Джон Боулби - Привязанность

Вероятно, в действительности ближе к истине находится прямо противоположное положение. Философы считают, что в жизни отдельного человека «паттерны поведения», различимые уже в младенческом возрасте, должны служить первоосновой для развития собственно психических состояний и процессов, и то, что впоследствии рассматривается как «внутренние явления» — будь то эмоции, аффекты или фантазии, — это «остаток», сохранившийся после того, как все связанные с ними формы внешнего поведения практически полностью редуцировались (Hampshire, 1962). Поскольку способность к сокращению внешних форм поведения с возрастом увеличивается, очевидно, что чем младше ребенок, тем больше вероятность, что его поведение и психологическое состояние являются двумя сторонами одной медали. При условии умелого и детального наблюдения полученную картину поведения маленьких детей можно рассматривать как эффективный показатель их психологического состояния в данное время.

Кроме того, те, кто скептически относятся к ценности непосредственного наблюдения за поведением, обычно недооценивают многообразие и обширность получаемых данных. Когда за маленькими детьми наблюдают в ситуациях, вызывающих страх и огорчение, можно получить данные, которые имеют прямое отношение ко многим понятиям, занимающим центральное место в нашей дисциплине, — любви, ненависти и амбивалентности чувств, ощущению безопасности, тревоги и печали; замещению, расщеплению и вытеснению. В действительности можно утверждать, что наблюдение за началом отчуждения у ребенка, проводящего несколько недель в незнакомой обстановке и в отрыве от матери, открывает так много, что нам удается проследить за тем, как происходит процесс вытеснения.

Истина состоит в том, что ни одна категория данных, по существу, не обладает преимуществами по сравнению с другой. Каждая связана с проблемами, над которыми бьется психоанализ, и ценность одной категории данных увеличивается тогда, когда она сочетается с другой. Двумя глазами видно лучше, чем каждым в отдельности.

Еще одно отличие принятого нами подхода от традиционного психоанализа заключается в том, что он основывается на наблюдениях за тем, как представители других биологических видов реагируют на подобные ситуации — присутствия и отсутствия матери; и в том, что он использует широкий набор новых концепций, разработанных этологами для их объяснения.

Основная причина обращения к этологии в том, что она предоставляет большой набор новых идей и понятий, которые можно опробовать при построении нашей теории. Многие из них касаются образования тесных социальных отношений — таких, которые связывают потомство с родителями, родителей с потомством и представителей двух полов (а иногда и одного пола) друг с другом. Другие связаны с изучением конфликтного поведения и «смещенной активности», третьи касаются развития патологических фиксаций в форме неадекватного поведения или направленности поведения на неподходящие объекты. Теперь мы знаем, что у человека нет монополии на наличие конфликтов или поведенческой патологии. Например, у канарейки, которая впервые в жизни начинает строить свое гнездо и для него не достает материала, не только разовьется, но и станет устойчивым патологическое поведение, связанное с сооружением гнезда, даже если позднее этот строительный материал у нее появится. Или, к примеру, гусь может «обхаживать» собачью конуру и очень «огорчится», если она перевернется [22] В данном примере собачья конура является объектом ухаживания со стороны - Примеч. ред. . Таким образом, этологические данные и концепции затрагивают явления, по меньшей мере, сопоставимые с теми явлениями, которые мы, как психоаналитики, стараемся понять в человеке.

Тем не менее пока этологические концепции не будут опробованы в области поведения человека, мы не сможем определить, насколько они полезны. Каждый этолог знает, что, каким бы ценным для исследования ни было знание о том или ином виде животных, его никогда нельзя переносить с одного вида на другой. Человек — это не обезьяна, не белая крыса, не говоря уже о канарейке или о рыбах-циклидах. Человек — это самостоятельный вид, обладающий своими специфическими характеристиками. Поэтому вполне логичной кажется мысль о том, что ни одна идея, возникающая при изучении биологических видов более низкой организации, не применима по. отношению к человеку. Тем не менее нам это положение представляется маловероятным. В том, что касается вскармливания детей или детенышей, процессов размножения и выделения из организма, у человека и видов, стоящих на более низких ступенях развития, имеются общие анатомические и физиологические характеристики. Поэтому было бы странно, если бы у нас при этом не было никаких общих черт в поведении. Кроме того, именно в раннем детстве, особенно в доречевой период, мы находим эти черты в наименее измененной форме. Можно ли говорить о том, что некоторые невротические тенденции, а также личностные нарушения, корни которых лежат в раннем детстве, следует понимать как результат нарушения в ходе развития этих биопсихологических процессов? Независимо от того, положительным окажется ответ на этот вопрос или отрицательным, здравый смысл диктует необходимость исследования такой возможности.