Зигмунд Фрейд - Пустота внутри. Что значит быть нарциссом?

У меня был пациент, молодой ученый, который помимо всех прочих расстройств страдал неврозом судьбы. Обладая многочисленными талантами, имея хорошую специальность, несколько дипломов, он пользовался большим авторитетом и стоял на пороге блистательной карьеры. Однако ему никак не удавалось переступить через этот порог. Это был «хороший пациент»: серьезно относился к лечению, не пропускал сеансы и к тому же имел значительную положительную динамику, которую я отношу за счет нарциссической составляющей психоаналитической ситуации. Тем не менее, его основное расстройство оставалось в прежнем виде. Мне казалось, что уже пришло для него время освободиться от нарциссического кокона и приступить к анализу конфликтов. (Как удалось узнать в личной жизни у него случались агрессивные неистовые приступы возбуждения которые он позволял себе исключительно в кругу своих близких. Впрочем, речь шла не об отреагировании, а о ненаправленной взрывной реакции, на самом деле, – о поверхностной в своем выражении агрессивности, глубинной по происхождению и внушающей ему ужас.) Однажды он рассказал мне, что выстави; свою кандидатуру на очень важную и интересную должность и недавно получи; ответ в виде приглашения прийти на высокую комиссию, от которой зависело принятие решения. Это должна была быть последняя, вне всякого сомнения, чисто формальная встреча. Однако он не пришел, что повлекло за собой соответствующие последствия. Я хочу добавить, что это был не мазохизм (как казалось психоаналитикам, у которых он лечился раньше, ведь он проходил уже третий курс лечения) и что, тем более, речь не шла о фобической ингибиции типа это сильнее меня, я не в состоянии туда идти». Меня (как, впрочем, и его самого, хотя он мне об этом никогда не говорил) поразил тот факт, что в конце своего повествования он добавил: «Я был очень доволен, ведь я сыграл с ними хорошенькую шутку» (!) К большому счастью для процесса лечения, за этими странными словами последовал рассказ о сновидении, которое носило ярко выраженный характер переноса и которое я сумел интерпретировать. Я сказал, что он саботировал свой анализ только для того, чтобы помешать мне его проводить. Таким образом, пациент бросил вызов Фрейду и психоанализу, поскольку он хотел доказать его бесполезность, к тому же ему просто необходимо было устроить подобную демонстрацию, равно как и доказать сомнительной профессиональной комиссии, что он отвергает всю возглавляемую ею систему. Я также сказал ему, что за всем этим скрывается фантазм немедленного и спонтанного головокружительного успеха, который, как он надеялся, придет к нему в один прекрасный день без каких-либо усилий, причем не благодаря официальным институтам и всей системе, которую они олицетворяют, а вопреки этой системе. Что касается странных слов, которые он произнес в конце своего повествования, то они отражали предвосхищение его фантазма, словно этот фантазм уже был реализован. Моя интерпретация, казалось, взволновала его. И сразу же я смог констатировать значимые изменения в его поведении. Пациент обладал одной особенностью, на которую жаловались все предыдущие психоаналитики: он говорил очень тихо, немного присвистывал и едва выговаривал слова, словно страдал слабостью голосовых мышц. Он говорил так, словно не сомневался, что его бесконечное бормотание найдет отклик, словно знал, что будет понят в любом случае. Однако после того самого сеанса, о котором я только что рассказал, его речь стала гораздо более четкой, понятной и ясной. Он внезапно заговорил так, словно обращался к своему собеседнику.

Этот сложный и очень требовательный пациент, которого я отнес в разряд пограничных, с головой ушел в нарциссическую регрессию и при каждом разрыве с реальностью отвечал на этот разрыв новым погружением в регрессию (для этого он обладал неограниченными возможностями). Он был преисполнен решимости уничтожить таким способом свою нарциссическую травму, вместо того чтобы позволить другим травмам подталкивать его к развитию, лежащему через конфликтность. Всякий раз, когда я давал ему интерпретацию, которую он не мог опровергнуть, он спешил, образно говоря, «утопить горе в вине», и это перечеркивало все. Приходилось начинать заново. Выбрав подобную линию поведения, он нападал на меня, однако мы не можем воспринимать его позицию иначе, чем избегание любого конфликта со мной и со всей эдиповой экзистенциальной системой, от которой он хотел любой ценой дистанцироваться. У меня были и другие пациенты, которые в подобной ситуации, намереваясь достичь той же самой цели, – занимали жесткую, проективную и провокационную позицию, возводя, таким образом, ту же самую стену между собой и представителем эдипова мира, каким для них был я. Для пациента, о котором я рассказываю, я был представителем Эдипова комплекса, который он отвергал. Однако по той же причине он оставался связанным со мной и с психоанализом. Постоянно отвергая меня, он обеспечивал себе регрессивную гавань, нарциссический идеал, который защищала всемогущая Мать. Он сместил вниз конфликт между хорошей и плохой Матерью, который он спроецировал на меня, не отказавшись при этом, тем не менее, от тайных поисков отцовского фаллоса за образом Матери или в ее чреве. Именно по этой причине маргинальность связана с постоянной провокацией и неустанными нападками па отцовский принцип и обусловленное им пространство. Эти бесконечные атаки доказывают, что Отец всегда находится там. Нарцисс выступает против Эдипа, однако вся его организация строится на Эдипе в его негативной форме, механизме, который я называю «псевдо-Эдип», или «Эдип наоборот», как я уже отмечал выше.