Владимир Леви - Исповедь гипнотезера

— А ты спросил когда-нибудь: почему всеобщее несчастье не так велико, как могло бы быть? Или хоть нам с тобой почему так повезло, почему мы живые? Почему можем сейчас сидеть тут в сытости и тепле и даже пытаться мыслить?.. Не косись на мои деревяшки. Счастье, видишь ли, требует дозировки. Дай нам лишнего на часок, власти вселенской потребуем, чего уж там мелочиться. Одну маленькую деталь забыли.

— ?..

— Три минуты назад были кистеперыми рыбами.

— Три космические минуты. Эволюция, а не сказочки. Законы развития — думаешь, пустяки, проскочим через ступеньки?.. Сравни примерное время существования на Земле людей и периоды обращения галактик, созидания звезд. Мы ведь в этом живем, из этого происходим, это наш дом — Вселенная, это родина. По звездному времени часы наши пущены только что, мы еще всего-навсего солнечные сосунки. Настоящего мозга еще нет на земле, но там… (Он взмахнул глазом, буквально взмахнул — в небо, через окно.) Там у кое-кого — да… Допусти хоть для простоты, что человечеству по отношению к кому-то взрослому во Вселенной сейчас лет четырнадцать. Шибильный возраст, неблагодарный, эгоцентричный. Мускулатура обогнала сознание. Агрессивная ограниченность, торжествующий идиотизм, бессилие духа — кажется, ничего больше нет. Как ядовитая плесень тут завелись, как плесень же и должны сгинуть. Но если вглядеться в историю, или хоть в ребенка любого, то открывается, что нас ВЫРАЩИВАЮТ. Не получится — в переплав. Шибил с развитой мускулатурой может натворить много бед. Близится миг решения, возиться ли с нами дальше или отпустить в бездну. Счастье… Самый простой, самый старый бред.

— А ты разве не хотел быть счастливым?

При воспоминании об этом вопросе я до сих пор краснею, но тогда не успел: розовая волна прикрыла мой мозг.

«…Который тут Кистеперый? Наверх… Приготовить жабры…»

Мягкие пощипывания, толчки, пузыри, щекотка в спине — помогаю себе плавниками… взныр, всплеск, свет…

— Очнулся, гипотоник?.. Давай заварим чайку.

(Из записей Бориса Калгана)

Знаю, требую от тебя непомерного, но другого нет. Под любым наркотиком достанет тебя непосильность жизни без смысла. А смысл жизни непостигаем без постижения смысла смерти. Идешь к людям не чудеса вершить. Не целитель, а спутник, разделяющий ношу. Не спаситель, а провожатый.

Мало знания истины, нужно найти в ней свое место. Как соединить с Беспредельным ничтожность собственного существования, мрак страданий, неизбежность исчезновения? Вот о чем будут тебя спрашивать заблудившиеся дети, как ты сейчас спрашиваешь меня. Ложь убивает, молчание предает. Если не дашь ответа, побегут за наркотиками. Если будешь учить только счастью, научишь самоубийству.

Спасает не знание, но простая вера, что ответ есть.

Самый трудный язык — обычные события. Голос Истины всегда тих, оглушительный жаргон суеты его забивает. Силы тьмы все делают, чтобы мы умирали слепыми, не узнавая друг друга, но встречи после прощания дают свет…

Пишу в недалекие времена, когда догадаешься, что и я был твоим пациентом. (…)

Все эти записи я прочитал потом…

Я спешил к Бобу, чтобы объявить о своем окончательном решении стать психиатром. По пути, чего со мной ранее никогда не бывало, говорил с ним вслух. «Все-таки не зря, Боб… Не зря… Я тебе докажу…»

У дверей услышал звук, похожий на храп. «Странно, Боб. Так рано ты не ложишься…»

На полу возле дивана — рука подмята, голова запрокинута.

Борис Петрович Калган скончался от диабетической комы, на сорок втором году жизни, не дожив сорока дней до того, как я получил врачебный диплом.

Все книги и барахло вывезли неизвестно откуда набежавшие родственники; мне был отдан маленький серый чемоданчик.

Внутри — несколько аккуратно обернутых зачитанных книг, тетради с записями, ноты, шестнадцать историй болезни, помеченных значком оо, красная коробочка с военными орденами и медалями, записная книжка с адресами и телефонами. На внутренней стороне обложки рукой Боба: «Ты нужен».

Иногда так весело, о мой Друг, так весело иногда До и После перегороженной свалки, которую называют жизнью.

В глаза мне лезут напрасно — в упор не вижу.

Вопят в уши зря — не слышу вплотную.

Удары наносят — я принимаю их как зеркало принимает тьму, бессветную пустоту нечего отражать. Спокойствие.