Хэл Страус - Я ненавижу тебя, только не бросай меня. Пограничные личности и как их понять

Поток информации и развлечений мешает человеку определить жизненные приоритеты. В идеале мы – как индивиды и как общество – пытаемся достичь баланса между телом и духом, между работой и досугом, между альтруизмом и эгоизмом. Однако все более материалистическое общество делает очень коротким путь от уверенности в себе до агрессии, от индивидуализма до отчуждения, от самосохранения до эгоцентричности.

Неослабевающее благоговение перед технологиями привело к обсессивному стремлению к точности. Сначала калькуляторы заменили запоминание таблицы умножения и других правил, а затем компьютеры стали вездесущими и проникли во все сферы нашей жизни – в машины, в наши бытовые приборы, в мобильные телефоны, – управляя устройством, частью которого они являются. Микроволновка освобождает взрослых от обязанности готовить. Липучка позволяет детям не учиться завязывать шнурки. Креативность и интеллектуальное усердие приносятся в жертву удобству и точности.

Все эти попытки навязать от природы хаотичной и несправедливой вселенной порядок и справедливость поощряют тщетную борьбу пограничных людей за выбор только между черным и белым, хорошим и плохим, добром и злом. Однако мир никогда сам по себе не был справедливым или точным; он состоит из бесчисленных тонкостей, требующих менее примитивных подходов. Здоровая цивилизация может принять эту некомфортную неопределенность. Попытки устранить или игнорировать ее обычно только способствуют пограничности в обществе.

Было бы наивно полагать, что накопительный эффект всех этих перемен – мучительная борьба противодействующих сил – не оказал никакого эффекта на нашу психику. В каком-то смысле мы все живем в своего рода пограничной стране – между процветающей, здоровой, высокотехнологичной Америкой и ее темной стороной, где царят бедность, бездомность, наркотики, психические болезни; между мечтой о здоровом, безопасном, надежном мире и безумным кошмаром о ядерном холокосте.

За социальные перемены нам пришлось расплачиваться стрессом и связанными с ним медицинскими проблемами, такими как сердечные приступы, инсульты и гипертония. Теперь мы должны лицом к лицу встретиться с возможностью того, что психические заболевания стали частью этой цены.

За последние четыре десятилетия психотерапевтические установки претерпели значительное изменение в определении психопатологии – от симптоматических неврозов до расстройств характера. Еще в 1975 году психиатр Питер Л. Джовачини писал: «Врачи постоянно сталкиваются с видимым увеличением числа пациентов, которые не соответствуют нынешним диагностическим категориям. [Они не страдают от] определенных симптомов, их жалобы расплывчатые и плохо описываемые… Когда я говорю об этом типе пациентов, почти все знают, кого я имею в виду» [77] Peter L. Giovachinni, Psychoanalysis of Character Disorders (New York: Jason Aronson, 1975). . В начале 1980-х такие случаи стали уже обычным явлением, в то время как расстройства личности сменили традиционный невроз в роли наиболее известной патологии. Какие социальные и культурные факторы повлияли на эти изменения? Многие полагают, что главный из них – наша склонность обесценивать прошлое:

Сейчас доминирует страстное желание жить здесь и сейчас – жить для себя, а не для предков или потомков… Мы быстро теряем чувство исторической преемственности, чувство принадлежности к последовательности поколений, берущей начало в прошлом и растягивающейся далеко в будущее [78] Christopher Lasch (1978): 5. .

Эта утрата исторической преемственности действует как в обратном направлении, так и в прямом: обесценивание прошлого разрывает в восприятии связь с будущим, которое становится чем-то огромным и неизвестным, источником трепета и надежды, бесконечным полем зыбучих песков, выбраться из которых будет крайне сложно. Время воспринимается как ряд изолированных точек, а не как логическая и непрерывная цепь событий, формирующаяся под влиянием достижений прошлого, действий в настоящем и ожиданий от будущего.

Нависающая на горизонте возможность катастрофы – угроза ядерного уничтожения, новая крупная террористическая атака наподобие 11 сентября, разрушение окружающей среды из-за глобального потепления и т. д. – заставляет терять веру в прошлое и бояться будущего. Эмпирические исследования, проводимые с подростками и детьми, неизменно демонстрируют «информированность об опасности, безнадежность в вопросе выживания, укороченную временну́ю перспективу и пессимизм в отношении способности достичь жизненных целей. Суицид раз за разом упоминается как стратегия для того, чтобы справиться с угрозой» [79] David S. Greenwald, No Reason to Talk About It (New York: W. W. Norton, 1987). . Другие исследования обнаруживают, что угроза ядерной войны подталкивает детей к своеобразному «раннему взрослению», аналогичному тому, что происходит со склонными к пограничности детьми (как Лиза), которые вынуждены контролировать членов семьи, не способных о себе позаботиться из-за ПРЛ, алкоголизма и других психических расстройств [80] Paul A. Andrulonis, personal communication, 1987. . Согласно проведенному в 2008 году исследованию, опубликованному в «Журнале подросткового здоровья», многие молодые люди в США в возрасте 14–22 лет ожидают, что умрут до 30. Исследователи приходят к выводу, что примерно каждый пятнадцатый из них (6,7 %) выражает такой «нереалистичный фатализм». Эти результаты основаны на данных опросов, проводившихся на протяжении четырех лет, с 2002 по 2005 год, Институтом коммуникации с подростками группы риска при Центре публичной политики Анненберга и охвативших 4201 подростка. Несмотря на снижение доли суицидов среди группы от 10 до 24 лет, самоубийство занимает в ней третье место в списке причин смерти [81] Patrick E. Jamieson and Dan Romer, “Unrealistic Fatalism in U.S. Youth Ages 14 to 22: Prevalence and Characteristics,” Journal of Adolescent Health 42 (2008): 154–160. .