В. Агарков - Универсум игры Германа Гессе

Массовой и профанической становится не только сфера потребления, но также и традиционно «серьезная» область человеческого духа — наука. Она, как замечает Ясперс, как и другие формы общественной жизни, оказалась подвержена коррозии вследствие нашествия масс «новых ученых». «Факт превращения свободного исследования отдельных людей в научные предприятия привел к тому, что каждый считает себя способным в нем участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. Возникает слой плебеев от науки; они создают в своих работах пустые аналогии, выдавая себя за исследователей, приводят любые установления, подсчеты, описания и объявляют их эмпирической наукой» [5, с. 371]. Мимикрия псевдоучености часто приобретает игровые формы, и печально то, что эти «игры» происходят при полном отсутствии иронии, но основательно и серьезно. Такое положение дел тревожит и Германа Гессе. Уничтожающей критике подвергает он не только примитивные игры — развлечения, но и такую псевдоформу Игры, как «игра в науку». Во времена «фельетонистской эпохи» виртуозное владение знаниями, их комбинаторика и изощренная софистика стали и ремеслом, и своего рода «научной деятельностью». Причем эрудиция «игроков от науки», их ловкое жонглирование антикварными интеллектуальными безделушками приравнивалась автором «Игры в бисер» к одной из самых примитивных и незатейливых игр — игре в кости. Доклады с налетом эзотеричности были в моде, особенно если это касалось экзотических для европейского читателя восточных культур. Конъюнктурный, фальшивый характер этих «научных сообщений», очевидный для специалиста, не всегда различим взору человека, не искушенного в науке. «Читались занимательные, темпераментные и остроумные доклады, например о Гете, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и соблазнял страсбургских или вецларских девушек, или доклады об арабской культуре, в которых какое-то количество модных интеллектуальных словечек перетряхивалось как игральные кости в стакане…» [1, с. 31]. Неуверенность, неподлинность духовной жизни, отчаяние, ужас — таковы очевидные симптомы старости, упадка и заката западной культуры. Ссылаясь на Ницше, не упоминая Шпенглера, но явно намекая на его работу «Закат Европы» и, видимо, подразумевая работы Хейзинги [4], Ясперса [5], а также других мыслителей Запада, Гессе констатирует «полную деморализацию духа, инфляцию понятий», «циничное спокойствие», «вакхический восторг», «язвительный пессимизм» [1, с. 33].

Утопический проект обновленной, возрожденной Культуры Гессе связывал прежде всего с восстановлением духовных основ общества [1, с. 34], поскольку чисто интеллектуальное развитие вне развития души не могло, по его мнению, спасти гибнущую цивилизацию. Интеллектуализм без опоры на работу духа, «искусство для искусства» сами по себе бесплодны и по сути дела «бесплотны», так как только напряженная духовная работа придает смысл интеллектуальной деятельности, делает ее целостной и придает ей исторически и культурно оправданные формы.

Кризис научного знания, каковое было символом прогрессирующей европейской культуры со времен Просвещения, констатирует также Ясперс. Он связывает дальнейший регресс научного знания с кризисом традиционной системы ценностей.

Ученый, по мнению Ясперса, должен быть отмечен печатью избранности, обладать особого рода талантом, волей к знанию. «Подлинная наука является аристократическим занятием тех, кто сам посвящает себя этому. Исконное желание знать, которое единственно предотвратило бы кризис науки, — свойство отдельного человека и осуществляется им на свой страх и риск… К науке причастен лишь тот, даже если он применяет ее как профессию на практике, кто по своей внутренней направленности является исследователем. Кризис науки — это кризис людей, который охватил их, когда они утратили подлинность безусловного желания знать» [5, с. 372]. Но есть ли выход из создавшейся ситуации? Видимо, да.

По мнению Гессе, сохранению «традиций, дисциплины, методичности и интеллектуальной добросовестности» [1, с. 33] должна способствовать Игра, культивируемая небольшими группами ученых, преданных духу, воплощенному в системе высших ценностей. Писатель называет их «крошечной когортой храбрецов», противостоящих общему регрессу, присущему «фельетонистской эпохе», времени распространения «порчи» [1, с. 34]. Игра является и средством спасения и одновременно живой нитью исторической традиции, своими истоками восходящей к основателю пифагорейского союза — Пифагору. Братство ученых Касталии организовано на сходных началах интеллекта, духа, аскезы, игры. Правда, Гессе не утверждает однозначно, что Игра — это прямое продолжение эзотерической деятельности пифагорейцев. Скорее это синтез различных духовно-интеллектуальных традиций. «Как идею, догадку и идеал мы находим ее прообраз… например, у Пифагора,… в эллинистическо-гностическом кругу… у древних китайцев» [1, с. 25]. Далее упоминаются: арабско-мавританское влияние, схоластика средних веков, гуманизм, математические академии XVI и XVIII веков, деятельность философов-романтиков. В целом же идея Игры, по мнению Гессе, является вечной, «и поэтому всегда, задолго до ее осуществления, жившей в мире и о себе заявившей» [1, с. 27]. Здесь очевидно влияние платонизма. Можно сказать, что Игра — это один из эйдосов (идей), существующих вечно и неизменно. Идея Игры — это архетип и первопричина всех реальных игр. В этом постулате содержится метафизическая характеристика Игры.