без этой негативной стороны мы не можем претендовать на целостность, что мы имеем тело, которое, как и все тела, отбрасывает тень, и что если мы отрицаем это тело, то лишаемся трехмерности, оказываемся плоскими и лишенными материальности. Однако тело есть животное со звериной душой, организм, беспрекословно повинующийся инстинкту-влечению. Соединиться с этой тенью – значит сказать «да» инстинкту и тем самым также сказать «да» той чудовищной динамике, которая маячит на заднем плане жизненной сцены. От этого нас хочет освободить аскетическая мораль христианства, рискуя при этом дезорганизовать животную природу человека на самом глубочайшем уровне.

Выяснял ли кто-либо для себя, что это значит – сказать «да» инстинкту? Это то, чего желал Ницше и чему учил со всей серьезностью. С необычайной страстью он принес в жертву себя, всю свою жизнь идее Сверхчеловека, – идее человека, который, повинуясь своему инстинкту, выходит за пределы самого себя. И как же проходила его жизнь? Так, как Ницше напророчил сам себе в «Заратустре»: в том исполненном предчувствия фатальном падении канатного плясуна, «человека», который не хотел, чтобы его превзошли и «перепрыгнули». Заратустра говорит умирающему канатному плясуну: «Твоя душа умрет еще быстрее, чем твое тело!» И позднее карлик говорит Заратустре: «О Заратустра, камень мудрости! Высоко ты бросил себя; но каждый брошенный камень должен упасть! Ты приговорен к самому себе, и тебе самому суждено побить себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень – но он упадет на тебя». Когда он прокричал о себе «Ессе homo», было слишком поздно, как и тогда, когда это выражение возникло, и распятие души началось еще до того, как умерло тело.