Мари Кардиналь - Слова, которые исцеляют

Счастье смеха! Красота смеха моих детей, взрыв смеха Жан-Пьера: «Чем менее ты сумасшедшая, тем более ты сумасшедшая». Смех на улице, мой смех! Какой покой он означал, какое благополучие, какое доверие, какую нежность! Спокойствие!

Как всегда, когда анализ помогал мне сделать большой шаг вперед, я в течение нескольких недель старалась управлять своими открытиями, восхищаться ими. Я старалась оценить необъятные размеры пройденного пространства, они было головокружительными. Смеялась ли я когда-либо раньше по-настоящему? Придавала ли я когда-либо значение весомости слов, подозревала ли об их важности? Я писала книги словами, которые были предметами, нанизывала их в том порядке, который считала связным, подходящим и эстетичным. Я не видела, что они содержали живое вещество. Я располагала их на странице так, как располагала дома мебель и вещи, без которых я не могла обходиться и которые брала с собой при всех переездах.

Каждый раз, когда мы приезжали на новое место, я начинала жить, только когда привозили «сундуки с ценностями». Я открывала их в присутствии детей и так же, как поступала моя мать со мной, учила их произносить мертвые слова, относящиеся к мертвой истории, к мертвой семье, к мертвой мысли, к мертвой красоте. Я показывала им голову Минервы на пробах столового серебра, розу на оловянных предметах, жемчужины на мебели в стиле Людовика XVI, вышивку на белье, прозрачность фарфора, переплеты книг и их позолоченные обрезы, а также портрет какого-нибудь предка, лорнет прабабушки, бальный альбом старой тетушки, стол из розового дерева для швейной машины, принадлежавшей когда-то двоюродной сестре и т. д. Реликвии. Сундуки, подобные гробам и трупам, которые я выкапывала из соломы, чтобы мои дети жили среди них так же, как это делала я сама. Для своих детей я старалась, чтобы хрусталь сверкал и звенел: «Когда стакан так звенит, это значит, что он хрустальный». Да, хрусталь – роскошный стакан, производящий особый звон. Этот звон означал ценность, драгоценность предмета.

Все эти слова служили для обозначения стоимости предметов, а не их жизни. Иерархия ценностей была установлена давно, она передавалась от поколения к поколению: последовательность слов, служившая мне скелетом и мозгом. Она содержала не только ценность предметов, но и ценность людей, чувств, ощущений, мыслей, стран, рас и религий. Вся вселенная была снабжена ярлыками, упорядочена, расклассифицирована. Не думать, не рассуждать, не ставить под сомнение – это было бы простой тратой времени, так как невозможно было прийти к другой классификации. Буржуазные ценности были единственно правильными, красивыми, разумными, они были самыми лучшими. Настолько, что я и не знала, что они называются буржуазными ценностями. Для меня они были просто ценностями.

Но в их перечень не входил ни мой анус, ни моя дефекация, как не входили и легкие того, кто выдул замечательную хрустальную посуду. Ни истерзанные ножки старой тетушки, которая вальсировала, беспрерывно вальсировала, чтобы ее бальный альбом был заполнен и затем с почтительностью и восхищением кому-то передан: «Ах, она была гранд-дамой, светской львицей, красивой и добродетельной». Ни глаза мастериц, уставших от вышивания монограмм, простынок для кормящих матерей, свадебных скатертей и саванов. Ни разорванные животы женщин, которые из поколения в поколение производили на свет представителей человечества.

Все эти вещи не существовали, потому что ты не имела права использовать слова, обозначающие их. Все они не имели никакой ценности. На худой конец они могли быть смехотворными, то есть подлежащими презрительной и надменной насмешке. Но если все же понадобилось бы поместить на шкалу ценностей (хотя на ней и не оставалось места) истощенные легкие стеклодува, распухшие ноги старой тетушки, усталые глаза вышивальщицы, деформированный живот женщины и мой зад, следовало поместить их на самые нижние ступени, на ступени жалости, сочувствия, милости или же на ступени шуток, издевательства, насмешки, сарказма, грубости, потому что все они были так незначительны, ничтожны, достойны лишь пренебрежения, – бедные, потерянные, смешные, бесполезные и неприятные!

Я была червонной дамой в карточном домике. Достаточно было произнести слово «экскременты», без стыда и отвращения подумать о том, что означает это слово, и домик тут же рухнул бы.

Так, благодаря красивому сну с голубятней, я узнала, что все имеет значение, является важным – вплоть до экскрементов и карточного домика, в застенках которого я столько времени жила. Со сжавшимся сердцем я узнала, что в этих застенках находилась и мать. Я переживала за нее, но в то же время была уверена, что уже слишком поздно, и ничего нельзя сделать, чтобы вывести ее оттуда. Я не могла объяснить ей того, что я открывала, это было слишком недавнее открытие, еще неполное. Я находилась в опасном положении, но я должна была выйти из него окончательно – вместе с моими детьми. Автобус полон, места для матери рядом со мной уже не было.