Абт Л.Э. - Проективная психология

Абт Л.Э.
Проективная психология
ПРЕДИСЛОВИЕ
В конце 30-х — начале 40-х годов XX века проективные методы были особенно популярны и получили широкое распространение. Да и сегодня этот вид тестирования вызывает у психологов особый интерес. Пожалуй, используя именно проективные тесты при работе с людьми, психолог ощущает себя немножечко волшебником, ведь изначально было задумано так, что сталкиваясь с так называемым «неопределенным» стимульным материалом, тестируемый, сам того не ведая, полностью рас­крывает собственное бессознательное, и тестирующему не нужно тра­тить колоссальные усилия, чтобы до него добраться. Так ли все гладко на самом деле — вопрос спорный. На взгляд Оллпорта, например (см. ста­тью «Тенденции в теории мотивации»), здоровый человек, в отличие от невротика или психотика, без всяких проективных тестов может все про себя рассказать, и для этого нет нужды прибегать к проективным сред­ствам — вполне пригодны и непроективные. Мнение, достойное уваже­ния, но далеко не единственное; кое-что по этому вопросу вниматель­ный читатель может обнаружить в данной книге. Именно с этой целью — предложить читателю возможность для осознанного подхода к использо­ванию проективных техник при работе людьми — в книгу был включен небольшой теоретический материал, представляющий к тому же и исто­рический интерес. Ведь проективная психология с самых первых дней своего существования была новаторской и от того — гонимой. Однако она не прервала своего существования и нашла свое место в рабочем арсенале современного психолога.
Теоретическое обоснование проективных методик базируется на понятии «проекция» (от лат. projectio — выбрасывание вперед). Суще­ствует разница между психоаналитическим и психодиагностическим по­ниманием этого феномена. В психоанализе проекция — это, в первую очередь, механизм защиты, заключающийся в неосознанном приписы­вании другому неприемлемых для самого себя свойств, качеств, моти­вов, мыслей и чувств. В психодиагностике же проекция (в 1939 г. Л. Франк впервые использовал это понятие для обозначения целого ряда тестов, которое закрепилось и сохранилось по сегодняшний день) понимается как процесс и результат взаимодействия испытуемого с объективно ней­тральным неструктурированным материалом («пятна», «неопределенные ситуации», «тема рисования» и т.п.), в ходе которого осуществляется иден­тификация и собственно проекция, то есть наделение собственными мыслями, чувствами, переживаниями. Таким образом, продукты деятель­ности испытуемого (рисунки, истории и т.д.) несут на себе отпечаток его личности.
На пике своей популярности проективные методики потеснили традиционные методы психодиагностики. На наш взгляд, этому способствовали следующие обстоятельства: во-первых, проективные методы стремились к целостному описанию личности, а не к какому-либо от­дельному свойству или перечислению личностных черт. А во-вторых, они представляли большой простор для размышлений самому психологу, который, не ограничиваясь жесткой инструкцией, получал возможность толковать выявленные результаты, ориентируясь на определенную науч­ную школу и собственный опыт.
То, что можно отнести к достоинствам проективных методов и что в конечном счете и привело к их широкому распространению, оберну­лось их недостатками. Они не поддаются традиционным процедурам оп­ределения надежности и валидности, что затрудняет их стандартизацию. Этот вопрос может быть предметом отдельного обсуждения и здесь нет необходимости рассматривать его подробно.
Мы хотели бы остановиться на следующих моментах. Глобальный подход к оценке личности, характерный для проективных методик (см. первое достоинство), в то же время снижает достоверность получаемой информации. С другой стороны, психолог, работающий с проективными методиками, должен быть весьма искушен, даже можно сказать изощрен в искусстве интерпретации. Не секрет, что преподавателям психологи­ческих факультетов довольно часто приходится сталкиваться с тем, что студенты, не поднаторевшие в работе с проективными тестами, испы­тывают определенные трудности в сведении концов с концами в интер­претации, из-за чего довольно часто их толкования выглядят противоре­чивыми, а то и комичными.
Не стоит также забывать и о том, что изначально проективные тесты предназначались для работы с клиническими пациентами, т.е. ори­ентировались на людей с различными психиатрическими заболевания­ми, поэтому инструкции по интерпретации изобилуют клинической тер­минологией. Насколько это напрямую имеет отношение к относительно здоровой личности? Вопрос, который остается открытым. Поэтому на наш взгляд не всегда оправданно интерпретировать «закрытые глаза» в рисунке человека исключительно как тенденцию к вуайеризму, а исто­рии по некоторым картинкам ТАТ как гомосексуальные, садо-мазохист­ские, суицидальные тенденции. То есть такой вид толкования имеет пра­во на существование и он справедлив, но лишь в самых крайних — кли­нических случаях. И не вина создателей указанных техник, что они вклю­чали в руководство по интерпретации к тестам (с целью облегчения пси­ходиагностики) подобные фразы — ведь они работали именно с клини­ческими пациентами и пользовались именно клинической терминологи­ей, хотя и не исключали, что их детища вполне пригодны для работы с нормальными людьми и имеют чисто проективную функцию.
Стоит здесь наверняка вспомнить и о том, что проективные мето­дики, скорее предлагаемые ими интерпретации, ориентируются в целом на психоанализ, который при всех своих очевидных достоинствах все-таки лишь одна из существующих концепций личности.
Используя базовые понятия того же психоанализа, мы вправе спро­сить: какова степень переноса (проекции) личности психолога в предлагаемую им интерпретацию, можно ли таким образом считать ее с большой долей уверенности объективной? А если выразить это по-другому: что в описании личности будет относиться к самому испытуемому, а что — к личности психолога?
Интерпретация большинства проективных методик испытывает влияние не только клинических тенденций и конкретных научных пси­хологических школ (психоанализа, например), но и того социокультур­ного контекста, в котором формировались и научная школа, и методи­ка, то есть то, что волновало общество конкретной страны (США, Анг­лии, Австрии и т.п.) в конкретный исторический период и неизбежно отразилось в процедуре проведения, инструкции и интерпретации про­ективной методики. Прошло более полувека с момента создания проек­тивных методик и за это время конечно же изменились и нормы, и тра­диции детско-родительских, супружеских и межличностных отношений. Изменился язык для описания каких-либо явлений (не говоря уж о спе­циальной терминологии, клинической, психиатрической), многие по­нятия канули в лету вместе с теми предметами или явлениями, которые они обозначали. Подтверждением этому является и тот факт, что, на­пример, предлагаемый стимульный материал (целиком или частично) «не опознается» испытуемым, т.к. с тем, что на нем представлено, он в своей жизни просто-напросто никогда не сталкивался, или он обознача­ется понятием, не вписывающимся в интерпретацию, что конечно же и затрудняет толкование, и делает его путаным. Отметим к тому же, что то, что волнует среднестатистического американца, может совершенно игнорироваться англичанином, русским или немцем — возможно, са­мая актуальная для проективной, да и психодиагностики в целом, про­блема кросс-культурных различий.
