Дэйв Кардер - Семейные секреты, которые мешают жить

Для того чтобы Фамарь вновь обрела самоуважение, отец должен был показать, что он серьезно относится к акту насилия, совершенному над дочерью, и к ее боли. Давид был человеком «по сердцу Божьему» (Деян 13:22). Глубина его духовности ясно отражена в Книге Псалмов. И все же несмотря на глубокую духовность, Давид не знал, как правильно подойти к проблемам собственной семьи. Он не представлял, как в подобных случаях поступают здоровые личности.

Давид бездействовал и тогда, когда сын его Авессалом бежал после убийства Амнона (2 Цар 13:38). Он закрывал глаза и на собственную душевную боль, и на страдания членов семьи до тех пор, пока женщина из Фекои не обратилась к Давиду с обличением, призывая его вернуть Авессалома домой (2 Цар 14:1–24). Авессалом вернулся, но не виделся с отцом два долгих года. Более того, когда Давид и Авессалом, наконец, встретились, это произошло не по инициативе Давида. Встреча состоялась благодаря действиям Авессалома, который создал очередную проблему: он поджег поле Иоава, чтобы тот устроил встречу Авессалома с отцом.

Казалось, что Авессалом желал встретиться с отцом лицом к лицу, чтобы довести дело до конца. Действительно, в итоге Авессалом поклонился отцу, пал перед ним ниц, а Давид облобызал сына (2 Цар 14:33). Но вскоре Авессалом все равно поднял восстание против Давида: внешнее примирение ничего не изменило в отношениях отца и сына.

Почему же Давид ничего не сделал для исцеления своей семьи? Ведь он был великим воином и вождем, народ боготворил своего царя. Давид был талантлив, одарен в музыке и поэзии. Он преуспел в защите своего народа. Еще подростком Давид выступил в защиту своей страны, убив воина–исполина Голиафа. И все же реальность такова, что при всей своей уверенности, силе и духовности царь не имел ни малейшего понятия, как разрешить конфликт между собственными детьми. Он не нашел лучшего способа справиться с болью, чем избегание и пассивное бездействие. Из этой истории следует одна всеобщая истина: Давид вел себя столь неразумно вовсе не потому, что желал зла своей семье, а потому, что он делал то, что ему казалось самым лучшим для его детей.

Модель родительского отношения, которой я придерживаюсь сегодня, отличается от той, в соответствии с которой я вел себя четырнадцать лет назад, когда родился наш первый ребенок. Сегодня я обладаю совершенно иным уровнем опыта и способен гораздо глубже и тоньше выражать свои чувства. Я — консультант по семейным вопросам. Но даже я, профессионал, не без боли предвижу, что однажды мне придется просить прощения у собственных детей за недостатки в моем отношении к ним. Мне еще предстоит возместить нанесенный им урон. Осознавая это, я еще и еще раз напомню себе, что сделал все возможное — максимум из того, что знал и умел в то время. Каждый день я стараюсь прорабатывать груз, который несу из прошлого, и утешаю себя сознанием, что «лучшее, на что я способен» день ото дня действительно улучшается.

Мы ведь и в самом деле не можем перенести на близких, в частности, на супруга и/или детей, иное отношение, чем то, что вынесли сами из своего раннего опыта. Другими словами, мы естественным образом будем воспроизводить отношения, которые видели и ощутили, будучи детьми. Мы перенесем их и на своих детей (более подробно эта тема раскрывается в главе 3). Эта истина служит нам утешением, так как помогает понять, почему наши родители проявляли дисфункции по отношению к нам: они просто «передавали эстафету». Но эта же истина должна нас встревожить, ибо она означает, что мы, скорее всего, передадим «эстафетную палочку» нашим детям. Иными словами, им в наследство достанутся наши дисфункции, если только какие–то события не разорвут этот замкнутый круг. Если человек вырос в семье, где все хранилось в строгом секрете, и не видел никакого другого семейного устройства, то он будет склонен вести себя так же и в семье, созданной им самим. Если в ближайшем окружении ребенка отсутствовала теплота, то он, подрастая, будет строить с людьми лишь формальные отношения. И эти нездоровые схемы передадутся его детям — если только он не предпримет шагов, чтобы предотвратить их воспроизведение.

Во многих семьях принято делать выводы и принимать решения на основании неких «знаков» — взгляда, намека, жеста или выражения лица. Ребенок входит в комнату, ему больно, и он хочет поделиться случившимся с папой. Но тут он видит выражение папиного лица и воспринимает его как гневное или отвергающее. Ребенок не может направить свою боль никуда, кроме как внутрь себя. Ни слова не было сказано, но при этом боль, которая могла разрешиться, найти утешение, тихо прячется глубоко внутри. Она остается скрытой, но исподволь совершает свою разрушительную работу, лишая ребенка покоя и снижая его самооценку до тех пор, пока эта проблема не будет проработана правильно. Порой подобное случается в уже довольно зрелом возрасте, а нередко и вообще не происходит.