Геральд Хютер - Спасите игру! Ведь жизнь — это не просто функция

Эта улыбка приговорённого к смерти Сократа — настоящий символ мудрого игрока. Столь же истинной остаётся эта мудрость и сейчас, по прошествии тысячелетий. Серьёзно-радостная беспечность смеющегося перед лицом смерти Сократа есть выражение истинного гуманизма, цветущей человечности, развитой души, исполненной добродетели и всего лучшего, что присуще человеку. Этот гуманизм взращён духом игры; это гуманизм, который за одну меру берёт смертность человека, прекрасно зная, что отведённое нам время ограничено, но правила игры устанавливает по другой — вечной и божественной мере: и эта мера — Гармония, Равновесие, Ритм.

Вот то, чему нам и сегодня можно учиться, глядя на игры древней Эллады: фундаментальная идея, заключающаяся в том, чтобы видеть в жизни игру, и жить, играя в разнообразные игры. Только так можно стать человеком и познать самые разнообразные аспекты человеческого бытия — эта идея нисколько не потеряла своей актуальности. Вопрос лишь в том, удастся ли нам не утратить связь Игры жизни и множества игр, в которые играют люди — с истиной, добром и красотой.

Если мы хотим спасти игру, это необходимо. А спасение игры в конечном итоге необходимо для того, чтобы у нас появилось место для мудрости и беспечности перед лицом смерти, пространство цветущей жизни и пылкой души. Будем честны сами с собой: нам бы оно не помешало.

Когда Платон и другие великие философы античности вели речь о значении игры для всестороннего развития человека, они исходили из консервативных позиций: они желали обосновать и защитить ту культуру игры, которая, казалось, шатается и теряет свою естественность под просветительским натиском пятого века до нашей эры. В конце концов, она и вправду рухнула. Уже Аристотель, выдающийся ученик Платона и представитель следующего за ним поколения, уделяет игре гораздо меньше внимания. Он объясняет, что счастье — «проводить жизнь в серьёзной работе, а не в весёлой игре», а настоящим девизом для человека должно стать изречение «играй, чтобы работать», ведь игра — не что иное, как отдых [21] Aristoteles: Die Nikomachische Ethik, übers. v. Olof Gigon, 2., überarb. Aufl., München: Artemis 1967, 1177a2f. .

Вот сколь далеко продвинулись сами греческие мыслители в деконструкции игровой культуры, когда в первом веке до нашей эры римляне разрушили священные города — Олимпию и Дельфы — и ей на самом деле пришёл конец. С триумфом христианства она окончательно отошла в область преданий, и была забыта до тех пор, пока эпоха Возрождения вновь не вызвала к жизни почитание античного искусства, а вместе с ним и радости игры.

Конечно, в культуре, сформированной христианством, уже не было места столь невинной игре, какой она была когда-то в древних Дельфах или в Олимпии. Не успела в эпоху Ренессанса, барокко и рококо расцвести в домах знати небывалая прежде игровая культура, как одновременно под влиянием Реформации стала набирать силу волна, враждебная всякой игре, которая нашла своё разрешение во Французской Революции. Ancién Regime с его игривой лёгкостью, те, кто с ним покончил, воспринимали как бессовестно заигравшийся и проигравшийся. Сами они были насквозь пропитаны новой, тяжкой серьёзностью работы, труда, хозяйства, индустрии и политики.

Около 1800 года в среде мыслителей, близких к искусству, началось сопротивление натиску этой всепобеждающей серьёзности. Великие теоретики и Мастера игры Нового времени — это по большей части искусствоведы и критики, которые первыми выступили против этой серьёзности, враждебной, по их мнению, самой природе человека. Как видно, мы не первыми берёмся за спасение игры: задолго до нас были те, кто стремился к той же цели. Им приходилось догадываться о том, что мы сегодня точно знаем: играть человеку свойственно по природе. И вот перед нами первый и главный Magister Ludi Нового времени: Фридрих Шиллер. Ведь это он писал: «Человек играет там, где он в полном смысле слова человек; и он только тогда вполне человек, когда играет» [22] Schiller: «über die ästhetische Erziehung des Menschen in einer Reihe von Briefen», S. 618. .

О Шиллере известно, что играть он любил. Посетители его дома в Веймаре и сегодня восхищаются игральными картами, на которых сохранились пометки, сделанные рукой самого мастера. Мы знаем, что летом 1788 года, в восторге от своей будущей жены Шарлотты фон Ленгефельд и её сестры Каролины, в саду родительского дома он играет в слепую корову; вполне возможно, его привлекала скрытая эротика этой игры, во время которой можно было приблизиться к любимым созданиям, не внушая никаких подозрений.