Сказанное выше не умаляет достоинств проективных методик. Ов­ладение ими и их использование по прежнему целесообразно, материал, который они выявляют, действительно ценен и богат. Кроме этого нельзя забывать, что проективные техники чаще всего использовались клини­цистами и другими специалистами как часть сложного терапевтического процесса — подчеркнем здесь, что в проективные тесты заложен громад­ный терапевтический потенциал, который только нужно уметь исполь­зовать, — и об этом читатель тоже найдет информацию на страницах данной книги (особо хотелось бы обратить внимание на мало известную любопытную методику «Рисование пальцами»). Поэтому ее публикацию мы считаем необходимой, т.к. она не только значительно расширяет пред­ставление отечественных психологов о существующих методиках (здесь описаны как широко известные у нас тесты, так и не слишком, а то и просто до сих пор неизвестные), но и предлагает новую стратегию к их применению, а именно — стратегию ответственности и осознанности с установкой на углубленное познание этого направления психодиагнос­тики.
При составлении книги преследовалось несколько целей; утолить хоть как-то существующий информационный голод в отношении этой сферы психодиагностики; дать представление о теоретическом обосновании данного типа методологии; ознакомить читателя с богатым миром проективного тестирования (мало кто из психологов у нас отдает себе отчет в том, что проективных тестов создано превеликое множество, и по сей день продолжают возникать все новые и новые). В связи с послед­ним отметим, что одна книга вряд ли вместила бы в себе, во-первых, описание всех существующих проективных тестов — да это и невозмож­но, во-вторых, подробное изложение процедур проведения, стимульного материала и руководства по интерпретации всех представленных в ней техник. Поэтому наиболее подробно здесь освещены только те тесты, которым посвящены отдельные статьи, описание остальных имеет озна­комительно-аналитический характер. Надеемся, что поставленные цели достигнуты, и читатель найдет для себя данное издание достаточно по­лезным.
Мы бы хотели еще раз подчеркнуть, что проективный тест — это очень утонченная и в тоже время весьма сложная в эксплуатация техни­ка, требующая тщательного ознакомления и совершенного овладения ее приемами. С учетом вышесказанного применение методов данного типа на практике должно быть весьма осторожным, обоснованным и под­крепляться другими, более надежными и достоверными процедурами (изучение истории развития человека, наблюдение, беседа, другие тес­ты), т.к. это лишь качественная клиническая процедура исследования сложного и многостороннего феномена — психологии личности.
Рыбина Е. В., канд. психол. наук.
Часть 1
TEOPETИЧECKИE ОСНОВЫ
проективной психологии
Леопольд Беллак
О ПРОБЛЕМАХ КОНЦЕПЦИИ ПРОЕКЦИИ
ТЕОРИЯ АППЕРЦЕПТИВНОГО ИСКАЖЕНИЯ
ВВЕДЕНИЕ
Проекция — термин, использующийся очень часто в сегодняш­ней клинической, динамической и социальной психологии. Франк по­лагает, что проективные методы являются типичной современной об­щей тенденцией динамического и целостного подхода в современной психологии, так же как и в естественных науках. В контексте своей ста­тьи он приравнивает проективную методику к спектральному анализу в физике.
Термин «проекция» был введен Фрейдом еще в 1894 году в статье «Невроз страха», где он писал: «Психика развивает невроз страха, когда чувствует себя неполноценной по отношению к задаче управления
возбуждением, возникающим эндогенно. То есть она действует так, как если бы проецировала это возбуждение во внешний мир».
В 1896 году в статье «О защитных нейропсихозах», работая дальше над проекцией, Фрейд более точно сформулировал, что проекция явля­ется процессом приписывания собственных влечений, чувств и устано­вок другим людям или внешнему миру, в качестве защитного механизма позволяющим не осознавать таких «нежелательных» явлений в самом себе. Дальнейшее уточнение понятия в этой работе было сделано при описа­нии случая Шребера в связи с паранойей. Говоря вкратце, параноик об­ладает несомненными гомосексуальными тенденциями, которые он пре­образовывает под давлением своего суперэго из «Я его люблю» в «Я его ненавижу», так происходит формирование реакции. Эту ненависть он затем проецирует или приписывает бывшему объекту своей любви, став­шему преследователем. Приписывание ненависти предполагается, по­скольку суперэго препятствует выходу в сознание и признанию ненави­сти и поскольку с внешней опасностью легче справляться, нежели с внутренней. Говоря более определенно, суперэго препятствует выраже­нию ненависти, поскольку морально не одобряет ее.
Хели (Healy), Броннер (Bronner) и Бауэре (Bowers) подобным образом определяют проекцию, как «защитный процесс, подвластный принципу удовольствия, посредством которого эго полагается впредь на бессознательные желания и идеи внешнего мира, которые, если бы им разрешили проникнуть в сознание, были бы мучительны для эго».
Несмотря на то, что проекция, таким образом, была порождена психозами и неврозами, Фрейд позднее применял ее к другим формам
поведения; к примеру, как главный механизм при формировании рели­гиозных убеждений, как изложено в «Будущем одной иллюзии» и «То­тем и табу». Даже в этом культурном контексте проекция по-прежнему рассматривалась как защитный процесс против тревожности. Хотя Фрейд первоначально считал вытеснение единственным защитным механизмом, в настоящее время в психоаналитической литературе говорят, по край­ней мере, о десяти механизмах. Несмотря на то, что за проекцией закре­пился статус одного из наиболее важных защитных процессов, над ней велась относительно слабая работа. Сире (Sears) пишет в связи с этим: «Проекция, видимо, является самым неадекватно определенным терми­ном во всей психоаналитической теории». Вместе с тем имеется большой перечень работ по проекции, особенно клинико-психоаналитических и некоторых теоретических.
Широчайшее использование термин «проекция» получил в обла­сти клинической психологии в связи с так называемыми проективны­ми техниками. В их числе тест Роршаха, Тест Тематической Апперцеп­ции, Сонди, тест «Завершение предложений», а также множество дру­гих методик. Основное требование при использовании этих тестов зак­лючается в предъявлении испытуемому нескольких неоднозначных сти­мулов с последующим предложением прореагировать на них. Посред­ством этого допускается, что субъект проецирует собственные потреб­ности и прессы, и что должно проявляться как реакция на неоднознач­ные стимулы.
Определение проекции, сформулированное выше, хорошо подхо­дило под наши замыслы, пока не возник решающий момент в связи с попытками экспериментального исследования феномена, о которых со­общается в других источниках. $о время первого эксперимента было выз­вано несколько испытуемых, и им предъявляли картинки Теста Темати­ческой Апперцепции при управляемых обстоятельствах. Во втором экс­перименте испытуемые получали постгипнотический приказ во время рассказа по картинкам почувствовать агрессию (без прямого осознания этого). В обоих случаях поведение испытуемых соответствовало-гипотезе проекции, продуцируя значительное повышение агрессии по сравнению с реакциями на картинки без принудительно внушенного перед этим чувства агрессии. Подобным образом, когда испытуемых под гипнозом заставляли ощущать чрезвычайную подавленность и печаль, обнаружи­ли, что они проецировали эти настроения на свои рассказы. До этого момента не было нужды изменять концепцию проекции как приписыва­ния внешнему миру отношений, неприемлемых для эго.
