Диана Акерман - Всеобщая история чувств

Один из коллег Гилберта, Джордж Прити, поставил эксперимент, в котором десять участниц через регулярные промежутки времени вдыхали запах пота других женщин. Через три месяца сроки менструаций у испытуемых стали совпадать со сроками у тех, чей пот использовался в эксперименте. В контрольной группе, где нюхали не пот, а алкоголь, менструальный цикл не изменился. Очевидно, что феромоны, которые переносит пот, способствуют синхронизации циклов. Поэтому у соседок по спальням или близких подруг кровотечения часто совпадают; этот феномен известен как эффект Макклинток (по имени заметившей его физиолога Марты Макклинток). Похоже, что существуют и другие эффекты. Если мужчина какое-то время связан с женщиной, волосы на его лице начинают расти быстрее, чем до того. Девочки, живущие в изоляции от мужчин (например, в закрытых школах-интернатах), достигают половой зрелости позже, чем их ровесницы, постоянно общающиеся с представителями другого пола. Матери и новорожденные младенцы распознают друг друга по запаху, поэтому некоторые врачи дают детям вдыхать материнский запах при введении наркоза перед операцией. Младенцы могут узнавать вошедшую в комнату мать по запаху, даже не видя ее. В сказке «Питер Пэн» Дж. М. Барри дети способны даже «чуять опасность» во сне. Матери школьников могут по запаху различать футболки, которые носят их дети. Отцам такие способности не присущи, но мужчины могут определять пол того, кто носил футболку. Феромоны действуют на людей. Но насколько сильно? Запускают ли феромоны у нас такую же сильную реакцию, как у кротов или бобров, или же играют столь же скромную роль в потоке сенсорных ощущений, как и обычные зрительные или слуховые данные? Если я вижу представительного мужчину с красивыми голубыми глазами, происходит ли у меня лишь «визуализация», как пренебрежительно выразился один из исследователей, или же голубые глаза восхищают меня потому, что считаются привлекательными в культуре, эпохе и контексте моей жизни? Голубые глаза, эта «младенческая голубизна», приводят на память новорожденных европеоидного типа и вызывают покровительственное чувство. Но в каких-нибудь африканских культурах голубые глаза сочтут холодными, непривлекательными и даже отвратительными.

Научная фантастика частенько пугает нас образами людей-автоматов, движимых неведомыми силами, с мыслями наподобие телефонного гудка. Могут ли феромоны незаметно подрывать наши способности к здравому мышлению и выбору? Мысль пугающая. Мы не любим терять контроль над собой, разве что намеренно – во время секса, или участия в религиозных обрядах, или употребления опьяняющих веществ, – и то лишь потому, что уверены: такая потеря управления лишь частичная или, по крайней мере, ситуацию в любой момент можно взять под контроль. Эволюция – штука сложная, подчас занимательная и настолько авантюрная, что некоторые из ее фиоритур и сольных партий вселяют в меня страх. К числу таких пугающих изысков относится, например, наша очевидная склонность к насилию в сочетании со способностью вести между собою сложные, многоплановые, но очень изощренные разговоры с помощью феромонов. Свободная воля может быть не совсем свободной, но она определенно сознательная, и все же кажется, что в ней есть некоторые натяжки. Люди – виртуозы рекламы и умеют переворачивать вверх дном почти любую тему. Если мы в чем-то действительно мастера, так это в раздвигании границ, изобретении стратегий, поисках путей для того, чтобы обойти неприкрашенную правду; в умении схватить жизнь за грудки и хорошенько потрясти. Она непременно ответит тем же, но ведь это никогда нас не останавливает.

Когда мы выползли или выплеснулись из океана на сушу, под деревья, чувство обоняния несколько утратило свою первостепенную важность. Позднее мы встали на задние конечности, начали осматриваться по сторонам, карабкаться на деревья, и какой же мир раскрылся тогда перед нами, словно бескрайнее поле техасских люпинов! Во все стороны – обзор на несколько километров. Видны враги, видна пища, видна пара, видны следы. Возможность разглядеть издалека тень льва, крадущегося сквозь траву, приносила куда больше пользы, чем обоняние. Зрение и слух сделались гораздо важнее. Чутье у обезьян не сравнится с собачьим. У большинства птиц носы устроены довольно примитивно, хотя есть и исключения: стервятники из Нового Света находят падаль по запаху, и морские птицы нередко руководствуются обонянием. А вот животные с развитым обонянием ходят на четвереньках, держа голову невысоко над землей, в зоне, где собираются влажные тяжелые ароматные молекулы – носители запахов. Это относится и к змеям, и к насекомым, а также к слонам (низко опускающим хоботы) и большинству четвероногих. Свиньи чуют трюфели, скрытые в 15 сантиметрах под землей. Белки находят места, где когда-то спрятали орехи. Бладхаунд улавливает запах человека в комнате, которую тот покинул несколько часов назад, потом отслеживает на земле несколько молекул, оставленных подошвами преследуемого, и неотступно гонится за ним по любой местности и в любую погоду. Рыбе тоже необходимо обоняние: лосось с большого расстояния чует воду, в которой родился и куда должен плыть на нерест. Самец бабочки по запаху находит самку за несколько километров. К сожалению, у нас, долговязых прямоходящих, обоняние со временем заметно ослабло. У человека пять миллионов обонятельных клеток – вроде бы много. Но у овчарки 220 миллионов таких клеток, и она чует в 44 раза лучше нас. Что же она чует? Чего мы лишены? Попробуйте представить себе стереофонический мир ароматов, сквозь который мы должны проходить, как лунатики без наушников. И все же (с учетом того, насколько мал орган обоняния у человека) наше чувство обоняния следует считать изумительно детальным. Поскольку человеческий нос – выступающая часть лица, запахам приходится проходить внутри его определенное расстояние, прежде чем мы понимаем, что именно он уловил. Потому-то мы морщимся и втягиваем воздух – чтобы приблизить молекулы запаха к обонятельным рецепторам, столь неловко убранным в дальние закоулки носа.