Арнхильд Лаувенг - Завтра я всегда была львом

Вся разница была в том, что он приглашал меня порешать кроссворд вместе. Конечно, я не всегда была в состоянии заниматься решением кроссвордов, иногда я бывала так глубоко погружена в свою путаницу, что не могла найти ни одного слова, но все же это было хорошо. В первый день дело не пошло, и он отложил газету в сторону. В следующий раз он снова сделал попытку. Но ведь такова жизнь! Сегодня ты получаешь кусок мяса, иногда вместо мяса - булыжники, а то и вовсе сыпучий песок. Я любила тех помощников, которые понимали, что такова жизнь, и не уходили прочь, когда у меня не было вырезки. Потому что вырезки у меня вообще никогда не бывало.

Следующий, кого встретил на своем пути Замарашка, был человек, который лежал и сосал кран от пивной бочки. У него была такая неутолимая жажда, что он все время хотел пить, а так как бочки у него не было, он довольствовался краном. Этому не нужны были даже камни, ему довольно было сосать ни к чему не приделанный кран. Это внушает мне уважение. Два первых моих терапевта довольствовались тем же самым, и, по-моему, это достойно всяческого восхищения. Они терпели меня год за годом, оставаясь такими же внимательными, такими же заинтересованными, такими же преданными своему делу, хотя в награду за свои старания не получали ни капли. У меня ни разу не наступало ни намека на улучшение, незаметно было развития в каком-либо направлении, единственное, что происходило - это постоянное ухудшение, и, тем не менее, они это выдержали. Они проводили со мной сеансы, ходили на встречи с ответственными лицами, добивались для меня предложений, с которыми я не могла справиться. Несмотря на отсутствие обратной связи, на отсутствие свидетельств о том, что их работа как-то подействовала, они не отбросили пустой кран, не сказали, что хватит, тут, мол, все равно ничего не получится. Нет, они продолжали. Несмотря ни на что.

Самое хорошее для психиатрического, как и для всякого другого, лечебного заведения - это вылечить пациента. Но это не значит, что сохранить жизнь пациента менее важно, даже если пациент не вылечивается. Если бы мне удалось покончить с собой, то все последующие попытки лечения были бы совершенно бесполезны. Когда пациент мертв, надежде приходит конец. Поэтому первый пункт программы - это сохранять людей в живых. И они его выполняли. Они проводили беседу за беседой, назначали одну госпитализацию за другой, они всегда были доступны, как только мне это было нужно, и сохраняли терпение. Год за годом. А если я им и надоедала, они это хорошо скрывали, они проявили великое терпение и выдержку. Это действительно так и было.

Возможно, их ожидания были чересчур заниженными, возможно, они не замечали всех возможностей. Возможно, они тоже были частью негодных систем, в которых не властны были что-либо изменить и только старались умерить их вредоносное действие. Ну, так что же? Я там была, я познакомилась и с ними, и познакомилась с системами. Мир порой бывает невообразимо жесток к пациентам, но и к тем, кто их лечит, тоже. Я знаю, что они делали все, все, что только могли, вкладывая в это всю душу и не отступаясь годами. Может быть, они не смогли сгладить все недостатки системы, но смягчили производимый ими эффект, и, во всяком случае, сохранили меня в живых. Они с таким неослабевающим усердием продолжали сосать кран год за годом, как будто твердо верили, что из него вот-вот польется нектар. И они делали это, хотя так же, как и я, видели, что у крана нет бочки, на которую можно было бы возлагать такие надежды. Они не требовали бочки, а вопреки всему сохраняли надежду. А чего еще, собственно говоря, можно требовать от дорожного спутника?"

Некоторые люди не слышат тебя, даже если ты громко кричишь им в самое ухо. Другие слышат, если ты говоришь отчетливо, ясно, прямо и точно сообщая им, что тебе от них надо. Это хорошо, но во время болезни мне было не до точности и ясности, мое сознание было совершенно спутанным, и мне, кажется, никогда не удавалось высказаться вразумительно. Это изящно формулируется как «нарушение коммуникативных способностей под влиянием психоза». И хотя слышать это ужасно обидно, но на языке науки это действительно отражает истинное положение. Очень трудно высказываться вразумительно, когда голова у тебя точно забита ватой, и ты сама не понимаешь ни своих мыслей и чувств, ни того, что тебе пытаются сказать окружающие.

Третий помощник Замарашки умел так хорошо концентрироваться, что он слышал даже, как трава растет. Я встречала на своем пути нескольких людей, которые умели так хорошо сконцентрироваться, что слышали даже невысказанные мысли. Это люди, настроенные на то, чтобы услышать что-то важное, поэтому они останавливаются и прислушиваются там, где другой просто прошел бы мимо, потому что ведь все равно невозможно услышать, как растет трава или уловить что-то важное в бессмысленном бормотании психически больного человека. Трава растет далеко под ногами, так что нужно прислушиваться очень внимательно, чтобы ее расслышать, кроме того, трава растет очень медленно, так что услышать ее можно только, если не будешь спешить. К сожалению, в нынешнем общественном здравоохранении не принято вслушиваться без спешки, как там растет трава. Туг все должно делаться быстро и эффективно, тут принято учитывать увеличение потока больных, считать количество мест и койко-дней. Борьба с неэффективностью и затягиванием лечения - дело хорошее, а вот подталкивать процессы, которые невозможно ускорить, это уже далеко не так хорошо.