Однако когда опыт был изменен настолько, что испытуемому да­вали постгипнотическую установку почувствовать необычайную радость, оказалось, что душевный подъем тоже проецируется в рассказы по кар­тинкам Теста Тематической Апперцепции. С этого момента я стал ду­мать, что такой феномен, вероятно, нельзя отнести к проекции как за­щитному механизму, поскольку, очевидно, не было особой необходи­мости защищать эго от «разрушительного» воздействия радости. Такой случай можно предположить, к примеру, когда радость неуместна, как при смерти человека, к которому испытываются противоречивые чув­ства. Однако в эксперименте не было этого случая. Таким образом, по­требовались дальнейшее исследование концепции феномена проекции и перепроверка лежащих в его основании процессов.
Как это часто бывает, при внимательном перечитывании Фрейда было обнаружено (согласно ссылке доктора Эрнста Криса), что Фрейд предвидел нашу сегодняшнюю линию рассуждений. В книге «Тотем и табу» он писал:
«Однако проекция не создана специально с целью защиты, она также принимает участие и в бесконфликтном бытие. Проекция внутрен­них перцепций вовне является примитивным механизмом, который, к примеру, воздействует также на наше восприятие чувственного опыта, и поэтому, как правило, принимает весьма активное участие при формиро­вании нашего внешнего мира. При все еще недостаточно определенных обстоятельствах даже внутренние перцепции мыслительных и эмоциональ­ных процессов проецируются наружу, подобно восприятиям ощущений, и используются при формировании внешнего мира, в то время как долж­ны оставаться внутри».
И далее:
«То, что мы подобно первобытным людям проецируем во внешнюю реальность, вряд ли может быть чем-то еще, кроме признания состояния, в котором данное явление имеет место для мувсдв и сознания, рядом с которым существует другое состояние, где оно скрыто, но может появиться вновь, то есть сосуществование восприятия и памяти, или, обобщая, су­ществование бессознательного психического процесса рядом с сознатель­ным».
Я считаю, что эта мысль Фрейда, не подвергшаяся дальнейшему усовершенствованию или не выраженная систематически где-то еще, и высказанная без изощренности современной семантики, содержит все необходимое для последовательной теории проекции и общего вос­приятия.
Главное предположение Фрейда заключается в том, что воспоми­нания о перцептах влияют на восприятие актуальных стимулов. Толкова­ние Теста Тематической Апперцепции фактически основано на таком предположении. Я полагаю, что восприятие субъектом в прошлом своего отца влияет на его перцепцию фигур отца в картинках ТАТ и что оно составляет валидный и надежный шаблон его повседневных восприятий фигуры отца. Клинический опыт, так же как и экспериментальное ис­следование, подтвердили это мнение. Мои собственные эксперименты показали, что поведение экспериментатора может выявить чувства, ко­торые первоначально, вероятно, имели отношение к фигуре отца. Хотя эти отношения имели доказуемое, но временное всеохватывающее вли­яние на восприятие стимулов, индивидуальные различия сохранялись в соответствии с генетически обусловленной структурой личности.
В таком случае возникает ощущение, что перцептивные воспоми­нания воздействуют на восприятие актуальных стимулов, и не только ради узко обозначенных целей защиты, как утверждается в первоначаль-
ном определении проекции. Мы вынуждены признать, что все сегодняш­нее восприятие обусловлено прошлыми впечатлениями и что действи­тельно характер перцепций и их взаимодействие друг с другом составля­ют сферу психологии личности1.
Необходимо описать сущность этих перцептивных процессов и позд­нее попытаться сформулировать психоаналитическую психологию лич­ности, основанную на этих концепциях.
АППЕРЦЕПЦИЯ И АППЕРЦЕПТИВНОЕ ИСКАЖЕНИЕ
Использование термина «проекция» для общих перцептивных про­цессов, описанных выше, кажется не совсем подходящим с точки зре­ния истории понятия и его сегодняшних клинических применений. К тому же, «перцепция» настолько очевидно связана с системой психоло­гии, не имевшей отношения к личности в целом, что я не решаюсь даль­ше использовать ее в контексте динамической психологии. Несмотря на то, что терминология, конечно же, не является здесь вопросом перво­степенной важности, я предлагаю впредь употреблять термин «аппер­цепция»2. Я определяю апперцепцию как значимую (в динамическом смыс­ле) интерпретацию организмом воспринятого. Это определение и упот­ребление термина «апперцепция» позволяет нам предположить, исклю­чительно для цели рабочей гипотезы, возможное существование гипоте­тического процесса неинтерпретированного восприятия, и что каждая субъективная интерпретация составляет динамически значимое аппер­цептивное искажение. Взамен мы можем также операционально создать состояние почти чистого когнитивно «объективного» восприятия, в ко­тором большинство субъектов единодушны в точном определении сти­мула. К примеру, большинство субъектов сходятся во мнении, что кар­тинка № 1 в ТАТ изображает мальчика, играющего на скрипке. Таким образом, мы можем определить это восприятие как норму и сказать, что каждый, кто, например, описывает картинку как мальчика у озера (как делал один пациент с шизофренией), апперцептивно искажает^стимуль-ную ситуацию. Однако если мы позволим нашим испытуемым продол­жить описание стимульного материала, то окажется, что каждый интер­претирует его по-разному; к примеру, счастливый мальчик, печальный мальчик, честолюбивый мальчик, мальчик, понуждаемый своими роди-
1 Эта теория в ее самых широких смыслах — а именно, что восприятие субъектив-но и является основной величиной психологии, — конечно же, началась не с Фрейда. «Nibil esl in intellcclu quid поп anfea fueril in sensibus» Юма практически можно считать перцептивной теорией личности. Подобным образом философский идеализм, такой как «Мир как воля и представление» Шопенгауэра и трансцендентальное состояние Канта, представляет ту же позицию.
3Я предпочитаю следующее определение (из К. П. Хербарта (С. P. Herbart): «Psychologic als Wissenschafl», ч. 3, разд. I, гл. 5, с. 15, процитировано Дагобертом Д. Рунсом (Dagobert D. Runes) (ред.): «Dictionary of Philosophy»): «Апперцепция (от лат. ad — добавочная, percipere — воспринимать) в психологии: процесс, посредством которого новый опыт ассимилируется и преобразовывается остатком прошлого опыта индивидуума в форми­рование нового целого. Остаток прошлого опыта называется апперцептивной массой».
телями. Следовательно, мы должны сказать, что исключительно когни­тивное восприятие остается гипотезой и что каждая личность искажает апперцептивно, отличается лишь степень искажений.
Совершенно ясно, что в клиническом использовании ТАТ мы имеем дело с апперцептивными искажениями разной степени. Субъект обычно не осознает субъективного значения рассказываемой им истории. В кли­нической практике оказалось, что если просто попросить субъекта про­честь его собственный, напечатанный на машинке рассказ, то это часто удаляет его на достаточное расстояние от ситуации восприятия того, что масса аспектов напечатанного относится к нему самому. Тем не менее только после интенсивной психотерапии он может видеть более скрытые влечения. И даже после этого он, возможно, никогда не «увидит» наиме­нее приемлемое из своих субъективных искажений, присутствие которых единодушно признает любой независимый наблюдатель. В таком случае допустимо ввести несколько терминов апперцептивного искажения раз­личной степени с целью идентификации и связи1.
