Уильям Джеймс: Многообразие религиозного опыта

[320]Юмовский критицизм изгнал понятие причинности из мира физических объектов, и «наука» теперь совершенно удовлетворяется определением причинного отношения в терминах функциональных изменений: см. Маха, Пирсона, Оствальда. «Оригиналом» понятия причинности является наш личный внутренний опыт и только здесь можно непосредственно наблюдать причинную связь в старом смысл этого слова.

[321]Когда в религиозной книге я вижу такие слова: "Быть может лучшее из того, что мы можем сказать о Боге, это то, что Он есть Неизбежное Следствие ", то я узнаю тенденцию, умерщвляющую религию рассудочными терминами. Разве стали бы сгоравшие на кострах мученики петь гимны простому, хотя и абсолютно неизбежному следствию? Истинно религиозные люди, как св. Франциск, Лютер, Бёме, решительно противились притязаниям рассудка вмешиваться в религиозную жизнь. И действительно, рассудок, одерживая победы, показывает здесь свои темные стороны. Как быстро исчезает старый дух методизма под влиянием брошюрок такого философа, как проф. Боун (Bowne: The Christian Revelation, The Christian Life, The Atonement. — Cincinnati and New York, 1898, 1899, 1900).

Философия обнаруживает даже агрессивные намерения против религии:

"Религия, пишет Вашро (M. Vacherot: La Religion. Paris, 1869, pp. 313, 436 et passim), соответствует только преходящему, а не основному и постоянному состоянию человеческого духа, так как она является выражением ума, в котором сила воображения преобладает над другими способностями… У христианства есть только один возможный наследник, — это научная философия".

Проф. Рибо (Ribot. Psychologie des Sentiments. p. 310), с еще большей решительностью заявляет о гибели религии. Он суммирует этот процесс в одной формуле: обнаруживается постоянно растущий перевес рационального элемента душевной жизни над эмоциональным, причем последний стремится войти в группу чисто интеллектуальных чувств.

"В конце концов, от так называемого религиозного чувства ничего не остается, кроме смутного уважения к неизвестному «х», являющегося последним следом прежнего страха, и кроме известного стремления к идеалу, являющегося последним следом любви: эти два чувства, — чувство страха и любви, — характеризуют ранние периоды религиозного развития. Говоря проще, — религия стремится стать религиозной философией . А это психологически совершенно различные вещи, так как последняя есть теоретическое построение сознательной работы мысли, а первая является жизненным делом группы лиц или вдохновенного вождя, делом, поглощающим все мыслящее и чувствующее существо человека".

Точно так же я не могу согласиться с мнением проф. Бальдуина (Baldwin: Mental Development, Social and Ethical Interpretations. ch. X) и Маршалля (H.R.Marschal: Instinct and Reason. chaps VIII–XII), которые считают религию "консервативной социальной силой".

[322]American Journal of Psychology. VII, 345.

[323]Вот пример, иллюстрирующий такие состояния веры: Henry Perreyve пишет к Gratry:

"Я не знаю, что делать мне с тем чувством счастья, которое овладело мною сегодня утром. Оно переполняет мою душу до краев, мне хочется что-то сделать , но предпринять ничего не могу и ни к чему не способен… Я жажду великих дел ". Другой раз после воодушевившего его свидания, он пишет: "Я вернулся домой, исполненный радостью, надеждой и силой. Я хотел в одиночестве наслаждаться своим счастьем, вдали от всех людей. Была поздняя ночь; но, пренебрегая этим, я пошел по какой-то горной тропинке, как безумный, смотря на небо, забыв о земле. Вдруг я инстинктивно подался назад: я стоял на краю пропасти, — еще шаг, и я бы неминуемо упал с головокружительной высоты. Страх овладел мной, и я прекратил мою ночную прогулку" (A.Gratry: Henry Perreyve. London, 1872, pp. 92, 89).

Это преобладание смутных, экспансивных и бесцельных импульсов в состояниях веры хорошо передано Уот Уитманом (Leaves of grass, 1872, p. 190):

"Бороться, бороться!

С невзгодами, с бурею, с ночью, с голодными днями, с нелепой случайностью жизни,

как борется дерево, зверь…

Вперед, мой товарищ! Тебя я зову без раздумья о том, что судьба нам готовит:

Победу ль в борьбе беспощадной, или миг пораженья и гибель".

Эта готовность к великим делам и это чувство, что мир, благодаря своему великому смыслу, своей чудесности и т. д., способен произвести их, — представляется мне недифференцированным зародышем всех высших верований. Вера в осуществление наших затаенных личных мечтаний, или в величие судеб нашей родины, вера в Провидение, — все это источником своим имеет именно этот незаметный сангвинический импульс и это чувство, подсказывающее, что область возможного гораздо обширнее, чем мир действительности.