Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование [litres]

Дело в том, что для нас, странным образом, эта «воля другого» является чем-то глубоко противоестественным. Мы на каких-то фундаментальных уровнях организации своего психического аппарата категорически не приемлем самой такой возможности. Да, животные в некотором смысле «понимают», что другие животные ведут себя так, как они себя ведут, и с этим у них не возникает никаких проблем, по крайней мере они точно к этому готовы. Но ведь у других животных, кроме человека разумного, и нет тех специфических «моделей других», какие сформированы у нас. Они реагируют друг на друга, мы же реагируем – каждый на свое представление друг о друге, находящееся во внутреннем психическом пространстве каждого из нас. Грубо говоря, там, где другие животные реагируют действием – приспосабливаются к ситуации, мы реагируем рационализацией – приспосабливаем к ситуации какие-то свои нарративы.

Иными словами, в отличие от других животных мы всегда сообщаемся со своими собратьями через мир интеллектуальной функции, а не непосредственно, между нами всегда стоит этот своеобразный буфер, и в нем, собственно, разворачивается значительная часть пьесы. Другие животные, не интроецировавшие в себя, как мы с вами, мир интеллектуальной функции, реагируют на других животных в соответствии с имеющимися у них паттернами поведения (по существу, речь идет о нехитрых условных рефлексах – без участия, пользуясь терминологией И. П. Павлова, второй сигнальной системы). Мы же сообщаемся с другим человеком через посредство мира интеллектуальной функции, который организован своей внутренней логикой – сам по себе – и опирается на какие-то свои формальные правила.

Грубо говоря, когда животное действует в отношении другого животного определенным образом – оно получает то или иное подкрепление этому своему действию (или позитивное, или негативное), что приводит к формированию соответствующих поведенческих шаблонов, которые в дальнейшем и определяют его поведение. Человек же продумывает это свое социальное будущее благодаря той самой «дефолт-системе мозга», преобразованной миром интеллектуальной функции: «если я поступлю так-то, то он будет вести себя так-то», и дальше я уже принимаю решение о соответствующем действии.

Но ведь я могу и ошибаться, хотя когда я понимаю соответствующее решение, я, разумеется, так не думаю. Соответственно, если я не думаю, что я ошибся в своем прогнозе, то единственный вывод, к которому я в связи со всем этим могу прийти, – это то, что другой человек просто ведет себя «неправильно». Впрочем, по-другому и быть не может, потому что я принимаю свои представления о действительности за саму эту действительность, а потому понятно, что всякий человек, который действует не так, как, мне кажется, он должен действовать, вызывает у меня и растерянность, и негодование [87] Особенно отчетливо этот феномен проявляется у детей дошкольного и младшего школьного возраста: когда кто-то делает что-то не так, как ребенок привык, он может отчаянно протестовать, настаивая на том, что это «неправильно» и «по-другому делать нельзя». .

То, что какой-то человек на самом деле может быть не таким, каким мы его видим через, образно говоря, очки нашего индивидуального мира интеллектуальной функции, является для нас существенной проблемой. Он как бы нарушает правила, действуя не так, как наш индивидуальный мир интеллектуальной функции ему приписывает. Впрочем, с этим «неправильно» рано или поздно приходится смириться. После чего соответствующие интеллектуальные объекты моего внутреннего психического пространства и в самом деле становятся «специальными». То есть такими, которые могут действовать «против правил» (по «своей воле»), не так, как предписывает им моя картина мира, которая для меня, конечно, и есть истинный (причем истинный, как мне хотелось бы думать, для всех и каждого, а не только для меня) мир.

Этот мир я вижу (даже если понимаю, что зря) именно так, как я его вижу, а другие, как я могу заключить, иначе, что по вполне понятным причинам не может меня радовать [88] Именно это переживание часто лежит в основе чувства одиночества, непонятости и даже бессмысленности собственной жизни. . Так что состояние этого неприятного и даже эмоционально тягостного парадокса, в точности как у Ивана Карамазова, почти неизбежно: «Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять» [Ф. М. Достоевский]. Впрочем, принять все-таки приходится, а по-плохому или по-хорошему – это уж каждый решает для себя сам.