ФОРМЫ АППЕРЦЕПТИВНОГО ИСКАЖЕНИЯ
Проекция. Предполагается, что термин «проекция» предназначен для наибольшей степени апперцептивного искажения. Его противопо­ложным полюсом гипотетически было бы абсолютно объективное вос­приятие. Проекция была изображена первоначально в клиническом пси­хоанализе как свойственная определенным защитным реакциям в целом и невротическим психозам в частности, а также некоторым «нормаль­ным» процессам созревания. Мы можем сказать, что в случае истинной проекции мы имеем дело с приписыванием чувств и отношений, не только остающихся бессознательными в целях защиты, но и являющих­ся неприемлемыми для эго и, следовательно, приписываемых объектам внешнего мира. Можно также добавить, что они не могут стать созна­тельными, кроме как с помощью особых длительных терапевтических процедур. Это понятие охватывает феномен, наблюдаемый при паранойе, который можно, по существу, сформулировать как изменение бессозна­тельного «Я его люблю» на сознательное «Он меня ненавидит». Истинная проекция в этом случае является на самом деле очень сложным процес­сом, возможно, включающим следующие четыре ступени:
а) «Я его люблю» (гомосексуальный объект) — неприемлемое вле­чение ид;
б) формирование реакции — «Я его ненавижу»;
в) агрессивность, также неприемлемая и подавляемая;
г) в результате перцепт изменяется на «Он меня ненавидит». Лишь последний этап обычно достигает сознания.
Я предлагаю назвать этот процесс обратной проекцией в противо­положность простой проекции, обсуждаемой ниже. Первый этап процес-
1 Необходимо понимать необязательность чистых форм различных апперцептив­ных искажений, обычно они вполне могут сосуществовать друг с другом.
са обычно включает в себя действие другого защитного механизма фор­мирования реакции. Здесь достаточно будет сказать, что в случае пара­нойи «Я его ненавижу» одобряется, тогда как «Я его люблю» (в гомосек­суальном смысле) осуждается социально, и было рано опознано им в отношении к своему отцу как опасный импульс. Следовательно, в этом случае «Я его ненавижу» гасит и заменяет любовное чувство. Таким обра­зом, в обратной проекции мы фактически имеем дело в первую очередь с процессом формирования реакции, а затем с апперцептивным иска­жением, которое заканчивается приписыванием субъективного отноше­ния внешнему миру, как простая проекция.
Простая проекция. Она совсем не обязательно имеет клиническое значение. Это частое повседневное явление хорошо изображено в следу­ющей шутке:
«Джо Смит хочет взять на время у Джима Джонса газонокосилку. Гуляя по своей лужайке, он думает, как будет просить ее у Джонса. Но ему приходит в голову мысль: «Джонс скажет, что когда я в последний раз брал у него какую-то вещь, то пернул ее грязной». Затем Джо отвеча­ет ему в своем воображении, что вещь была в таком состоянии, в каком он ее получил. Джонс в воображаемой беседе говорит, что Джо, может повредить ему изгородь, когда будет переносить через нее косилку. Тогда Джо отвечает… И в таком духе воображаемый спор продолжается. Когда Джо в конце концов подходит к дому Джима, тот стоит на крыльце и приветливо говорит: «Привет, Джо, чем обязан твоему приходу?». На что Джо сердито отвечает: «Можешь оставить себе свою чертову газоно­косилку!».
В результате анализа эта история приобретает следующий смысл. Джо хочет что-то взять, но вспоминает предыдущий отказ. Он усвоил (от родителей, братьев и сестер и т.д.), что на просьбу можно не получить согласия. Из-за этого он злится. Далее он воспринимает Джима как разоз­лившегося на него, и его ответ на воображаемую агрессию звучит так: «Я ненавижу Джима, поскольку Джим ненавидит меня».
Более детально этот процесс можно рассмотреть следующим обра­зом: Джо что-то хочет от Дж^ма. Это вызывает образ просьбы, направ­ленной к другому сверстнику, например, к его брату, представляюще­муся завистливым, который раздраженно отказал бы в такой ситуации. Таким образом, просто мог происходить процесс апперцептивного ис­кажения образа Джима перцептивным воспоминанием о брате, случай неадекватного переноса научения. Позже я попытаюсь объяснить, поче­му Джо не переучится, если реальность докажет ошибочность его перво­начальной концепции. Установлен эмпирический факт, что подобное не­вротическое поведение, как правило, не изменяется, если не испытает воздействия психотерапии.
Джо отличается от параноика не только меньшим упорством, с которым он остается верен своим проекциям, но также меньшей часто­той и меньшей исключительностью, а также меньшей степенью недо­статка осознания или невозможности осознать, каким явно субъектив­ным и «абсурдным» является искажение.
Несомненно, нередко происходит следующий процесс. Человек, опоздав на работу в понедельник утром, убежден, хотя и ошибочно, что из-за этого проверяющий смотрит на него сердито. Об этом говорят как о «сознании вины»; то есть он ведет себя, как если бы проверяющий знал об опоздании, когда на самом деле он может и не знать этого. Значит служащий воспринимает ожидаемый в такой ситуации гнев управляю­щего. Это поведение можно, кроме того, понять как простое (ассоциа­тивное) искажение посредством переноса научения, или, в более слож­ных ситуациях, как влияние прежних образов на настоящие.
Сенсибилизация. Если мы Модифицируем вышеописанный случай опоздания субъекта на работу к такой ситуации, в которой управляю­щий чувствует лишь легкое раздражение к опоздавшему, мы можем на­блюдать новый феномен. Некоторые субъекты могут вовсе не замечать гнева или не реагировать на него, в то время как другие видят и реагиру­ют. В последнем случае мы обнаружим, что это субъекты, склонные вос­принимать раздражение, даже когда его объективно не существует. Это хорошо известный клинический факт, о котором говорят как о «сензи-тивности» невротиков. Вместо создания объективно не существующего перцепта, мы теперь имеем дело с более чувствительным восприятием существующих стимулов^. Гипотеза сенсибилизации означает, что объект, соответствующий сформированному ранее паттерну, воспринимается с большей легкостью, чем тот, который ему не соответствует. Широко рас­пространен, к примеру, факт перцептивных проблем чтения, когда ра­нее известные слова намного легче воспринимаются через произноше­ние, чем написание.
Сенсибилизация, я полагаю, является также процессом, имевшим место в эксперименте Левайна,Чейна и Мерфи (Levine, Chaneand Murphy). Когда эти экспериментаторы вначале лишили пиши нескольких испытуе­мых, а затем мимолетно показали им картинки, на которых среди прочего были изображены продукты, они обнаружили два процесса: а) будучи голодными, субъекты видели еду в мелькающих картинках, даже если ее там не было и б) субъекты чащ* правильно воспринимали настоящие картинки с продуктами, когда были голодны.
