Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Накануне рождества 1965 года, когда директор Института литературы уехал в Москву, мой научный руководитель посоветовал мне явиться в Отдел по культуре Посольства Франции. В свое время моим родителям пришла в голову замечательная мысль обучать меня с раннего детства французскому языку у монахинь-доминиканок, и поскольку моя учеба на факультете романской филологии и тема диссертации были положительно оценены атташе по культуре, я могла немедленно уехать. Нужно было уезжать незамедлительно, пока не вернулся директор Института литературы, который мог зарубить проект. Стипендия поступила бы только в конце января, у моего отца нашлось всего пять долларов, друг должен был встретить меня в Бурже — но он так и не приехал… Я часто рассказываю эту историю, вы можете найти ее в моем романе «Самураи» («Les Samourai’s») [36] Fayard, 1990. .

Я приехала в Париж перед Рождеством; шел снег, французы не умели, и не умеют по сей день, расчищать снег, мои ботильоны промокали, парижане одевались совсем не так, как было показано в журналах «Эль» и «Воі», которые (редко) приходили в Альянс Франсез, и у меня не было обратного билета… Тем не менее я сразу же стала посещать занятия Ролана Барта, а потом — Жерара Женетта. Они объяснили мне, что «новый роман» отныне заменил «новый “новый роман”», и что мне обязательно нужно познакомиться с лучшим писателем этого направления — Филиппом Соллерсом. Впервые услышав это имя, я тут же отправилась в Национальную библиотеку Франции на улице Ришелье, где просмотрела свежий номер журнала «Кларте» (журнал коммунистической молодежи). Я увидела фотографию в профиль молодого мужчины, который произвел на меня большое впечатление, поскольку он объяснял целую страницу, что изменение общества должно начинаться с изменения языка. Эту идею отстаивали сюрреалисты и русские футуристы (Маяковский, Хлебников и сам лингвист Якобсон), однако я не ожидала обнаружить ее сегодня, изложенную с такой изящной решительностью на французском языке. Я попросила его о встрече. Он принял меня в своем небольшом кабинете в издательстве «Сёй». Он оказался таким же красивым, если не больше, как на фотографии — полная противоположность типичному писателю, как правило, тщедушному и заикающемуся; уверенная походка футболиста, крепко стоящего на ногах. Вдобавок, казалось, он меня слушал, задавал вопросы о книгах, которые я читаю, о том, что из себя представляет культурная жизнь в коммунистической стране… Нужно вспомнить контекст той эпохи: Франция приходила в себя после Алжирской войны, люди выглядели боязливыми — Рождество, коробки с подарками, толпы в крупных универмагах, рождественская месса в соборе Парижской Богоматери, никто ни на кого не смотрит, и вдруг — писатель, такой живой, улыбчивый… С тех пор мы не расставались, он отвез меня на Ре, я познакомилась там с его родственниками, и знакомство продолжается, каждый день — это знакомство. Вот так…

Б.Б.: Для вас, Филипп, встреча — встреча с Юлией — ознаменовалась тем, что Жан Руссе называет «окончательным озарением». Это потрясение. Это беспрестанно повторяющееся открытие, медленная кристаллизация. Думаю, все это одновременно имело место? Хотелось бы, чтобы вы рассказали об этом.

Филипп Соллерс: В мой кабинет, где я принимал тогдашних писателей, интеллектуалов, вошла молодая двадцатипятилетняя женщина, совершенно прелестная, которая утверждала, что она студентка, приехавшая из Болгарии. (Смех?) «Что ж, садитесь, чем вы занимаетесь?» И тут, поскольку она студентка, я прежде всего замечаю, что она говорит на безупречном французском языке, с легким акцентом, которому присуща очаровательная музыкальность и который, к сожалению, исчезает. Я сохраняю самообладание… (Смех.} Позже, не сразу: я не попытался немедленно заполучить ее. Как было сказано, я сохраняю самообладание, слушаю и говорю себе: она будет задавать мне традиционные университетские вопросы и тому подобное, можно будет умереть со скуки, университетская публика, нужно на нее воздействовать, внедряться в нее, ниспровергать, в конце концов, студентка из Болгарии, со стипендией, все это прекрасно, но ведь она будет задавать мне банальные, французские вопросы. Не тут-то было… Вдруг (отличный ход!) она заговорила о вещах, которые я знал, но не очень хорошо, а именно: о русских футуристах, поэтах типа Маяковского и других — людях, с которыми в свое время расправился сталинский режим, чтобы насадить несусветную глупость — социалистический реализм, социалистическую живопись и тому подобное — вы знаете: художники рисовали тракторы, а Пикассо считался декадентом. Итак, я слушал ее с большим интересом, при этом думая: надо же, наконец-то я вижу человека, круг чтения и опыт которого отличны от других. Разумеется, она ссылалась на выдающегося лингвиста по имени Роман Якобсон, с которым мы впоследствии познакомились и подружились, и я говорил себе: здесь налицо сложившееся мировоззрение, эта девушка — действительно интересный человек, она не только красива, но и очень умна, поэтому я приглашу ее на ужин. (Смех.} Понимаете? Именно это и называют любовью с первого взгляда, но у нас любовь с первого взгляда мгновенная и долгосрочная: встречаешь человека и сразу же понимаешь, что это надолго. Это очень странное ощущение, потому что бывает такая любовь с первого взгляда, от которой поутру не остается и следа, бывают интрижки на одну ночь, не имеющие ничего общего с любовью. А здесь, значит, было нечто иное. Мы и в самом деле отправились ужинать в тогдашний ресторан «Куполь», и действительно с тех пор не расставались. Поцеловал ли я ее в тот же вечер на станции метро «Дюрок»? Попытался. Однако, очень ловко, потому что она — прекрасный игрок в шахматы как в жизни, так и в профессии психоаналитика, все взвесив, она слегка потянула время, дабы напряжение достигло высшей точки, и важное все-таки событие произошло.