Габриэль Тард - Общественное мнение и толпа

Секты, впрочем, могут обходиться и без толпы для того, чтобы действовать; это в тех случаях, когда преступление является у них главной целью или обычным средством, например, сицилийская мафия и неаполитанская каморра. Как было сказано выше, корпорации идут дальше, нежели толпы, как в дурном, так и в хорошем. Ничего нет благодетельнее средневековой Ганзы; ничего нет вреднее в наши дни анархистской секты [65]. Здесь и там – та же сила расширения благодетельного или ужасного. Родившись в 1241 г., Ганза в несколько лет с неслыханной в эту эпоху быстротой распространения сделалась «высшим выражением коллективной жизни, концентрацией всех купеческих гильдий Европы [66]». В XIV в. она образует федерацию, распространяющую свои фактории от Лондона до Новгорода. А между тем она основана «только на вольном соглашении гильдий и городов; она не знает других средств дисциплины, кроме исключения, и корпоративная сила так велика, что Ганза, несмотря на это, имеет влияние на всю Европу», к вящему интересу европейской торговли. Анархизм также распространился очень быстро. Около 1880 г. его изобретатель основал в Женеве Prevolté ; затем, в 1881 г., в Лионе Droit social , листки, почти не имевшие читателей. «В 1882 г., – говорит генеральный адвокат Берар [67], – существовало несколько адептов в Лозанне, или в Женеве, два или три отдельных индивидуума в Париже, одна или две группы в Лионе с разветвлениями в Сент-Этьене, в Вильфранш-на-Сене и в Вене – в общем, шестьдесят, много сто человек: вот и весь тогдашний анархический легион». Десять лет спустя, 28 марта 1892 г., в Париже составился чисто анархический союз, одобряющий Равашоля и его сообщников. Там было 3000 человек, и многочисленные телеграммы были посланы из Франции и из-за границы для того, чтобы соединиться сердцем в собрании. «Анархисты многочисленны, очень многочисленны в рабочем классе», – говорит химик Жирар, который часто имеет дело с ними. По словам Жана Преваль [68], анархизм не есть простое скопище разбойников, но «партия на пути организации, с очень определенной целью и с надеждой, безусловно основательной, увлечь за собой, по мере достижения успехов , огромную массу городского пролетариата». Тот же писатель называет анархистов легкой конницей социализма . Распространение нигилизма в России шло с не меньшей быстротой. Большие процессы, разразившиеся над ним в 1876 и 1877 гг., могут служить доказательством этого.

Между самыми лучшими и самыми преступными корпорациями существует другое сходство: как те, так и другие суть не что иное, как формы этой знаменитой борьбы за существование, которой так злоупотребляли; формула весьма удобная, которая тремя четвертями своего успеха обязана, подобно многим людям, единственно своей гибкости. Действительно, рассмотрим самые плодотворные корпорации Средних веков: «Возьмите, – говорит Прэн, – самые древние, самые простые гильдии в Абботсбурге или в Кембридже, основанные в XI в. в Англии; гильдии в Монсе или Камбрэ, основанные в 1070 и 1076 гг.; гильдию Amicitia в городе Эр во Фландрии, уставы которых были утверждены Филиппом в 1188 г.; изучите самые могущественные корпорации во времена их наивысшего блеска: гентских валяльщиков сукон, лондонских бакалейщиков, аугсбургских скорняков в XIV в.; везде вы увидите приложение одного и того же принципа: люди, не уверенные в будущем и страшащиеся за свои интересы, ищут точку опоры в солидарности. Впрочем, история их очень проста: это борьба маленьких против больших». То же можно было бы сказать и о прежних университетах, этих больших интеллектуальных корпорациях, и даже артистических корпорациях той же самой эпохи, например, о корпорации художников, основанной в Генте в 1337 г. под покровительством св. Луки. Но и банда разбойников есть тоже не что иное, как борьба против высшего общества. Только нужно признаться, что ее способ борьбы совершенно другой. Почему же это? Почему одна и та же причина, горячее желание лучшей участи одних заставляет объединяться в работе, а других – соглашаться друг с другом для убийства?

Этот вопрос – проблема факторов преступления , так волнующая умы современных криминалистов; но это проблема, перенесенная с отдельных индивидуумов на группы и поставленная относительно коллективных злодейств. Перемещаясь таким образом, она освещается и расширяется и дает средство контролировать некоторые слишком поспешные решения, поводом для которых послужили индивидуальные преступления. Здесь не место распространяться относительно этого контроля. При помощи этого сравнения мы легко заметили бы, что влияние климата, времени года, расы, физиологических причин здесь несомненно, но что оно было сильно преувеличено. Мы увидели бы, что участие физических сил идет, все уменьшаясь, в группах, по мере того как они, организуясь, делаются все более похожими на индивидуальную личность; что, следовательно, это влияние больше сказывается на толпе в ее образовании, в ее направлении, честном или преступном, нежели на дисциплинированных ассоциациях. Летом, на юге, днем в хорошую погоду бесконечно легче вызвать беспорядки на улице, нежели зимой, на севере, ночью и под проливным дождем, между тем как в периоды политического кризиса почти одинаково легко составить заговор как зимой, так и летом, как на юге, так и на севере, ночью или днем, в проливной дождь или при сиянии солнца. Мы увидали бы, наоборот, что антропологический фактор , или, попросту говоря, состав группы, имеет большее значение в ассоциациях, нежели в скопищах, образовавшихся под влиянием непосредственного и скоропреходящего чувства. Толпа, состоящая в большинстве из честных людей, может легко быть вовлечена в преступления, вызванные страстями; проявить вспышки моментального преступного умоисступления, в то время как секта, одушевленная сильным и стойким чувством, совершает преступления только обдуманные и рассчитанные, всегда соответствующие ее коллективному характеру и с сильным отпечатком ее расы.