Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Я заканчиваю, Филипп, я знаю, что слишком долго говорила! Хочу добавить лишь, что эта садомазохистская сексуальность является фоном любовного опыта, в том числе любовного опыта супружеской пары. Единственный способ усмирить ее, не отрицая ее, как делает традиционная пуританская мораль, — непрерывно ее объяснять. Не думаю, что эксгибиционистские мемуары переживают это безумие, присущее логике желания, — они упиваются им и увековечивают его. Ты вот выбрал стиль эпохи Просвещения — не творить несчастье в своих книгах (по выражению Лотреамона), а предлагать невозможное в лаконичных мини-рассказах, избегать «универсального репортажа» (который практиковал Малларме) и мыслить стихами, принимая во внимание концепты. Это относится не только к литературе, но и к твоему образу жизни — интенсивному, в котором со всей ясностью перемешаны ирония и радость, а остальное — тайна. Мне же хочется узнать и объяснить, чтобы контактировать и прикасаться. При этом исследуя до мелочей с помощью романа, который я называю «метафизическим детективом», обострения моих кризисов и их новые, преображенные преодоления, бредовые идеи, переведенные на «виброрежим», никогда не находящиеся «в разгоне» — (как это делал Селин, по его собственному признанию) — идет постоянная переоценка веры и знания.

К.Ф.: После всего рассказанного вами, Юлия, хорошо понятно, как этот «внутренний опыт» соединяется также с внутренним пространством, которое выстраивается с детства. Праздник Письменности отмечался многими людьми, но не все из них стали исследователями языка, писателями, поэтами. Взгляд ребенка, уже обладающего творческим началом, может сохраняться в течение всей жизни. Полагаю, Филипп, с вами происходило нечто подобное: мир, который вы воспринимали в детстве, уже тогда был для вас раскрашен яркими цветами и увеличен посредством воображения, творчества, искусства…

Ф.С.: Есть две вещи, которые поражают меня в сегодняшних условиях пережевывания одного и того же, всеобщего, антропологического, человеческого, человеческого — один человек сказал: «Человеческое, слишком человеческое», — это, во-первых, вязкость того, что мы постоянно повсюду читаем, вязкость семейного романа, хуже которой, на мой взгляд, ничего не бывает, особенно, если не добавлять в нее благодатный фрейдовский яд; семейные романы нас захлестывают: ежегодно их выходит порядка шести сотен, то, что ты называешь «я-я», встречается в них в наиболее ограниченной форме — романа о семейной драме; на это есть масса исторических причин, в которые мы сейчас не будем вдаваться, хотя можно было бы многое сказать о Европе и европейском чувстве вины, которое, как уже говорилось, я не разделял благодаря — хочу это особо подчеркнуть — англофильству моих родителей. Я чувствую себя абсолютно невиновным в истреблении европейских евреев и в тоталитарной катастрофе, случившейся в Европе. Из этого следует, что может существовать — но, как правило, не слишком явно — честно говоря, совершенно революционное контрпредложение, о котором Дени Дидро, время от времени разговаривающий со мной по телефону, прекрасно осведомлен. Возвращаясь к тому, о чем я хотел сказать, пока тебя слушал, есть семейный роман, который возвращается, как у него, словно его никогда не анализировали. В этой связи не менее удивляет запредельная переоцененность сексуальных проблем. Сексуальные проблемы набирают обороты: все думают, что имеют доступ к этому чуду, коим якобы является сексуальность. В последнее время за этим явлением стало чрезвычайно интересно наблюдать. Беда и впрямь велика, а те, кто способны о ней рассказать, например, Уэльбек, немедленно обретают благодарную аудиторию. Впервые ее можно констатировать и исследовать, поэтому не удивляйтесь, если произойдет пунами всеобщего конформизма.

Возвращаясь к сингулярности опыта, которую человек может испытать, разумеется, лишь в семье, этот случай станет исключительным, он замолчит, научится хитрить, потому что почувствует себя изгнанником в этом мире, он превратится в метафизическое существо, чужака. Затем сингулярные чужаки встречаются, в силу собственной сингулярности они могут многое рассказать друг другу и разговор этот продолжается в форме брака, непохожего ни на какой другой.

Ты справедливо упомянула о Гегеле, и я хотел бы, с твоего разрешения, чтобы мы оставили Европу, Запад. Я мысленно представляю, какими мы были чудесным летом 1967 года, вероятно, ты помнишь об этом. Ты читала Гегеля, я тоже…