Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

Возможно, первым на эту скрытую функцию языка указал Джон Остин, обнаружив феномен перформатива — такие речевые акты, которые, по существу, равноценны поступку: «Я клянусь!», «Обещаю!», «Каюсь!», «Прошу прощения!» (когда я произношу нечто подобное, я это в некотором смысле и делаю).

Хотя, понятно, что и каяться, и клясться, и обещать, мне предстоит где-то внутри себя самого. Однако, в перформативе язык действительно становится действием, социальным актом — человек поклялся, покаялся, пообещал и т. д.

Иными словами, перформатив — некий экстремум социальной функции языка. Тут этот айсберг словно бы выпрыгивает из воды, становясь видимым целиком. Но это «целиком» присутствует всегда, и лишь наша погоня за очевидностью (за понятностью, за «о чем речь?») скрывает от нас это действительное и настоящее, которое вместе с тем, всегда же очевидно — несокрыто — присутствует.

40. Это удивительная вещь, но мы, действительно, каким-то совершенно загадочным образом не замечаем главного, основного, реального — движущих сил ситуации, собственных интенций, самой реальности, разворачивающейся перед нашим слепым (а точнее ослепленным) взором.

Покров языка, под которым очевидно содержатся все паттерны нашего действительного социального взаимодействия (именно для них наш язык, являясь средством коммуникации, и был изначально предназначен), создает лишь видимость реального — то, что нам представляется, кажется, мнится.

Нашим вниманием завладевает это внешнее — яркое, «понятное», — не реальное, а содержательные одежды, в которых скрывается действительное тело реального, его фактическое существо. Мы отвлекаемся на эту игру кажимостей и не замечаем, не видим действительного. Но оно вовсе не спрятано от нас.

Ситуация очень напоминает другой загадочный феномен игры реальности и языка. Цветовое зрение человека «изготовлено» эволюцией таким образом, чтобы мы могли замечать мельчайшие нюансы оттенка человеческой кожи [М. Чангизи] [126] Речь идет о чувствительности трех видов зрительных колбочек сетчатки человеческого глаза к различным длинам волн. . Но несмотря на это, у нас даже нет слова, которым мы обозначаем цвет кожи — он не красный, не синий, не фиолетовый, он — «телесный».

При этом, наш глаз способен улавливать мельчайшие оттенки цвета кожи — румянец на щеках, покраснение ушей, синюшность губ и т. д., свидетельствующие об интенсивности и характере кровообращения, напрямую связанного с вегетативными реакциями человека («раскраснелся от гнева», «побелел от страха», «стал синюшным» от недостатка кислорода).

Только приматы с «голыми лицами» из числа наших ближайших родственников обладают трехцветным зрением, остальные — те, чье «лицо» покрыто шерстью, — имеют в своем распоряжении лишь два вида колбочек и смотрят на мир, словно в черно-белый телевизор. Впрочем, живя в той же среде, что и их «лысые» собратья с тремя видами колбочек, они не испытывают никаких проблем с выживанием. Они легко обходятся без той «красочности» мира, которую мы считаем его обязательной характеристикой.

Все краски мира, которые мы видим, являются, на деле, лишь случайным производным, возникшим по причине трехцветности нашего зрения, которое, в свою очередь, возникло для того, чтобы мы отмечали мельчайшие оттенки лиц наших соплеменников. Но для того, чтобы назвать эти оттенки, у нас даже нет слов. Впрочем, они нам и не нужны, мы видим и распознаем их (соответствующие сосудистые реакции на лицах наших соплеменников) инстинктивно.

«Стороны явлений, наиболее важные для нас, — пишет Витгенштейн в „Философских исследованиях“, — скрыты от взора из-за их простоты и очевидности. Человек не способен заметить нечто, потому что оно всегда перед глазами».

Однако же мы придумали множество слов для цветов, которые возникли как побочный эффект, без всякой эволюционной необходимости. Красный, синий, зеленый, бирюзовый, салатовый, изумрудный, алый, индиго, оранжевый — все это пышное многообразие, влекущее наше внимание и застилающее нам глаза, просто баг в системе, но все здесь означено и поименовано.

41. Парадоксы, обнаруживаемые нами в физическом мире, представляют собой хорошую модель для понимания феномена парадокса, сообщающего нам о принципиальной недоступности для нас реальности как таковой.

Однако, физические парадоксы не помогут нам понять то, на что наш мозг, несмотря на эти свои естественные ограничения, все-таки способен. Для этого нужны какие-то более синтонные, близкие нам аспекты реальности.