Владимир Леви - Везёт же людям...

К врачу при серьезной опасности или подозрении нужно обращаться немедленно и доверяться ему всецело, пусть это и далеко не бог. Тогда справедлива будет и перефразировка известной рекомендации, а именно: на врача надейся, а сам не плошай.

Доверяемся не врачам — доверяемся вере.

В. Л.

Прочитал вашу статью "Шизофрения. Понять, чтобы победить". Статья вызвала беспокойство описанием симптоматики. (…) В другом месте вы рассказываете о смерти человека. Зачем?

Вы же доктор, психотерапевт, ну как вы не понимаете? Не надо пугать людей. Не надо рисовать мрачных картин. Не следует говорить о болезнях, отклонениях, аномалиях, вероятной старости и возможной смерти.

Нужно внушать людям уверенность в их нормальности и здоровье, тон описаний должен быть светлым, оптимистичным. Вам должно быть известно, что у нас встречаются еще иногда мнительные товарищи. Надо учитывать их реакции. Ведь все в основном у нас хорошо, все благополучно! Пишите об этом!

(!)

Повторение общеизвестного может дать обратный эффект: "Ты сказал раз — я поверил. Ты сказал еще раз — я засомневался. Ты сказал в третий…"

Насколько известно мне из профессионального опыта, наилучшей психотерапией всегда была и остается точная информация. Иными словами — правда.

Не спорю: кроме правды фактов есть еще и правда эмоциональная — правда восприятия, отношения. Черные очки никому еще не помогли лучше видеть. Розовые — и того меньше. На всех не угодишь, мера у каждого своя: один и тот же факт одного перепугает, а другого недопугает. Отказываться от Истины из-за возможных реакций особо мнительных товарищей все же нельзя. И давно заповедано: "Тяжело в ученье — легко в бою". Курс практического человековедения непременно должен включать в себя и знания о болезнях и аномалиях, и подготовку к "вероятной старости" и "возможной смерти".

Делать вид, что всего этого нет, для врача по меньшей мере смешно, а по большей — преступно. (.)

…Я работал в той самой больнице… Дежурствуя, ходил на вызовы и обходы, в том числе в старческие отделения, в те, которые назывались «слабыми» и откуда не выписывали, а провожали. (Ходил потом и в другом качестве. Провожал.)

Меня встречали моложавые полутени со странно маленькими стрижеными головками; кое-где шевеление, шамканье, бормотание, вялые вскрики. Сравнительный уют; сладковатый запах безнадежности. Деловая терпимость обслуживающего персонала. Если позабыть о душе, что в силу упомянутого запаха в данном случае довольно легко, то все ясно и очевидно: вы находитесь на складе психометаллолома, среди еще продолжающих тикать и распадаться, полных грез и застывшего удивления биологических механизмов. Одни время от времени пластиночно воспроизводят запечатленные некогда куски сознательного существования, отрывки жизни профессиональной, семейной, интимной, общественной; другие являют вскрытый и дешифрованный хаос подсознания, все то подозрительное, что несет с собой несложный набор основных влечений; третьи обнажают еще более кирпичные элементы, психические гайки и болты, рефлексы хватательные, хоботковые и еще какие-то. Это не старики и старухи. Это уже что-то другое, завозрастное…

Врач слабого отделения был созерцательным оптимистом. Что-то писал в историях болезни. За что-то перед кем-то отчитывался — то ли оборот койко-дней, то ли дневной койко-оборот, статистика диагнозов и т. п. Но фактически не ставил своим больным никаких диагнозов, кроме одного: "Конечное состояние человека"; различиям же в переходных нюансах с несомненной справедливостью придавал познавательное значение. Доктор неистощимо любил больных и называл уменьшительными именами, как детей: «Саша», «Валя», «Катюша». (Некоторые реагировали на свои имена, некоторые на чужие…) Себе он наметил угловую койку в палате, из окон которой виднелся прогулочный дворик с кустами то ли бузины, то ли рябины.

Я возвращался в дежурку, чтобы пить чай, курить (после этого хотелось курить), болтать с медсестрой, читать и, если удастся, поспать, а если не удастся, поесть. Когда как. Бывало и некогда: вызовы один за другим; бывало, что и ничего не хотелось… Забыл добавить, что я был тогда чрезвычайно молод и увлекался живописью.

Открой же глаза. Не обязательно слушать похоронные марши. Но нельзя ни понять, ни полюбить жизнь без знания смерти. Оптимизм без постижения трагизма бытия — мыльный пузырь.

Если ты врач, исследователь, любящий или художник (четыре чистых состояния духа), — смертная нагота тебя не смутит и не отвратит. Беспомощная даже при самых могучих формах — вот она, вот ее завершение. Патологоанатомический зал — первое посещение в медицинском студенчестве. (Первое, но не последнее…) Хищные холодные ножницы с хрустом режут еще не совсем остывшие позвонки, ребра, мозги, железы. Помутневшая мякоть…