Александр Соловьев - Жизнь в кайф. Инструкция, которую вы должны были получить при рождении

Французская революция – важный момент в истории человечества, эволюции его мироощущения. Она дала старт той современности, которую мы знаем, с ее темпом и суетой. Старому порядку был положен конец, а новый только начинал создаваться: неудивительно, что в итоге многие люди испытали чувство оторванности, одиночества, незнакомое им прежде. Трудно передать, каким мощным травмирующим потрясением революция была как для рядового француза, потерявшего прежний статус, так и для любого европейца. Эта психологическая травма была из разряда тех, которые не заживают в течение целых поколений.

Великие катаклизмы Нового времени сложно было воспринимать с помощью рассудка и подвергать бесстрастному анализу, и это естественным образом вело к переориентации общественной психологии с социальных событий к внутренней жизни человека. В этих условиях в философии, культуре, искусстве стала возникать особая система мировоззрения. Суть ее заключалась в сомнении во всесилии разума и желании уйти от плохо устроенной действительности, сбежать в некий идеальный мир. Но где он? В красоте, в возвышенном, в странном, в природе, описанной художниками и поэтами, в прекрасной мечте… Имя этой новой идеологии – Романтизм.

Романтизм противопоставил ценность чувственной духовно-творческой личности бездушности прогресса, взбунтовался против идеалов эпохи Просвещения. Человек способен не только рассуждать о мире, познавать его разумом, исследовать его устройство, но и наслаждаться собственным существованием, созерцать красоту мира и собственного тела, и если у него это отнять, он потеряет себя. В этом и заключается смысл истинной религии.

«В мире существует только один храм, и этот храм – человеческое тело. Нет ничего более святого, чем этот образ. Преклонение перед человеком – это прославление откровения во плоти. Когда прикасаешься к человеческому телу, входишь в соприкосновение с небом» [21]. Так писал Георг Новалис – самый известный поэт эпохи романтизма, один из ее вдохновителей. В своей поэзии он возрождал чувство восхищения золотым веком, его антропоцентричным духом: «Человек – это солнце, чувства – его планеты». Не правда ли, этот стих очень напоминает уже знакомые нам строки из «Атхарваведы»?

Как и другие поэты-романтики, Новалис искал способ устранить разрыв между внутренним миром человека и природой, и в этом он опирался на учение своего современника, философа Иоганна Готлиба Фихте, которым восхищался.

Фихте был субъективным идеалистом. Он утверждал, что познание мира должно начинаться с познания собственного «Я». Что такое «Я есть»? Это непросто объяснить, но, что бы это ни значило, здоровый человек всегда осознает тождество своего «Я» с самим собой, ибо «Я» для него – основа реальности.

Эту же идею в своем творчестве развивал и Новалис. Словно удивляясь замечательной способности человека осознавать бытийность, он писал: «Самым чудесным и вечным феноменом является [наше] собственное бытие» [22].

Но как вернуть себе самого себя?

К сожалению, исследуя природу реальности и формально отказываясь от философско-герменевтических методов, поэты-романтики не предлагали действенных практических методов, которые могли бы помочь человеку обрести утраченную бытийность, а лишь подменяли старую обыденную виртуальность новой – альтернативной, сказочно-мифической, книжной. Золотой век, запредельное, возвышенное, прекрасное, таинственное – все это абстрактные формы новой виртуальности, постичь которую можно лишь через искусство.

В то же время наслаждение прекрасным можно рассматривать как частичное освобождение из-под власти суеты и осознание нового уровня существования, так как «сам прорыв к самодовлеющему наслаждению красотой постижения Бытия есть способ трансцендирования на уровень метафизического бытийствования» [23].

Последователь Фихте и друг поэтов-романтиков Фридрих Шеллинг идеализировал красоту, буквально отождествляя ее с истинной реальностью: «…как что-либо могло бы быть действительным, не будучи истинным, и чем была бы красота, не будь она полноценным, лишенным каких-либо изъянов бытием?» [24]

Естественно, инструментом для постижения этой красоты бытия Шеллинг видел прежде всего искусство – только оно способно раскрыть перед человеком тайну абсолютного бытия: «Если, согласно замечанию глубокого знатока дела, каждое создание природы лишь на одно мгновение обладает подлинным совершенством красоты, то не вправе ли мы сказать, что лишь на это мгновение ему присуща полнота существования. В этом моменте оно является тем, чем оно есть извечно; во все же прочее время свойственны ему одни только возникновение и уничтожение. Искусство, запечатлевая сущность в этой мгновенности, изымает ее из тока времени, представляет ее в чистой бытийности, жизненной извечности» [25].