Карл Роджерс - О становлении личностью

К концу интернатуры важно было получить работу, чтобы поддержать мою растущую семью, хотя моя докторская диссертация и не была завершена. Вакантных мест было немного, и я вспоминаю, какое чувство облегчения и радости охватило меня, когда я нашел работу. Меня взяли психологом в Отдел изучения ребенка Общества предотвращения жестокого обращения с детьми в Рочестере, штат Нью-Йорк. В отделе было три психолога, и моя зарплата составляла 2900 долларов в год.

Сейчас я смотрю на эту должность с удивлением и улыбкой. Причина моей радости заключалась в том, что это был шанс заниматься тем, чем я хотел. Тот факт, что при разумном рассмотрении это был профессиональный тупик, что я буду профессионально изолирован, что зарплата была мала даже по стандартам того времени, помнится, даже не приходил мне в голову. Я думаю, что у меня всегда было такое чувство, что, если мне дадут возможность заниматься тем, что мне более всего интересно, все остальное как-нибудь уладится.

Последующие 12 лет в Рочестере были для меня чрезвычайно полезны. По крайней мере первые восемь лет я был полностью поглощен работой практического психолога, проводя психотерапевтические беседы и занимаясь диагностикой и разработкой методов помощи несовершеннолетним преступникам и детям из малообеспеченных семей, которых нам присылали суд и агентства. Это был период сравнительной профессиональной изоляции, когда все было направлено на то, чтобы работать с нашими клиентами как можно эффективнее. Мы должны были принимать и успехи, и неудачи и в результате вынуждены были учиться. Выбирая тот или иной метод работы с этими детьми и их родителями, я задавался лишь одним вопросом: работает ли этот метод, эффективен ли он? Я обнаружил, что начал все чаще формулировать свою собственную позицию, исходя из повседневного рабочего опыта.

Я могу привести три примера из этого опыта, небольших, но очень важных для меня в то время. По-видимому, все они связаны со случаями разочарования – в авторитете, в материалах и в самом себе.

Готовясь к работе психолога, я был весьма увлечен работами доктора Уильяма Хили, в которых утверждалось, что в основе преступного поведения часто лежит сексуальный конфликт и что, если этот конфликт будет выявлен, преступное поведение прекратится. На втором или третьем году пребывания в Рочестере я очень много работал с молодым пироманом, у которого была необъяснимая тяга к поджогам. День за днем, беседуя с ним в камере предварительного заключения, я постепенно выяснил, что его желание восходило к сексуальным импульсам, связанным с мастурбацией. Эврика! Проблема была решена! Однако, будучи условно освобожден, он опять попал в ту же историю.

Я помню, какой это был для меня удар. Хили мог ошибаться! Возможно, я узнал что-то, чего Хили не знал. Почему-то этот случай заставил меня понять, что ошибки могут быть и в теориях авторитетов и что еще можно открыть что-то новое.

Следующее мое наивное открытие было другого рода. Вскоре после прибытия в Рочестер я проводил со студентами дискуссию о технике беседы. У меня имелся почти дословный опубликованный протокол беседы с одним родителем, в которой психолог выглядел как проницательный умный человек, быстро добравшийся до источника трудностей. Я был счастлив, что мог использовать этот протокол как пример хорошей техники ведения беседы.

Проводя подобное занятие несколько лет спустя, я вспомнил про этот отличный материал. Я отыскал его, перечитал и был потрясен. Теперь беседа казалась мне умно проведенным допросом, который убедил родителя в наличии у него неосознаваемых мотивов и вырвал из него признание вины. Сейчас я знаю по собственному опыта, что такая беседа не принесет настоящей пользы ни родителю, ни ребенку. Этот случай заставил меня прийти к выводу, что я должен отказаться от любого подхода, который к чему-то принуждает или подталкивает клиента, причем отказаться не из теоретических соображений, но потому, что такие подходы эффективны только с виду.

Третий случай произошел несколько лет спустя. Я научился более тонко и терпеливо интерпретировать клиенту его поведение, стараясь удачно выбрать для этого время и делать это так мягко, чтобы моя интерпретация была принята. Я работал с очень интеллигентной матерью, сын которой был маленьким чудовищем. Причина, очевидно, лежала в ее отвержении мальчика в прошлом, но на протяжении многих бесед я не мог помочь ей осознать это. Я старался привлечь ее внимание к этой теме. Я мягко приближал ее к тем обстоятельствам, о которых она мне сама рассказала, с тем чтобы она увидела их смысл. Но все было напрасно. Наконец я сдался. Я сказал ей, что, кажется, мы оба старались, но потерпели неудачу и что нам лучше всего расстаться. Она согласилась. На этом мы завершили беседу, попрощались, и она пошла к двери. Затем она обернулась и спросила: "А взрослых вы консультируете?" Когда я ответил утвердительно, она сказала: "Хорошо, тогда помогите мне". Она подошла к стулу, с которого только что встала, и начала выплескивать свое отчаяние по поводу замужества, запутанных отношений с мужем, своего смятения и неудач. Все это так отличалось от стереотипной "истории болезни", которую она преподнесла ранее! Тогда и началась настоящая психотерапия, и в конечном счете она была очень успешной. Этот случай был одним из многих, которые помогли мне ощутить, а потом и осознать, что именно клиент может знать, что его беспокоит, в каком направлении надо идти, какие проблемы для него существенны, какой жизненный опыт находится у него в глубинах сознания. Мне стало ясно, что до тех пор, пока у меня не будет необходимости демонстрировать свои ум и знания, в процессе психотерапии лучше опираться на клиента, когда выбираешь, куда двигаться и что делать.