Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование [litres]

Впрочем, нужно признать, что вся эта, по существу, псевдосоциальная деятельность, выглядит, как минимум, нелогично. Понятно, что когда мы находимся в непосредственном отношении с другими людьми, вполне естественно думать о них, выстраивать с ними некую коммуникацию. Но если их нет рядом, если они в данный момент отсутствуют (а может быть, даже уже умерли – ведь и с такими персонажами мы можем вести разговоры в собственной голове), то почему мы продолжаем с ними говорить?

По всей видимости, здесь мы имеем дело с неким преобразованием естественного психического механизма, который эволюционно создавался под другие цели и задачи, но вследствие появления в нас специфических только для человека образований (например, «плоскости мышления», «пространства мышления» и нашего личностного «я»), видоизменился и стал работать именно таким – «нелогичным», противоестественным почти образом.

Можно предположить, например, что в случае других животных дефолт-система мозга вовсе не является «дефолтной», а напротив – постоянно активна и является даже приоритетной функцией (недаром же у человека переключение на «дефолт-систему мозга» осуществляется автоматически и неизменно – как только он перестает выполнять какое-то осознанное целенаправленное действие).

Представим себе эволюционно близкого нам примата (шимпанзе или гориллу), который находится в естественной среде обитания и, разумеется, в своей социальной группе (стае, семье, общине): очевидно, что ему необходимо на постоянной, как говорится, основе отслеживать поведение других ее членов. Это обмен сигналами, совместная защитная, половая и прочая социальная активность – все то, что требует от любого члена стаи постоянно, здесь и сейчас согласовывать свое поведение с поведением сородичей. То есть, по существу, речь идет о том самом «социальном броуновском теле», чутко реагирующем на актуальные социальные ситуации.

В случае же с человеком социальные ситуации разыгрываются, означиваются, а в дальнейшем проблематизируются нами и без непосредственного участия в этом членов нашей социальной группы. То есть те изменения, которые происходят в нашем внутреннем психическом пространстве в процессе онтогенеза и создают эту дополнительную опцию: позволяют нам находиться в отношении с «другими людьми» не только в моменты их присутствия рядом с нами («здесь и сейчас»), но и тогда, когда их рядом нет, то есть – во времени, в прошлом и будущем. Прочие приматы взаимодействуют с «другими приматами» в непосредственных, фактических, происходящих здесь и сейчас интеракциях, а мы вполне можем носить всю свою стаю – эту добрую сотню, а то и две, людей – с собой, внутри собственной головы.

Впрочем, мы ведь и сами является интеллектуальными объектами собственного внутреннего психического пространства (именно таково наше личностное «я», это тоже интеллектуальный объект, хоть и с особыми свойствами). Так что мы не только носим «других людей» в себе, обнаруживая их активность в себе всякий раз, когда не решаем какой-то достаточно серьезной интеллектуальной задачи, требующей от нас полной концентрации внимания, но еще носим и самих себя.

Таким образом, у нас всегда есть возможность «выяснять отношения» с «другими людьми»: наша «дефолт-система мозга» постоянно проигрывает эти виртуализированные социальные отношения с «другими людьми» – то ту, то другую психологически не завершенную для нас ситуацию. В каком-то смысле мы, конечно, являемся весьма специфическим «броуновским телом»: оставаясь заложниками наших отношений с «другими людьми», мы на самом деле движемся под воздействием собственных интеллектуальных объектов, внутри собственного же психического пространства.

Учитывая то обстоятельство, что эволюционно мы призваны решать задачи, по существу, всегда связанные или обусловленные социальными отношениями (это и вопросы безопасности, и вопросы продолжения рода), то, надо полагать, нет ничего странного в том, что «другие люди» занимают все наше внутреннее психическое пространство, и более того – организуют его. Мы с самого своего рождения полностью зависим от других людей – любая наша потребность может быть удовлетворена лишь в том случае, если другие люди пойдут нам навстречу, захотят оказать нам поддержку, если, наконец, мы сможем с ними договориться.

Детский крик, плач, а уже на шестой-восьмой неделе – улыбка, это, по существу, уже рефлекторное социальное поведение. Но далее (считается, что своеобразный социальный взрыв ребенок переживает в возрасте девяти месяцев) оно становится все более целенаправленным и осмысленным: годовалый ребенок в экспериментах Майкла Томаселло не готов удовлетвориться тем, что его требования выполняются, ему важно, чтобы другие люди разделяли его намерения, воспринимали ситуацию так же, как и он, действовали с ним заодно.