Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Одним из самых последних посетителей Фрейда был один из его самых ранних друзей-аналитиков, Ганс Захс, который приехал в июле, чтобы, как он знал, в последний раз проститься с человеком, которого он называл своим «учителем и другом». Захс был особенно поражен двумя наблюдениями. Первое заключалось в том, что, несмотря на всю горечь своего болезненного положения, Фрейд не проявлял чего-либо, напоминающего жалобу или раздраженность, — ничего, кроме полного приятия своей судьбы и покорности ей. Второе заключалось в том, что даже в таком состоянии Фрейд мог интересоваться положением в Америке и показал себя полностью осведомленным об отдельных личностях и недавних событиях, имевших место в аналитических кругах Америки. Как того и хотелось бы Фрейду, их последнее прощание было дружеским, но проходило без каких-либо эмоций.

Фрейд, подобно всем хорошим врачам, испытывал отвращение к принятию наркотиков. Однажды он высказал это Стефану Цвейгу: «Я предпочитаю думать в мучении, чем не быть в состоянии думать ясно». Теперь, однако, он согласился принимать небольшие дозы аспирина — единственное лекарство, которое он принимал вплоть до самого конца. И он каким-то образом умудрялся проводить свою аналитическую работу вплоть до конца июля. 1 сентября его внучка Ева, дочь Оливера, нанесла ему последний визит; он особенно любил эту прелестную девочку, которой суждено было умереть во Франции пять лет спустя.

В августе все быстро шло к концу. Симптомом, который расстраивал его, стал неприятный запах, исходящий из раны, так что, когда к нему принесли его любимую чау, она отбежала от него в дальний конец комнаты. Это горестное переживание открыло больному человеку то критическое положение, которого он достиг. Он стал очень слабым и проводил время в глубокой нише своего кабинета, из которого мог видеть цветы в саду. Он читал газеты и следил за событиями в мире вплоть до самого конца. Он был уверен, что приближающаяся вторая мировая война будет означать конец Гитлера. В день, когда она разразилась, в городе была воздушная тревога — ложная, как оказалось впоследствии, — когда Фрейд лежал на своей кушетке в саду: его это ничуть не встревожило. Он с заметным интересом следил за теми шагами, которые предпринимались, чтобы спасти его манускрипты и коллекцию античных вещей. Но когда по радио объявили, что эта война будет последней, а Шур спросил его, верит ли он в это, он мог лишь сказать: «Так или иначе, это моя последняя война». Он едва мог что-либо есть. Последней книгой, которую он смог прочитать, была «Шагреневая кожа» Бальзака, относительно которой он сухо заметил: «Эта книга как раз для меня. В ней идет речь о голодной смерти». При этом он более имел в виду постепенное усыхание, при котором человек становится все тоньше и тоньше, столь ядовито описанное в этой книге.

Но при всей этой агонии он никогда не проявлял ни малейшего знака нетерпения или раздражительности. Философия покорности неизбежному и его принятия полностью восторжествовала.

Рак проделал свой путь через щеку наружу, и его септическое состояние усилилось. Его истощение было крайним, а муки почти неописуемыми. 19 сентября за мной послали, чтобы я мог с ним попрощаться, я назвал его по имени, так как он дремал. Он открыл глаза, узнал меня и махнул рукой, затем опустил ее в высшей степени выразительным жестом, который заключал в себе много смысла: приветствие, прощание, покорность. Он как можно более ясно выразил свою мысль: «Дальше тишина». Не было никакой нужды обмениваться словами. Кроме того, он вновь уснул. 21 сентября Фрейд сказал своему врачу: «Мой дорогой Шур, Вы помните нашу первую беседу. Вы обещали мне не оставить меня, когда придет мое время. Теперь все это лишь пытка и больше не имеет смысла». Шур сжал его руку и пообещал, что даст ему седативное средство; Фрейд поблагодарил его и после минутного колебания сказал: «Расскажите Анне о нашем разговоре». В его словах не было какой-либо взволнованности или жалости к себе, только реальность.

На следующее утро Шур дал Фрейду третью часть зернышка морфия. Для человека, истощенного в столь сильной степени, в. какой находился тогда Фрейд, и настолько непривычного к наркотикам, такая малая доза оказалась достаточной. Он с облегчением вздохнул и погрузился в мирный сон; его силы явно были на исходе. Он умер близко к полуночи следующего дня, 23 сентября 1939 года. Его трудная и продолжительная жизнь завершилась, и его страдания кончились. Фрейд умер, как и жил, — реалистом.