Станислав Гроф: Психология будущего. Уроки современных исследований сознания

Первый же сеанс, особенно в момент его наивысшей точки, когда я получил потрясающие и неописуемые переживания, пробудил во мне непрекращающийся на протяжении всей остальной жизни глубокий интерес к необычным состояниям сознания. С тех самых пор бульшая часть моей врачебной и исследовательской деятельности заключалась в систематическом освоении терапевтических, преображающих и развивающих возможностей подобных состояний. И четыре прошедшие десятилетия, которые я посвятил исследованиям сознания, стали для меня необыкновенным приключением как в открытии неизведанного, так и в раскрытии себя.

Из сорока лет почти половину я провёл, занимаясь лечением при помощи психоделических средств, сначала в Чехословакии, в Пражском институте психиатрических исследований, а затем в Соединенных Штатах, в Центре психиатрических исследований штата Мэриленд в Балтиморе, где я участвовал в том, что в ту пору ещё оставалось от американской программы исследований психоделиков. С 1975 года я стал работать с холотропным дыханием — мощным средством врачевания и освоения себя, которое я к тому времени разработал совместно с моей женой Кристиной Гроф. На протяжении всех этих лет я также оказывал врачебную помощь многим людям, переживавшим духовно-душевные кризисы, или «духовные обострения», как мы с Кристиной их окрестили.

Общим знаменателем всех этих моих трёх видов деятельности стало то, что они были каким-то образом связаны с необычными состояниями сознания или, более конкретно, с неким их важным подвидом, которые я обозначаю как холотропные. В психоделической терапии подобные состояния вызываются применением таких перестраивающих умственную деятельность веществ, как ЛСД, псилоцибин, мескалин и производные триптамина или амфетамина. А при холотропном дыхании сознание изменяется через сочетание ускоренного дыхания, пробуждающей воспоминания музыки и энерговысвобождающей работы тела. В случае же духовных обострений холотропные состояния возникают сами собой в повседневной жизни и их причины, как правило, так и остаются никому не известными.

Кроме того, частным образом я был вовлечён ещё и во многие другие занятия, более или менее непосредственно связанные с необычными состояниями сознания. Я принимал участие в ритуальных церемониях представителей первобытных культур различных частей света, встречался с североамериканскими, мексиканскими и южноамериканскими шаманами, а также обменивался сведениями со многими антропологами. Были у меня и продолжительные встречи с представителями различных духовных направлений, в том числе таких, как дзен, випашьяна, буддизм ваджраяны, сиддха-йога, тантра и христианский монашеский орден бенедиктинцев.

Другой областью, которой я также уделял много внимания, была танатология — молодая дисциплина, изучающая околосмертные переживания и психологические и духовные аспекты смерти и умирания. В конце 60-х — начале 70-х годов я участвовал в широком исследовательском проекте по изучению влияния психоделической терапии на людей, умирающих от рака. Наверное, стоит также добавить, что мне выпала большая удача быть лично знакомым и сотрудничать с некоторыми великими медиумами и парапсихологами нашего времени и с терапевтами — первопроходцами в области лабораторных исследований сознания, что развивали и практиковали высокоэффективные виды терапии переживания, вызывавшие необычные состояния сознания.

Моя первая встреча с необычными состояниями сознания оказалась испытанием неимоверно трудным и с эмоциональной, и с интеллектуальной стороны. В первые годы своей работы в лаборатории по исследованию психоделиков я ежедневно был буквально бомбардирован результатами опытов и наблюдений, к которым моё медицинское, в частности, психиатрическое образование меня не подготовило. По сути дела, я видел и переживал то, что в контексте научной картины мира, в соответствии с которой я воспитывался, считалось невозможным и предполагалось, что оно не должно происходить. И всё-таки эти явно невозможные вещи происходили.

Позже, когда я преодолел первоначальное концептуальное потрясение и сомнения относительно собственного здравомыслия, я стал осознавать, что проблемы могут заключаться не в моей способности к наблюдению и к критической оценке, но в ограничениях нынешней психологической и психиатрической теории и в ограниченности материалистической монистической парадигмы западной науки. Вполне естественно, что было нелегко прийти к подобному пониманию до тех пор, пока мне не пришлось начать борьбу с тем чувством благоговения и почтения, каковое студент-медик или начинающий психиатр испытывает по отношению к академическим установлениям, научным авторитетам, к пленяющим воображение дипломам и титулам.