По-видимому, в таком состоянии депривации возрастает эффек­тивность эго при распознавании объектов, способных ее устранить, а также простая компенсаторная фантазия осуществления желания, кото­рую авторы называют аутистическим восприятием. Таким образом, орга­низм оснащен как для адаптации к реальности, так и для заместительно­го удовлетворения там, где нет настоящего удовлетворения. В действи­тельности это возрастание эффективности функции эго в ответ на кри­тическое положение — более точное восприятие еды в состоянии голода. Я думаю, процесс этот можно также включить в наше понятие сенсиби­лизации, поскольку образы еды вызываются в памяти голодом и реаль­ные пищевые раздражители воспринимаются с большей легкостью.
Очень похожий процесс был описан Эдуарде Вейссом (Edoardo Weiss) как объек-
тивация,
Эксперимент Брунера и Постмена (bruner ana rosrmanj также, ни-видимому, строился на аналогичном принципе. Авторы просили своих испытуемых подобрать по размеру изменяющееся круглое пятно света к круглому диску, удерживаемому в ладони. Перцептивные суждении де­лались под влиянием различных степеней шока и в течение периода вос­становления. Разница в заключениях во время шока не была ярко выра­женной. Однако в послешоковый период отклонения воспринимаемого размера от действительного стали очень заметны. Авторы в порядке экс­перимента предложили теорию избирательной бдительности. Согласно этой теории организм обладает наилучшей способностью к различению в условиях стресса. Однако когда напряжение снимается, преобладает экспансивность и как следствие большая вероятность ошибок. Можно дополнительно предположить, что непосредственным результатом на­пряжения является большее осознание образа в памяти, и это позволяет строить более точные суждения о равенстве размеров перцептивного об­раза диска и пятна света.
Представляет ли аутистическое восприятие, восприятие желае­мых предметов еды в состоянии голода среди стимульного материала, объективно не изображающего предметов еды, форму простой проек­ции, или это процесс другого рода, зависит скорее от более тонких моментов. Сэнфорд (Sanford) и Левайн, Чейн, и Мерфи продемонстри­ровали этот процесс экспериментально. Мы можем сказать, что возра­стающая потребность в пище ведет к припоминанию образов еды и что эти перцептивные воспоминания апперцептивно искажают любой при­сутствующий перцепт. Единственный аргумент, который я могу выдви­нуть в пользу отличия от простой проекции — это то, что здесь мы имеем дело с простыми базо'выми драйвами, ведущими, скорее, к про­стым удовлетворяющим искажениям, нежели к более сложным ситуа­циям, возможным в простой проекции.
Понятие механизма пылинки-бревна Ичхайзера (Ichheiser) можно также отнести к концепции сенсибилизации. Ичхайзер предлагает отно­сить механизм пылинки-бревна к случаям такого искажения социально­го восприятия, когда кто-то изАишне уверен в существовании нежела­тельной черты у низших слоев, хотя в то же время не осознает этой черты в самом себе. Другими словами, мы можем сказать, что существует сенсибилизация сознания (сосуществование с неосознанностью процес­са самого по себе и своей черты как свойственное любому защитному механизму), обязанная собственной бессознательно действующей изби­рательности человека и апперцептивному искажению.
Экстернализация. Обратная проекция, простая проекция и сен­сибилизация являются процессами, которые субъект обычно не осоз­нает, и, таким образом, на них, естественно, меньше ссылается. Соот­ветственно трудно заставить кого-либо осознать процессы в самом себе. С другой стороны, любой клиницист может привести из своего опыта пример субъекта, рассказывающего ему об одной из картинок ТАТ сле­дующее: «Это мама, заглядывающая в комнату, чтобы посмотреть, сде­лал ли Джонни домашнюю работу, и она бранит его за его медлитель-
ность». Позже, просматривая запись своих рассказов, субъект может спонтанно заметить: «Полагаю, что это на самом деле происходило со мной и с моей мамой, хотя я не понимал этого, когда рассказывал вам историю».
На психоаналитическом языке процесс рассказывания можно на­звать предсознательным; пока он происходил, он не был сознательным, но его легко можно было сделать таким. Это означает, что мы имеем дело с несколько подавляемым паттерном образов, обладавшим организую­щим эффектом, который легко можно вспомнить. Для такого феномена предлагается термин «экстернализация», главным образом для облегче­ния клинического описания часто происходящего процесса.
Чисто когнитивное восприятие и другие аспекты цепочки «стимул-реакция». Чистое восприятие является гипотетическим процессом, с ко­торым мы соразмеряем апперцептивное искажение субъективного типа, либо это субъективное операционно-определяемое согласование в отно­шении смысла стимула, с которым сравниваются другие толкования. Оно дает нам конечную точку континуума, все реакции на который варьиру­ются. Ввиду того что поведение рассматривается по общему согласию с точки зрения рациональности и соответствия данной ситуации, мы мо­жем говорить об адаптивном поведении к «объективному» стимулу, как обсуждается ниже.
В моих более ранних экспериментах обнаружилось, что агрессию можно индуцировать в субъектах и что эта агрессия «проецируется» в рассказы в соответствии с гипотезой проекции. Далее в обычных усло­виях агрессивная реакция на определенные картинки обнаруживалась чаще, даже если экспериментатор ничего не предпринимал, а лишь просил рассказать об изображении. Оказалось также, что картинки, внушающие самим своим содержанием агрессию, намного быстрее вызывали проекцию агрессии, чем другие, более нейтральные в этом отношении.
Считается, что первый факт — то, что картинка, изображающая, к примеру, съежившуюся фигуру и пистолет, вызывает большее число рассказов об агрессии, чем картинка с мирной деревенской сценой, –не более чем ожидание от человека здравомыслия. На психологическом языке можно сказать, что реакция отчасти является функцией стимула. В отношении апперцептивной психологии это означает, что большинство субъектов единодушны в какой-либо основной апперцепции стимула и что это единодушие операционально определяет «объективную» сущность стимула. Поведение, соответствующее этим «объективным» аспектам ре­альности стимула, названо Гордоном В. Оллпортом адаптивным поведе­нием. В карточке № 1 в ТАТ, к примеру, субъект адаптируется к факту, что картинка изображает скрипку.
Можно перечислить ряд принципов:
а) степень адаптивного поведения изменяется обратно пропорцио­нально степени точности при определении раздражителя. Относитель­ная неопределенность картинок ТАТ и чернильных пятен теста Роршаха является умышленной, чтобы вызвать как можно больше апперцептивно
искаженных реакций. Если, например, предъявляется одна из картинок теста Стэнфорда—Бине, изображающая войну белого человека с индей­цами, ситуация достаточно хорошо определена, чтобы вызвать одинако­вую реакцию у большинства детей в возрасте от десяти до двенадцати лет;
б) точная степень адаптации обусловлена также Aufgabe, или уста­новкой. Если субъекта просят описать картинку, то это в большей мере адаптивное поведение, чем если бы он должен был рассказать по ней историю. В последнем случае он склонен игнорировать многие объектив­ные аспекты стимула. Когда звучит сирена воздушной тревоги, поведе­ние субъекта, которому знакомы воздушные налеты, звук сирены и ко­торый знает, что делать в подобных ситуациях, по всей вероятности, будет сильно отличаться от поведения субъекта, не понимающего смыс­ла этого звука и способного истолковать его, начиная от провозглаше­ния судного дня и кончая объявлением забастовки, и ведущего себя со­ответствующим образом;
в) характер воспринимающего организма также определяет соот­ношение адаптивного и проективного поведения, как говорилось ранее. Эксперимент Левайна, Чейна и Мерфи продемонстрировал сенсибили­зацию, и мы обнаружили, что люди производят апперцептивное иска­жение различной степени. Даже один и тот же человек, едва проснув­шись, может реагировать на раздражитель совершенно иначе, чем в со­стоянии бодрствования.
