Виктор Франкл - Теория и терапия неврозов. Введение в логотерапию и экзистенциальный анализ.

Если фрустрация воли к смыслу, экзистенциальная фрустрация сама по себе и как таковая, как скрытая, и не является болезнью, то это ещё не значит, что она не может быть опасной для жизни. Она может привести к самоубийству - к суициду, не являющемуся невротическим. Из этого следует, что экзистенциальный анализ, хотя и не представляет собой в таких случаях врачебного вмешательства в собственном смысле слова, тем не менее может оказаться мерой, обеспечивающей спасение жизни. Это значит, что всегда в серьёзных случаях так называемых критических ситуаций (плен, концентрационный лагерь и т. п.) нужно апеллировать к воле к жизни, к желанию жить дальше, к переживанию и проживанию сложной ситуации. Как показывает опыт, подобное удаётся только тогда, когда этот призыв может быть адресован также и воле к смыслу, другими словами, если желание выжить репрезентирует необходимость выжить и, как таковое, воспринимается и осознаётся. Одним словом, если дальнейшая жизнь имеет смысл. В отношении этого есть данные, собранные в лагерях военнопленных. Эти данные подтверждают, насколько справедливо и важно сказанное Фридрихом Ницше: «Только тот, кому есть "зачем" жить, вынесет почти любое "как"». В этих словах мне видится девиз психотерапии.

В указанном смысле экзистенциальный анализ представляет собой поиски смысла. Причём смысл, который он ищет, является конкретным, и его конкретность обусловлена как единственностью каждой личности, так и неповторимостью каждой ситуации. Соответствующий смысл - это смысл ad personam et ad situationem [Ad personam et ad situationem (лат.) - для личности и для ситуации.]. Всегда находится такой смысл, осуществить который может и должен данный конкретный человек.

Экзистенциальный анализ охватывает своим анализом человека во всей его целостности, включающей в себя не только психофизиологически-организменное, но и духовно-личностное. Именно в области духовного экзистенциальный анализ доходит до неосознаваемой глубины [Под неосознаваемым здесь понимается неотрефлектированное; у неосознаваемой духовности нет рефлектирующего самосознания, тогда как имплицитное самопонимание всё-таки присутствует.]. И в этом смысле он заслуживает названия глубинной психологии. При этом мы рассматриваем духовное в человеке как высшее человеческое измерение в противопоставлении к его психофизиологии. И тут нужно добавить, что экзистенциальный анализ является противоположностью так называемой глубинной психологии. Только глубинная психология забывает о том, что её противоположностью является не поверхностная психология, а вершинная психология [См. В. Франкл в Zentralblatt fur Psychotherapie, 10,33,1938: «Где та заинтересованная в терапии психология, которая включает в свои проекции эти высшие слои человеческой экзистенции и в этом смысле, в противоположность выражению "глубинная психология", заслуживала бы названия "вершинная психология"?»], что, собственно, и является глубинной психологией; ведь «только на высоте человеческого духа человек является человеком».

Экзистенциальный анализ - это, собственно, не анализ экзистенции; ибо анализ экзистенции так же маловероятен, как и синтез экзистенции. Скорее, экзистенциальный анализ представляет собой экспликацию экзистенции. Но нельзя упускать из виду, что экзистенция, личность, тоже себя эксплицирует: она эксплицирует себя, она раскрывает себя, разворачивается в процессе жизни. Как раскатываемый ковёр открывает свой неповторимый рисунок, так по процессу жизни, по её развитию считываем мы существо личности.

Один пример из практики. Штефан В., 58 лет, приехал из-за границы только из уважения к своим друзьям, которым дал слово не лишать себя жизни прежде, чем съездит в Вену и поговорит со мной. Его жена умерла от рака восемь месяцев назад. После этого он пытался свести счёты с жизнью, в течение недели находился в лечебнице и на мой вопрос, почему он не повторил попытку самоубийства, ответил: «Только потому, что мне ещё надо кое-что уладить». Оказалось, что он беспокоится о могиле жены. Я спросил: «А после этого у Вас больше не останется никаких дел?» И он ответил: «Мне всё кажется бессмысленным, ничтожным». Я: «Вопрос в том, как Вы себе это представляете, ничтожным или нет? Разве не может быть, что Ваше ощущение бессмысленности обманывает Вас? Вы имеете полное право думать, что ничто и никто не сможет Вам заменить супругу, но Вы обязаны предоставить себе шанс однажды подумать иначе и время, чтобы успеть это сделать, пережить это». Он: «Я не чувствую больше вкуса к жизни». Я обратил его внимание на то, что требовать от себя этого, значит требовать слишком многого, и что вопрос заключается в там, есть ли у него обязанность продолжать жить, несмотря ни на что. На это он сказал: «Долг?... Это всё слова. Всё бесполезно». Я: «Даже дружба и слово чести, даже необходимость положить надгробную плиту... для умершей, то есть для существа, которое реально больше не существует... даже если говорить не о непосредственной полезности и целесообразности? Если Вы чувствуете себя обязанным ради умершей поставить надгробный камень, то разве Вы не чувствуете себя обязанным жить ради любви к ней?» Действительно, неосознанно, в глубине души он признавал обязательность подобных утилитарных соображений. Оказалось недостаточным потребовать от пациента исполнения данного им слова, как это сделали его друзья. Нужно было потребовать от него исполнения дела, а это уже относится к сфере экзистенциального анализа. Фактически он вёл себя так, как человек, который знает, что у него есть обязанности, и более того — который верит в высший смысл своего бытия, в нечто, вносящее смысл в его существование в любое время, далее после последнего вздоха того, кого он любит, до последнего мгновения его бытия.