Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Вчера вечером в нескольких словах своего краткого выступления я (в связи с преобразованием уравнений Менона )обратил особое ваше внимание на то, что можно назвать функцией истины в состоянии зарождения. Дело в том, что знание, с которым связана в своем зарождении истина, не может не обладать собственной инерцией — инерцией, в силу которой оно теряет нечто от того самого свойства, благодаря которому и начинает полагать себя как таковое; другими словами, оно выказывает явную склонность к игнорированию собственного своего смысла. Причем нигде деградация эта не выступает очевиднее, чем в психоанализе, и уже один этот факт свидетельствует о том, насколько важный выбор совершается в том месте, которое занимает психоанализ в определенного рода развитии человеческой субъективности.

Эта исключительная двусмысленность истины и знания заметна с самого начала — до самого начала нам, правда, никогда не добраться, но примем за начало (своего рода "начало координат") хотя бы Платона. Мы заметили эту двусмысленность

вчера в Меноне, но с таким же успехом могли бы мы разглядеть ее и в Протагоре, о котором вчера речь не шла.

Кто такой Сократ? Это человек, впервые придавший человеческой субъективности стиль, из которого вышло понятие знания, отвечающего требованиям определенного рода связности, — знания, предшествующего любому прогрессу науки в качестве дисциплины экспериментальной. Что именно означает автономия науки по отношению к экспериментальному регистру, нам установить еще предстоит. Так вот, едва положив начало тому новому бытию-в-мире, которое я называю здесь субъективностью, Сократ немедленно обнаруживает, что к самому драгоценному, арете, этому высшему совершенству, человеческому роду доступному, — вовсе не науке дано сообщить пути, способные туда привести. Уже здесь возникает своего рода расцентровка: с одной стороны, именно эта добродетель открывает знанию поле деятельности, с другой стороны, в отношении передачи, наследования, воспитания ее, добродетель эта оказывается ему запредельна. И вместо того, чтобы отмахнуться от этого, поспешив уверить себя, что в конце концов все образуется, что перед нами сократовская ирония, что рано или поздно наука справится с этой проблемой задним числом, гораздо лучше подумать над этим уже сейчас. Тем более что до сих пор история не принесла нам на сей счет ничего утешительного.

Что со времен Сократа успело произойти? Множество разных вещей — в частности, явилось на свет понятие Я .

Когда что-то появляется на свет, что-то такое, что мы вынуждены признать новым, когда возникает другой порядок вещей, перед нами тут же открывается новая перспектива в прошлом, и мы говорим себе: "Это никогда иначе и не могло быть, так испокон веков и было!" Разве не замечали мы в себе этой черты?

Возьмите, например, возникновение языка. Мы воображаем, будто был момент, когда на этой планете должны были начать говорить. Мы признаем, следовательно, что имело место некое возникновение. Но начиная с момента, когда возникшее, со структурой, ему присущей, нами усвоено, мы абсолютно неспособны, рассуждая о том, что ему предшествовало, обойтись без помощи символов, которые могли быть применимы всегда. Нам

всегда представляется, будто то, что возникло вновь, существует во времени неопределенно долго, простираясь за свои собственные границы. Мы не в силах мысленно упразднить этот новый порядок. Это можно утверждать обо всем что угодно, включая происхождение мира.

Точно так же не можем мы, когда думаем, обойтись без благоприобретенного нами в ходе истории регистра собственного Я, хотя и имеем порою дело со следами размышлений человека о себе самом в те эпохи, когда регистр этот как таковой активно не использовался.

В связи с этим нам кажется, что у Сократа и его собеседников уже было подспудно представление об этой центральной функции, что собственное Я уже выполняло у них, по-видимому, функцию аналогичную той, что принадлежит ему и теперь, — не только в теоретических размышлениях о себе, но и в спонтанном восприятии собственных стремлений, желаний, в различении своего и чужого, того, что мы признаем подлинным выражением собственной личности, и того, что мы отбрасываем как на ней паразитирующее. И нам очень трудно представить себе, что эта психология свойственна нам не испокон веков.

Правы ли мы? Задаться этим вопросом в любом случае стоит.