Другие аспекты продукции субъекта — к примеру, в реакциях на картинки ТАТ – – в более простой форме обсуждались в моей ранней работе. Там я обращался к тому, что Оллпорт назвал «экспрессивным поведением».
Под «экспрессивными аспектами» поведения мы подразумеваем, что если ряд художников поставить в аналогичные условия, нельзя ожидать от них одинаковых творческих произведений. Индивидуальные различия выражались бы в том, как художники наносят мазки кистью или делают движения резцом; были бы различия в предпочтении красок, а также в расположении и распределении пространства. Другими словами, опреде­ленные, преимущественно мионейронные особенности, как их называет Мира, определяли бы черты их творений.
Характер экспрессивного поведения отличается как от адаптации, так и от апперцептивного искажения. При условии фиксированного со­отношения адаптации и апперцептивного искажения в реакции суб/ьек-тов на каждую из картинок Стэнфорда-Бине люди могут расходиться в своих стилях и организации. Один пользуется длинными предложениями с множеством прилагательных; другой выражается кратко, содержатель­ными фразами в строго логической последовательности. Если индивиды записывают ответы, они различаются размером промежутков между сло­вами. Речь имеет разницу в скорости, высоте тона, громкости. Все это индивидуальные особенности скорее устойчивого характера каждого че­ловека. Подобным образом скульптор ваяет точно и в мелких подробно­стях либо выбирает более абстрактную форму. Художник располагает
предметы симметрично либо от центра. И, кроме того, в ответ на сигнал воздушной тревоги можно бежать, припасть к земле, вздрагивать, идти, говорить — и совершать каждое из этих действий в своей собственной типичной манере.
Если в таком случае адаптация и апперцептивное искажение опре­деляют, что делает человек, а внешняя экспрессия обусловливает то, как он это делает, излишне подчеркивать, что всегда выясняют, как человек делает то, что он делает. Адаптивное, апперцептивное и экс­прессивное поведение всегда сосуществуют.
В случае с произведением искусства, например, соотношение адап­тивного и апперцептивного материала и экспрессивных особенностей несомненно изменяется от художника к художнику и в определенной степени от одного произведения к другому одного автора. Подобным об­разом экспрессивное поведение влияет на продукцию ТАТ, отвечая за индивидуальные различия в стиле, структуре предложения, соотноше­нии глагол—существительное и других внешних особенностях. Экспрес­сивные черты Обнаруживают, как человек делает что-либо; адаптация и апперцептивное искажение указывают на то, что делает человек.
ПОПЫТКА ИНТЕГРАЦИИ ПОНЯТИЯ АППЕРЦЕПТИВНОГО ИСКАЖЕНИЯ И ОСНОВНЫХ КОНЦЕПЦИЙ ПСИХОАНАЛИЗА
Апперцептивная психология вместе со своими клиническими ин­струментами – это дети психоанализа и теоретической клинической психологии (в частности, динамических теорий гештальт-психологии, касающейся научения и восприятия). Тем не менее к сожалению суще­ствовал недостаток интеграции двух методов подхода и понимания меж­ду выразителями психоаналитической и неаналитической психологии. Последний труд доктора Абта (Abt) представляет системное обсуждение апперцептивного искажения (проективная психология) в разрезе совре­менной неаналитической психологии. Здесь я хочу показать, что базовые психоаналитические понятия могут утверждаться в экспериментально проверяемой форме, как проблемы изучения теории, и в особенности апперцептивного искажения.
Я полагаю, что подобное переформулирование важно, поскольку клинический психолог, использующий проективные методики, часто считает необходимым задействовать психоаналитический подход и де­лает это с излишними опасениями и недостаточной определенностью. В то же время клиническому психологу не так уж редко приходится ле­чить пациента, которого он тестировал. Проективное тестирование и планирование психотерапии тесно взаимосвязаны, как описано даль­ше в статье, посвященной Тесту Тематической Апперцепции. Исходя из этой идеи далее будут рассматриваться проблемы психотерапии и некоторые специфические динамические проблемы в связи с аппер­цепцией.
На наш взгляд, провомерно говорить, что психоанализ является теорией научения, имеющей особое отношение к жизненной истории приобретения перцептов, их закономерному взаимодействию и влиянию на восприятие более поздних стимулов. Эта формулировка представляет собой в настоящее время рудиментарную попытку и предназначена про­сто для установления общей структуры отношения к теории апперцеп­ции, выдвинутой ранее. Системное переформулирование всех психоана­литических доктрин и экспериментальное подтверждение должны ос­таться на будущее1.
Учение о перцептах излагается преимущественно в терминах тео­рии либидо, главным образом в серии генетических утверждений, каса­ющихся личности. Ядерную концепцию составляет сложная констелля­ция эдипова треугольника и его участь. Закономерное взаимодействие перцептов и их припоминаний скрытым образом присутствует там, где Фрейд обычно говорит о парапраксиях, симптоматике и формировании характера. Влияние прежних перцептов на существующую апперцепцию подразумевается в понятии защитного механизма и в генетическом тол­ковании существующего поведения.
В этом свете теорию либидо можно рассматривать как включенные утверждения, касающиеся истории восприятия орального, анального и полового стимулов, и реакции на них значимых взрослых (родительских фигур). Поскольку психоанализ развивался как клиническая эмпиричес­кая наука, в которой истоки методологии проявляются только теперь, нет различий, лежащих в основе гипотезы научения и действительных результатов. Он описывает воздействие ранней оральной фрустрации индивида, не утверждая, что идея эффекта края согласуется с допуще­нием важности раннего опыта. Он не исследует системно в терминах на­грады и наказания влияние материнской реакции на процесс приучения к горшку, но тем не менее имеет дело с эффектом, который материн­ский образ будет производить на последующее восприятие индивида соб­ственных телесных функций. То есть перцептивный образ матери будет оказывать определяющее воздействие на последующие восприятия. Идею, что «ребенок идентифицируется с матерью», можно считать фактом того, что ребенок воспринимает мать и сохраняет память этого перцепта. Ребе­нок обучается связывать удовольствие или избегание эмоциональной ане­стезии с материнским перцептом. Так происходит научение поведению, соответствующему требованиям матери, которое позволяет избежать эмо­циональной анестезии, возникающей из неорганической реальности (ре­бенок может обжечься) или из материнского неодобрения, которое мо­жет принять форму лишения любви или настоящего физически болез­ненного наказания. Перцептивная память о матери становится направля­ющим образом, мотивированным желанием избежать эмоциональной ане­стезии, оказывающей избирательное влияние на поведение; она стано­вится частью системы «я» ребенка, или на языке Фрейда — эго-идеалом.
