Елена Макарова - В начале было детство

К каждому уроку приходилось раздвигать столы, расставлять стулья. Мать Веры мне в этом помогала. Она не знала, как выразить признательность за то, что мы отстояли Веру, за то, что пытаемся ей помочь. Это тоже вызывало недовольство родителей.

Период агрессивности сменился периодом «слезным». Будто внутри девочки таял айсберг, и ее заливало слезами. Но постепенно Вера успокоилась, привыкла. Кстати, если не поощрять детей на «справедливый гнев», то они быстро перестают реагировать на странности чужого поведения, и от этого странности пропадают сами собой.

Рисунки Веры сохранились. По ним можно восстановить «историю болезни», проследить эволюцию девочки.

Из пластилина, положенного в морозильник, ничего не вылепишь. Его надо согреть, и он станет податливым.

Бездушный пластилин требует тепла. Что уж говорить о душе ребенка, которая в особо чувствительный период становления и «взрывного» развития томилась в колодках?!

Какими бы выросли эти дети, если бы они не попали в семьи? Если бы столько людей не двинулось им навстречу, не умерило их горе любовью и заботой?

Дети влетают в класс. Врываются с шумом и гамом, роняют краски и пластилин — так ветер врывается в окно, все сдувая с подоконника.

Дети — стихия. Но у меня есть способ ее обуздания — маленькая куколка в кармане рабочего халата.

Гремят бубны и погремушки — дети прибыли с музыки, а я тихо беседую с куклой.

— Что вы ей сказали? — стихают разом. — Она говорящая?

— Да, но, к сожалению, потеряла голос.

— Где? — спрашивают, готовые броситься вдогонку за потерянным голосом.

— В метро. Там столько народу, а голос у нее такой маленький, незаметный, разве отыщешь?

— Надо посадить пищик в землю, и из него вырастет новый голос, — советует Аня, автор «всей природы» и «всего вокзала».

На даче она развела «огород» из копеек и птичьих перьев. И еще много чего выращивает. Верит она на самом деле в то, что у нее вырастут денежные деревья и всамделишные птицы, или играет? И то и другое. Детское воображение — на стыке веры и игры.

— А голос похож на язык? Он прям бежал бегом?

— Спросите ее (уже не называют куклу куклой): можно сделать цапле проволочные ноги?

Я становлюсь связной между потерявшей голос куклой и детьми. Постепенно начинаю верить в необычность этой куклы. Вернее, выгрываться в роль. Поверить уже никогда не смогу. Время прошло.

— А у голоса есть душа?

— Конечно, человек же поет?

— Душа поет голосом.

— А бывает песня не грустная, не веселая — средняя?

— А кто отправляет душу в небо? Летчик?

— Душу никуда не отправляют. Это воздух. Что ты, воздух в посылку заколотишь, в деревянный ящик? — включается Арам. — И вообще: никаких душ нет. Есть кровь и кости. Еще мясо. Я дедушку позову, он вам все скажет.

Разгорается вечный спор. Между материализмом и идеализмом. Сначала все — против Арама. Со временем соотношение сил переменится.

— Аня Скворцова! — завклубом входит в класс. — Вставай и идем со мной.

— Что случилось? — спрашиваю, видя, как Анечка покраснела, испугалась начальственного тона.

— Давай, давай, выходи. — Заведующая не намерена ничего объяснять.

Мы с Аней выходим вместе.

— В следующий раз ее мать позаботится о плате, — говорит завклубом.

…Все решено. Я ухожу из студии. Вслед за Аней. Но сейчас я должна вернуться и довести урок. Дети-то ни при чем!

Воспользовавшись моим отсутствием, они носятся по классу, «пуляются» пластилином. И у меня нет сил обуздать их буйство. Я потеряла голос, как кукла. Нам помешали «завивать фантазии», сбили с толку. Душу действительно не заколотишь в деревянный ящик. Она рвется на свободу, где никто не смеет чинить над ней расправы. Но то, что вытворяют сейчас дети, не есть проявление свободы. Это ответ на мое бессилие.

«Ушла, бросила нас, не говоришь с нами про воздух и пропавший голос, вот тебе, получай!» — вот что хотят сказать они мне.

Бессилие порождает страх. Впервые я боюсь детей. Они это чувствуют, кто-то погасил свет, из-под стола раздается всхлипывание.

Я включаю свет и делаю попытку рассадить детей по местам.

— А мы больше не будем лепить, — заявляет Арам и запускает пластилиновый шарик в потолок. — Мы хотим беситься.

— Собирайтесь, ребята, — говорю не своим голосом.

Меня подменили. Я стала злой. Злой от бессилия. Злостью не удержать детей в повиновении. Но разве когда-нибудь я хотела подчинить себе детей?