Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

Таков в общем и целом круг вопросов, составляющих эту книгу. В запасе у меня остался еще один способ продумать методологию мышления от начала и до конца (если все сложится, то соответствующая книга будет называться «Что такое реальность? Версия»), но в целом, как мне представляется, проделанной концептуальной работы уже достаточно, чтобы переходить к разработке специальных практик работы с мышлением — к практике методологии мышления.

Что ж, мне остается поблагодарить всех, кто продолжает следить за развитием методологии мышления, а также принимает деятельное участие в ее создании! Спасибо и приятного чтения!

Почему, собственно, я способен мыслить? Что заставило меня когда-то — в детстве — начать думать? В целом, в мышлении как некой особой функции совершенно не было никакой необходимости.

Человекообразные обезьяны, например, ни в чем, по существу, от меня не отличающиеся, вполне обходятся без мышления (если мы понимаем под мышлением специфическую человеческую разумность). Они включены в естественный мир: у них и на биологическом уровне (биохимическом, биофизическом) обнаруживается полная комплементарность среде обитания, и на уровне их нервной деятельности (то есть на нейрофизиологическом уровне) наличествует полная своего рода коммутативная интеграция со средой (психическое обеспечение поведения, социальные отношения в группе и т. д.). Здесь нет разрыва — они включены, они соответствуют, сопринадлежат той действительности природы, которая их создала.

Но ведь и для моего существования как биологического существа тоже нет никакой необходимости в мышлении. То, как я устроен с точки зрения своей биологии (включая психофизиологию), вполне позволяет мне обойтись без мышления. Если я не буду включен в культуру (меня, например, воспитает стая волков или тех же приматов), то я и не буду мыслить — я не буду разумным существом, хотя понятно, что неким существом я все-таки буду, а потому смогу жить, действовать, реализовывать какие-то свои потребности. Иными словами, специфическое человеческое мышление — это не то, что возникает во мне с необходимостью.

Представим себе, что мы подбросили такому ребенку, которого воспитывают волки или приматы, азбуку, флейту и книжку-раскраску. Какова вероятность, что он начнет учиться читать, подбирать мелодии на этой флейте или раскрашивать изображение, используя доступные ему красители (уголь, ягоды и т. д.)? Вполне очевидно, как мне представляется (хоть такого опыта мы поставить и не можем), что никакого побуждения к собственно человеческому мышлению эти предметы у ребенка из волчьей стаи сами по себе вызвать не могут. Ему — живущему с волками — это и не нужно. Если никто не будет понуждать его к тому особому (собственно разумно-человеческому) отношению к данным предметам, он и не определит их в соответствии с той функцией, которую мы в них усматриваем. Для него эти предметы будут чем-то другим — не тем, что для нас. Мы выучены собирать соответствующие интеллектуальные объекты, он — нет.

И я, и шимпанзе можем оказаться в художественной галерее, на концерте симфонической музыки, футбольном матче, держать в руках книгу или слушать лекцию в университете. Все это будет для нас с этим шимпанзе некоей данностью, но только я (в отличие от шимпанзе) буду видеть в картинах художественной галереи «произведения искусства», слышать «музыку» (для других животных она ничем не отличается от любого иного шума), следить за игрой людей на «футбольном поле», понимать «выступление лектора» и то, что «книга» — это не просто нечто тяжелое и забавное, что можно, например, рвать, но и что-то, что несет в себе, например, «смысл текста». То есть я буду это думать, а шимпанзе — лишь как-то апперцептировать данные вещи и явления в том же регистре реальности, в котором он апперцептирует, предположим звездное небо над головой или дерево на холме (по существу, никак — как абсолютно недоступные пониманию «вещи в себе» [И. Кант]).

Что же заставляет меня формировать у себя этот специфический навык мышления, который, вроде бы, лишен всякой биологической обусловленности и точно не «прорежется» во мне сам, если я не буду находиться в мире других людей? Да, собственно, этот мир других людей, по всей видимости, и вынуждает меня начать мыслить, принуждает меня к интроецированию мира интеллектуальной функции и специфическому существованию в нем. Это утверждение кажется очевидным и даже тривиальным, но нам надлежит разглядеть за ним нечто чрезвычайно важное, нечто пока ускользающее: ведь если все это действительно так, то, следовательно, мы не имеем собственного мышления [25] Точно так же мы не имеем и собственного языка, хотя содержание используемых нами языковых единиц у каждого из нас может быть своим. То есть язык, которым мы пользуемся, это не наш «приватный язык», а язык всех членов некой общности — наш общий язык, но значения слов и выражений, которые мы используем, вполне индивидуальны, то есть сформированы нами самими (хотя и в непосредственном взаимодействии на этом поле языка с другими людьми). .