1 Это не означает еще одно неофрейдистское усилие; скорее, попытку методоло­гически усовершенствовать учение Фрейда.
На самом деле, конечно, не существует единственного перцепта матери, есть целая система перцептов, как уже указывал Поль Шилдер. Есть мать дающая, мать берущая,-мать моющая, мать играющая и т.д. Перцепт матери различается с возрастом ребенка, и один перцепт накладывается на другой. Таким образом, перцепт матери, скажем, в возрасте ребенка четырнадцати лет является конечным результатом всех перцептов матери к этому времени. Эта смесь в соответствии с понятиями гештальт-психо­логии будет больше, чем сумма всех перцептов. Она будет иметь свою собственную конфигурацию.
Психоанализ, можно сказать, особенно интересовался избиратель­ной судьбой и организацией этих следов памяти. Фрейд обнаружил, что полученные ранее перцепты в процессе интеграции становятся неузна­ваемыми для индивида и для стороннего наблюдателя. По его словам, они становятся бессознательными. Психоаналитическая методика была предназначена для осознания частей, составляющих непосредственно различимое целое. Образы снов и их анализ посредством свободной ас­социации являются, возможно, лучшим примером. Ясный сон состав­ляет окончательный гештальт. «Свободные ассоциации» раскрывают части, составляющие образ, и позволяют нам направить события сна в последовательность потока мыслительных процессов. Принцип сверхде­терминации Фрейда тогда формулируется просто как проявление прин­ципа гештальта, согласно которому целое — это больше, чем сумма его частей.
Если систему «я» (личность) считать комплексной системой пер­цептов неоднородного характера, избирательно влияющих на поведе­ние, то безразлично, рассматривается ли организм в момент рождения как tabula rasa, полностью формирующийся усваиваемыми позднее пат­тернами или рождающийся с несколькими определяющими факторами онтогенетического, семейного или общего биологического свойства. Ка­кой биологический импульс постулирует теория, говорит ли она о сек­суальном влечении, агрессии, необходимой в целях безопасности, или избегании эмоциональной анестезии, о любом из них в отдельности или сочетании нескольких, это несущественно для нашей теории. Что бы ни представлял собой инстинкт, он модифицируется и формируется раз­личными полученными перцептами. Кроме того, каждый перцепт моди­фицируется и интегрируется с каждым другим перцептом.
Психоанализ выбрал как тему для обсуждения совокупность тех перцептов, обусловливающих поведение, которые соответствуют избе­ганию трудностей реальности и проверяют логические предположения, такие, например, как эго. Кроме того, он предпочел идентифицировать те из перцептов эго, которые наиболее определенно связаны с перспек­тивными целевыми идеями или более четко обозначены и лучше сфор­мированы по образу данного человека, такие, например, как эго-идеал. Перцепты, руководящие «моральным» поведением, в совокупности на­зываются «суперэго». Первоначально образы родителей (или других зна-'чимых взрослых, принимающих роль родителей) составляют образ об­щества, который, несомненно, позднее становится расширенным.
Сперва Фрейд пришел к пониманию этих восприятий через рекон­струкции взрослых, то есть благодаря тому что пациенты делили целос­тный перцепт материнской фигуры на его исторические составляющие части. Позже его реконструкции подтвердились благодаря прямым на­блюдениям за детьми, Психоанализ также рассматривает законы измене­ния перцептов посредством их взаимодействия в различных конфигура­циях. Лучший пример этого процесса — сновидческая работа, при кото­рой происходят процессы символизации, конденсации и смешения, ве­дущие к конечной конфигурации явного сновидения.
Теория защитных механизмов фактически касается избирательного влияния перцептов памяти на восприятие текущих событий. Каждый за­щитный механизм является гипотезой, связанной с закономерностью взаимодействия образов в определенных условиях. Если, к примеру, мать испытывает к своему ребенку агрессию одновременно с любовью, то один из возможных результатов этого конфликта отношений можно оп­ределить с помощью психоанализа как формирование реакции: мать со­вершенно не осознает свои агрессивные чувства и проявляет чрезмерную любовь. Мы можем сформулировать это иначе, предположив следующую закономерность. Когда стимул активирует перцептивные воспоминания, вызывающие установки как агрессии, так и заботы, и первая наталкива­ется на неодобрение, тогда она тормозится, а одобряемая подкрепляется. Это утверждение делает формирование реакции экспериментально под­тверждаемой концепцией, по крайней мере, в принципе. Конечно, мо­жет появиться необходимость в каких-либо дополнительных поддержи­вающих гипотезах, чтобы приспособить комплексную модель к реаль­ным жизненным ситуациям. Более того, принципам гештальта, возмож­но, лучшим образом удастся приспособить такую модель. Можно экспе­риментально доказать, что когда одновременно представлены «хороший» и «плохой» образы, результатом будет подкрепленный «хороший» образ, модифицированный некоторыми аспектами «плохого» образа. Любовь матери как результат формирования реакции обладает ограничительны­ми чертами чрезмерного покровительства; то есть как-то изначально пред­ставленная агрессивность проявляет себя в новом облике. Формирование реакции, в сущности, может быть адекватно выражено, например, как в принципе условного различения Гатри, сформулированном Хилгардом следующим образом: «Если два стимула являются достаточно различи­мыми, организм можно научить отвечать на один из них и прекратить реагирование на другой. Это делается методами противопоставления. То есть один из раздражителей регулярно подкрепляется, другой регулярно не подкрепляется. Происходящее в результате избирательное торможе­ние известно как условное различение, поскольку организм обучается по-разному реагировать на два раздражителя…». Как я упоминал ранее, параноик первоначально реагирует на объект гомосексуальной любви любовью, а затем ненавистью – как при типичной амбивалентности мальчика в отношении к отцу. У него есть образ любимого отца (как большого защитника) и образ агрессивно-садистского отца (источник первородного греха). Эти образы могут Апперцептивно разрушать любое
другое восприятие мужчин. Благодаря усвоенному различению через со­циальные традиции и боязнь отца реакция-любовь тормозится и проеци­руется реакция-ненависть.
Теория невроза Фрейда всегда формулировалась как формирова­ние компромисса. То есть это утверждение лучшего возможного гешталfa­ta в данной системе сил — ид, эго, суперэго и реальность. Согласно теории Фрейда, можно сформулировать вспышки невроза у взрослого следующим образом: «Невроз становится явным, когда данная совокуп­ность сил совпадает с паттерном травматической ситуации детства». В таких обстоятельствах невроз является повторением ранее установленно­го типа реакции. К примеру, пациент был женат на женщине гораздо старше его и во многом доминирующей над ним. В детстве он был усы­новлен. Когда жена его бросила, этот хорошо адаптированный в других отношениях мужчина стал впадать в острые приступы тревоги. Приехав как-то в соседний город, в котором родился и где часто бывал за после­дние несколько лет, он бесцельно бродил по магазину, и, приблизив­шись к выходу, почувствовал дискомфорт и нарастающую тревогу. В этот момент он вдруг вспомнил, что маленьким мальчиком он однажды поте­рялся, отстав от матери, и плача стоял в дверях того же самого магазина. Внезапно он испытал явное облегчение. Во время исследования оказа­лось, что уход жены вызвал в нем ужас, похожий на испытанную эмо­цию, когда мать его потеряла; то есть теперешняя ситуация соответство­вала существовавшей ранее модели.
