Чарльз Кули - Человеческая природа и социальный порядок

Речь хорошо иллюстрирует неразрывный союз природно-биологического и социального наследования. Она возникает отчасти благодаря естественному строению голосовых органов и врожденному стремлению их использовать, примером чему служит бормотание слабоумных и глухонемых. Естественная тяга и восприимчивость человека к другим людям и потребность в общении с ними тоже являются фактором порождения речи. Но вся речевая артикуляция возникает только в общении, ей учатся у других; она варьируется в зависимости от окружения и в своих истоках восходит к традиции. Речь, таким образом, представляет собой социально-биологическую функцию. Точно так же дело обстоит и с нашими амбициями во всех сферах социальной активности: потребность в самоутверждении является врожденной, но реализуем ли мы ее в роли охотника, военного, рыбака, торговца, политика или ученого, зависит от того, какую возможность предоставит социальный процесс.

Вообще, это безусловная ошибка — рассматривать наследственность и социальную среду в качестве антагонистов. Они естественным образом комплементарны и не могут выполнять свои специфические функции друг без друга.

Какой из этих факторов сильнее? Какой более важен? Тот, кто задает такие глупые вопросы, доказывает лишь, что не имеет ясного представления о данном предмете. Это все равно что спрашивать: кто в семье важнее — отец или мать? Они оба бесконечно важны, поскольку оба необходимы и незаменимы; и их функции, отличаясь качественно, не поддаются сравнению по степени значимости.

Не означает ли это, что все споры об отношениях наследственности и окружающей среды бесполезны? Ни в коем случае. Дело в том, что, хотя и очевидно, что они, в общем, взаимодополняемы и взаимозависимы, мы, как правило, не знаем точно, какова доля каждого из них в данном конкретном случае, а потому неизбежны сомнения: что нужно совершенствовать — социальные условия или наследственный материал? Это только в общетеоретическом смысле вопрос о том, что из них важнее, кажется глупым. В отношении же конкретной проблемы он может быть вполне осмысленным — так, он совершенно уместен при изучении проблем с наследственностью в конкретной семье, когда нужно выяснить, по линии кого из родителей они передались. И хотя непосредственная количественная оценка этих факторов — по крайней мере там, где речь идет о сознании, — невозможна, так как они нераздельны, все же могут существовать косвенные методы, проливающие свет на этот вопрос.

Многие расовые вопросы того же рода. Существуют, например, огромные различия между японцами и американцами. Некоторые из них — такие, как язык, религия, моральные нормы, — носят явный социальный характер и могут меняться под влиянием образования. Другие же — пропорции тела, цвет и разрез глаз — передаются по наследству и не подвластны образованию; однако сами по себе они не имеют большого значения. Но нет ли еще и таких тонких, неуловимых различий в темпераменте, умственных способностях или эмоциональном складе, которые одновременно и значимы, и врожденны и которые не дают нациям жить в мире друг с другом или ставят одну из них выше других? Мы не знаем ответа на этот вопрос, хотя это самое важное, что мы должны знать. То же самое относится и к проблеме чернокожих. В какой мере их нынешнее подчиненное положение поправимо средствами образования и социальных реформ, а в какой — это вопрос зародышевой плазмы, изменяемой лишь с помощью селекции? Вся проблема взаимоотношений черных и белых зависит от решения этого вопроса, на который мы не можем ответить с уверенностью.

Аналогичная проблема существует и в отношении преступников. Насколько или хотя бы в каких случаях мы можем полагаться на образовательные или профилактические методы по предупреждению преступлений? Следует ли также пытаться контролировать рождаемость и если да, то когда и как? То же самое с особо одаренными людьми. Мы хотим, чтобы их было больше. Поможет ли в этом образование или нам надлежит следовать учению Мильтона, основателя евгеники, который полагал, что мы должны прежде всего убеждать людей, обладающих Сдающимися способностями, заводить как можно больше детей? И, опять-таки, к вопросу о классах, наделенных богатством и властью. Является ли их господствующее положение естественной принадлежностью высшей породы, а значит, возможно, заслуженным и благотворным? Или же оно основывается на социальных привилегиях в области образования и на предоставлении благоприятных возможностей и, следовательно, как многие думают, несправедливо и вредно? Безответные вопросы такого рода возникают всякий раз, когда мы пытаемся понять, как же сделать человеческую жизнь лучше. Все, что мы может сделать в настоящее время, — это испробовать все меры, способные изменить к лучшему и наследственный материал, и социальные условия.