Михаил Гернет - Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии

Но вследствие необходимости ограничивать содержание писем почти исключительно семейными интересами, интимною жизнью, тюремная цензура становилась невыносимо тяжелою не только для тех, кто не мог касаться общественных вопросов, но и для массы арестантов.

Тяжело, неприятно, иногда, может быть, даже как-то стыдно посвящать в эту интимную жизнь тюремного стражника, присутствующего при свидании, или тюремного цензора, перечитывающего строки, предназначенные для тех, кто дорог, перед которым нет тайн. В нашей анкете, розданной заключенным, стоял вопрос: «Какие изменения в существующие правила переписки заключенных надо внести по вашему мнению?». В ответах на этот вопрос нет разногласий. Так, один из заключенных, очевидно, очень нуждающийся, так как он предлагает освободить письма в тюрьмы от оплаты марками («не хватает денег»), пишет: «В некоторых письмах, посылаемых семейному человеку, есть такие новости, чисто семейного характера, которых он никому и никогда ни за что не сказал бы. А здесь придет письмо в контору, разрывается и читается. Вот это считаю недостатком». Другой отвечает: «Не ограничивать срок и количество пересылаемых писем и как можно бережно и гуманно относиться к тайне писем». Третий заявляет: «Главное зло, конечно, тюремная цензура. Если нельзя ее избежать, то надо это так обставлять, чтобы заключенный почувствовал возможно меньше, что все его интимные мелочи выворачиваются наружу и подчас даже грубо». Шлиссельбуржец Морозов, получивший после 10 лет молчания право посылать по два письма в год, уже в третьем письме писал своей матери: «Хотелось бы поговорить с вами, дорогая, так, как можно говорить только с самым близким человеком, для которого открыт каждый уголок души. Не все скажешь при людях, что говорится наедине дорогому и любящему тебя существу, и не всякий может писать открыто так, как он мог бы разговаривать в тесном семейном кругу».

Но, несмотря на тягость сознания, что чужой человек становится свидетелем семейных отношений и посвящается далее в тайны внутренних перетряхиваний интимного характера, свидания и письма несут с собою радость. Говоря словами одного из заключенных, отвечавших на нашу анкету, радостно получить не только приятное, но и тяжелое письмо, узнать скорбную весть. Конечно, этими словами наш корреспондент хотел оказать, что неизвестность, порождаемая долгим молчанием и отсутствием, слишком тягостна, и письмо хотя бы и с худыми вестями разряжает напряженность ожидания. В имеющихся у нас копиях арестантских писем мы, например, читаем: «Сказали друг другу по нескольку слов, хотя под контролем, но все-таки устных, реальных, не бумажных слов, и на душе стало легко, легко». В другом письме заключенный поясняет своему корреспонденту: «Всякая весточка, которая приходит извне, с той стороны этих давящих стен, делает праздник, и на душе становится легче». В нашей коллекции тюремных стихотворений имеется несколько таких, которые воспевают радость получения письма. Кстати, отметим, что в переписке тюрьмы со свободой имеется бросающаяся в глаза особенность: тюрьма пишет свои письма на свободу нередко в стихотворной форме, свобода отвечает всегда в прозе. Нам приходилось уже отмечать, что римская поговорка: «Поэтами не делаются, а родятся» по отношению к тюрьме неприложима: тюрьма превращает арестантов сплошь и рядом в «поэтов».

У Новорусского мы находим ценное для нас сравнение впечатлений, связанных с получением писем в тюрьме и на свободе. Новорусскии описывает в своем дневнике, который он вел в Шлиссельбургской крепости, что испытывал он, получив письмо от родных, переписанное рукою коменданта крепости на листке из его записной книжки (подлинные письма не передавались). Получив письмо, он отложил его в сторону с намерением прочесть его после обеда, когда и печальные вести могут восприниматься легче. «Не тут-то было. К нему тянуло как магниту, и через минуту я уже читал его жадно, жадно, как не читывал, кажется, самых дорогих писем в свое время. И тут-то охватила меня всецело родная атмосфера…». Таким образом, если тревога ожидания свидания и писем в тюрьме иная, чем на свободе, то и радость их получения несравнима по ее размерам с радостью на свободе. В письмах Либшехта можно найти несколько мест, подтверждающих правильность этого нашего вывода. Иногда он пишет с такою страстью, что при чтении его письма далее забываешь, что свидание с любимой женщиной было… в тюрьме. Так, например, он пишет жене: «Какие чудные минуты ты подарила мне во вторник, когда мы, хотя очень недолго, всецело принадлежали друг другу. Твое посещение напомнило мне Гейдельберг: те же полные счастья и муки часы, и все же теперь все иначе: все сильно, все могучее… Ты освежилась… Волшебный ключ струится вокруг тебя… Твой взор блестел, как и мои глаза, потому, что они отражали тебя, потому, что они сияли моей любовью…» [6] Либкнехт Карл. Письма. Перев. С. 73. .