Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Б.Б.: Это забота о другом.

Ю.К.: Забота о детскости другого, которая вызывает в женщине, коей я являюсь, — супруге или матери — отождествление с этой детскостью, ее ненасытностью, тоской, стремлением к идеальному исполнению. Я участвую в этой алхимии, сопровождаю это стремление, становлюсь ребенком или подростком. Все периоды моей жизни соединяются, уничтожаются, приостанавливаются в этот момент… любовный, если еще можно употребить это тяжеловесное, но столь загадочное, столь особенное слово… Нет, это нельзя брать за образец, схематизировать, ни в коем случае!… Нужно думать об этом вневременье, с которым я сталкиваюсь в переносе/контрпереносе, возможно, которое становится тогда сообщаемым…

Б.Б.: Точно. В «Сокровище любви» («Tresor d’amour») [40] Gallimard, 2011. — я в восторге от этого названия, дорогой Филипп, — вы пишете о Стендале: «Любовь сродни обретению умершего родителя. Его взгляд проникает сквозь смерть, и вместе с ним возникает множество точных деталей: формы, звуки, цвета, запахи. Любовь рождается от жизни, которая пишет себя сама». В конце превосходного и крайне содержательного выступления Юлии как раз всплыла тема связи любви и творчества. Так что, возможно, мы еще поговорим о любви в психоанализе, поскольку все истории любви пишутся на кушетке… В конце концов, вы ее пишете иначе. Всякому психоаналитику известно, что все истории сводятся к разговору о любви, однако: «Любовь рождается от жизни, которая пишет себя сама». В возрасте двадцати одного года вы написали в книге «Странное одиночество» («Une curieuse solitude») [41] Op. cit. : «В начале жизни нам хочется, чтобы любовь имела непривычный, двойственный, странный характер, который, кажется, целиком заимствован у магической традиции». И снова мы оказываемся в стране детства. Мне хотелось бы, чтобы мы поговорили о связи любви и творчества.

Ф.С.: Одна из лучших фотографий Юлии, которые я видел, ее фотография в младенчестве (Смех.) Подчас нужно искать девочку в женщине. Это намного сложнее, чем кажется, поскольку по сути дела предстоит украсть ее у матери. В Песни песней говорится, что любовь сильна, как смерть. Эти слова меня поразили: если я люблю, то, возможно, я буду таким же сильным, как смерть, или смогу победить смерть?

Стендаль написал потрясающую фразу, просто так, наскоро: «Любовь всегда была самым важным, вернее, единственным делом в моей жизни». Вы знаете эпитафию, которую он написал себе на итальянском языке: «Он жил, писал, любил [42] Visse, scrisse, amo. »? Любовь расширяет познания. Познания в чем? Слушайте, я использую слово, которое… ладно, будь что будет — в магии! Да-да, это магия, нечто похожее на магию. А ведь магов не каждый день встречаешь, однако же они существуют. Магия — это, знаете ли, Шекспир: вот так-то. Об этом не следует слишком много говорить, но фактически правда в том, что любить — значит заниматься магией. Белой, разумеется; черная — это ужасно. Существуют и феи, и колдуньи. Я предпочитаю фей.

Б.Б.: Юлия, в «Историях любви» («Histoires d’amour») вы пишете: по сути, все истории человечества — это истории любви. Впрочем, существует ли сюжет, который никогда не надоедает? Если да, то именно этот сюжет. Может быть, я могу также, применительно к теме, которую мы обсуждаем этим вечером — «Любовь к другому» — сформулировать вопрос иначе: опыт, о котором вы только что упоминали, столь трудный и прекрасный, заставляет выйти за свои пределы, за свою территорию, чтобы соприкоснуться с иностранностью другого человека, сблизиться с ним и с его различием. Вследствие чего мы смотрим другими глазами на окружающих в отношениях с другими людьми. В нашем фрагментированном обществе мы создаем множество стен, границ, бойкотов. Вы говорили о них в связи с приездом Юлии во Францию, но, мне кажется, ситуация не слишком изменилась с тех пор, а то и ухудшилась.

Ю.К.: Затрагивает ли любовь социальное поле? Возможно ли развитие, распространение любовной логики в публичной сфере? Отвечая на эти вопросы, хочу вновь и прежде всего остановиться на деструктивности, которую любовь ни поглощает, ни устраняет, в лучшем случае ей удается ее скорректировать, сдержать, самое большее — сублимировать. Ненависть не исчезает ни в любви, ни в говорящих существах, каковыми мы являемся: у всех живых существ бывают агрессивные импульсы, а люди обоих полов наполнены аффектами, то есть импульсами, сопровождаемыми психическим представлением, в их числе ненависть, которая древнее любви. Между прочим, это установил психоанализ: является ли это одной из причин, по которым религиозные моралисты и даже гуманисты относятся к нему с недоверием? Кроме того, в отличие от объекта любви, объект ненависти никогда не разочаровывает. Разумеется, любовный идеализм навязывает миф о «чистой любви» (я имею в виду квиетистов вроде мадам Гюйон). Но как только в любовной связи признается иностранность партнера и разыгрывается партия на четверых (принимается психическая бисексуальность обоих действующих лиц) — агрессивность, ненависть снова заявляют о себе.