Дмитрий Семеник - Выход есть! Как быть, если не хочется жить

В какой-то полудреме прошли похороны. Помню, как я лежала на гробе в автобусе "Ритуал" всю долгую дорогу, пока мы ехали на кладбище, и не хотела его отпускать. Помню, как рвалась к брату моя мама, когда фоб уже опускали в яму. Помню неморгающие, ледяные глаза се­стренки. Помню поседевшего в один день отца. Помню заострившиеся черты брата — перед тем, как опустить гроб в землю, нам дали возможность с ним попрощать­ся... Помню поминки, но в полудреме: на помощь к нам приехали родственники, они очень помогли с организа­ционной частью — мы совершенно ничего не сообража­ли, чем, кстати, очень хорошо воспользовались в похо­ронном бюро, включив нам в счет огромное количество каких-то дополнительных не предоставленных услуг. Но это мы все поняли много позже...

Это быт, пожалуй, один из первых моментов челове­ческого бессердечия, настолько поразивших меня. Вто­рой, подобного же рода, случился, когда я спешила из университета домой с денежной помощью (денег у нас на похороны не было — мы в то время жили очень бедно: финансово нам очень помог преподавательский и адми­нистративный состав). Ко мне, опухшей от слез, подошел контролер и стал вербовать проездной. В свой проездной для многодетных я забыла вписать имя и фамилию. Он придрался и стал требовать денег, угрожая милицией. Я сквозь слезы сказала, что тороплюсь на похороны бра­та, и что все имеющиеся деньги предназначены для них, и больше нет. Он, видя мое состояние, все равно вытряс столько, сколько ему было нужно. Сил спорить, качать права и ругаться у меня не было...

После всего, что случилось, моя учеба в престижном вузе, все маломальские успехи, все светлое будущее, в которое так верят подростки, для меня потеряло смысл. Я решила поехать в университет и забрать документы, моя меня жизнь была закончена. В администрации на­шего факультета почему-то всегда очень тепло относились ко мне. И в итоге мне отказали в выдаче документов, сказав приходить осенью, подумать, опомниться, успокоиться... У меня и тут не было сил настаивать. Отказали, так отказали. Я восвояси поехала домой., и по дороге встретила того самого контролера, вытрясшего из меня те деньги, в которых мы тогда так нуждались. Увидев меня, он отвернулся, даже не подошел проверить проездной. Мне показалось, он меня узнал...

Шли дни за днями. Мы с мамой настолько сильно напивались, что не могли даже подняться с кроватей. И вот однажды, мама сказала: "Хватит! Мы же спиваем­ся!" Я посмотрела на себя в зеркало: тело стало худым, лицо же распухло от слез и спиртного, точь-в-точь, как у спивающихся бомжей. И мне стало страшно оттого, во что я превращаюсь. Надо было начинать новую жизнь. Действительно новую. Потому что в ней уже не будет брата, человека, с которым ты вырос, делил все радости и горести...

Через некоторое время мама послала меня на отдых в Крым. Ко мне присоединилась еще моя подруга Катя, очень любившая Андрюшу. Один из первых дней совпало 40-м днем после смерти брата. За день до этого мне было очень плохо. Несколько дней я ничего не ела. Может быть, это покажется глупым, нелепым, но тогда в свои только исполнившиеся 19 лет я решила, что этой жерт­вой, раз не молитвами, чем-то смогу помочь брату. Мало того, что он — самоубийца, да еще при жизни настолько запутался, что стал сомневаться в Боге, даже отказывать­ся от Него. В 1990-е годы в нашу страну хлынуло море ложной, сбивающей с пути литературы, вроде Ницше. И вот, когда это ложится на молодые ищущие души, ко­торые начинают это читать, то исход порой трагичен.

Так вот, в ночь на 40-й день мне приснился сон, от ко­торого наутро я не могла дышать от рыданий. Вот что я написала в своем дневнике в тот же день: "Сегодня приснился сон, не знаю, может, это игра подсознания, и он произвел на меня огромное впечатление, так как все выглядело больно уж реальным. Андрюша всегда хотел посмотреть университет. И вот мы там с ним оказались. Помню странное ощущение передвижения. Мне еще по­казалось, что у брата не было ног, и он парил в воздухе. Мы посмотрели яблоневые аллеи, которые я проходила каждый день, возвращаясь с занятий, побывали в корпу­сах, в аудиториях, где я училась. Когда мы поднялись на 4-й этаж, я разразилась слезами, спрашивая, зачем, за­чем он это сделал, ведь ничего уже не вернуть, и он же знал, как я его люблю. Андрей ответил, что на тот мо­мент он чувствовал себя одиноким и никому не нужным, что звонил домой, чтобы поговорить со мной, но меня не оказалось лома. Сказал, что поссорился со всеми: роди­телями и друзьями, что от него ушла девушка.