Первоначальные разработки Фрейда, касающиеся истерической амнезии или травматического происхождения невроза, парапраксий и сновидений, были на самом деле гипотезами научения, забывания и методами воспоминания (гипноз, убеждение и свободная ассоциация).
НЕКОТОРЫЕ ДИНАМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ, РАССМАТРИВАЕМЫЕ КАК СЛУЧАИ АППЕРЦЕПТИВНОГО ИСКАЖЕНИЯ
Гипноз. Это один из процессов, в котором можно временно изме­нить апперцепцию субъекта и ввести главные искажения. Хотя мы не надеемся решить проблемы этого весьма спорного феномена, мы можем попытаться понять его при помощи выдвинутых до этого идей.
Гипнотический процесс начинается с постепенного уменьшения апперцептивных функций субъекта и окончательного ограничения этих функций до апперцепции голоса гипнотизера (апперцепция является фактической, поскольку разные субъекты часто придают гипнотическим приказам разные значения). Подобный процесс исключения апперцеп­ции устанавливает человек, готовящийся заснуть. В сущности теория гип­ноза Ференци предполагает, что гипнотизер представляет образ родите­ля, когда-то давно укачивавшего ребенка или укладывавшего его спать. В .нашем случае гипнотизер апперцептивно искажается перцептивными образами родителя, существующими в памяти. Соответственно если гип­ноз проходит успешно, эти родительские образы через гипнотизера ока-
зывают такое же наивысшее руководящее воздействие на восприятие лю­бого другого стимула, как это делали родители в раннем младенчестве, когда не было дифференциации между мышлением и реальностью.
Подчинение постгипнотическим приказам убедительно доказы­вает, что образные воспоминания, которые субъект не осознает и не способен осознать, могут иметь контролирующее влияние на действие. Перцептивная ламять гипнотизируемого апперцептивно искажает за­данный стимул. Когда, например, гипнотизер спрашивает субъекта о его ощущениях в области седалища, тот может послушно вскочить как от ожога. В экспериментах я приказывал субъектам почувствовать гнев или подавленность. То есть субъект вспоминал прошлую ситуацию гне­ва или подавленности, и память об этой ситуации искажала апперцеп­цию карточек ТАТ, внушая социальные ситуации, включающие агрес­сию, печаль и т.д.
Массовый психологический феномен. Массовый психологический феномен может пониматься в некотором смысле почти так же как гип­ноз. Как указал Фрейд в «Групповой психологии и анализе эго», каждый индивид интроецирует «массу», или группу, как переходный фактор в эго и суперэго. Мы можем сказать, пока индивид является членом груп­пы, он"«видит мир глазами массы». Группа временно рассматривается в качестве авторитарной фигуры, и, как в гипнозе, апперцепция группы получает контролирующее влияние над большинством других образов-воспоминаний. Таким образом, линчевание, паническое бегство и драка происходят благодаря высвобождению примитивных импульсов.
Перенос. Хотя термин «перенос» обычно используется совершенно свободно, я хочу ограничить его значение до эмоциональной взаимосвя­зи пациента со своим психоаналитиком. Обшее во взаимосвязи состоит в том, что аналитик является, по крайней мере теоретически, фигурой, не вступающей активно в эмоциональные отношения и воздерживаю­щейся от порицания, похвалы или любого другого открытого реагирова­ния на настроения пациента.
Перенос предполагает, что пациент переносит на аналитика усво­енные им прежде отношения. Таким образом, пациент может ожидать услышать критику, наказание или похвалу, и обычно апперцептивно искажает реакции аналитика. Часть аналитической работы состоит в том, чтобы показывать пациенту в благоприятные моменты разницу между искажениями и фактами.
Отсутствие реакции со стороны аналитика производит уникальный эффект, отличающий ситуацию переноса от любого другого апперцептив­ного искажения похожей фигуры родителя. Когда пациент обнаруживает, что какой-то конкретный способ манипулирования взаимоотношениями безуспешен, возникает другой паттерн поведения. К примеру, один паци­ент во время анализа вел себя в активно провокационном ключе, выстав­лял напоказ свои глубокие знания и пытался забавлять аналитика. Когда ему об этом было сказано и стало ясно, что аналитик не отвечает на такие проявления, пациент начал реагировать агрессией и позднее обыкновен­ной тревогой и зависимостью. Мы можем сказать, что этот пациент изна-
чально развил несколько паттернов поведения, чтобы справляться со сво­ей тревогой. Когда его самый последний паттерн потерпел неудачу, он обратился к предыдущему, а затем к еще более раннему из выработанных паттернов. Постепенно его отношение к аналитику стало похожим на то, какое было к родителям в раннем детстве. Его апперцепция аналитика была искажена разными образами родителей в разном возрасте. Когда, к примеру, был воспроизведен его эдипов страх перед отцом, он стал осоз­навать свои наполненные страхом ожидания. Он усвоил, что эти страхи необоснованны; то есть он заново узнал первые тревожащие паттерны посредством инсайта и формирования реакции в ситуации переноса, а также путем их «проработки» в своем внешнем мире.
В таком случае можно сказать, что ситуацией переноса является та, в которой пациент искажает апперцепцию аналитика все более ранними образами родителей и других значимых фигур своего детства.
Психозы. Мы говорим, что в психотических бредах и галлюцинаци­ях возникающие ранние образы становятся настолько устойчивыми, что имеют более искажающее влияние на апперцепцию существующего мира, чем в любом другом состоянии.
Если наша текущая апперцепция является гештальтом, совокуп­ной картиной всех полученных прежде апперцепции, тогда мы можем примерно предположить, что определенные ранние образы пугающего характера были настолько устойчивыми у данного пациента, что своим влиянием могли искажать все последующие, которые могли бы быть бо­лее безвредными.
Как правило, апперцептивное искажение сперва воздействует только на небольшую группу стимулов. В ранней стадии паранойи оно включает еще только одного индивида или очень мало людей. Иногда первоначаль­ное искажение не обязательно абсурдно и может надолго занять суд про­веркой длинных риторических речей. С прогрессированием заболевания искажения пациента обычно становятся более явными и почти всеохва­тывающими. Формирование параноидальной системы становится все бо­лее и более разветвленным, пока не включает в себя весь мир — его целостное апперцептивное поле.
Терапия, Психоаналитическую теорию терапии можно переформу­лировать в следующие стадии.
Общение. Пациент общается с аналитиком посредством свободных ассоциаций. С их помощью аналитик узнает о поведении пациента во множестве ситуаций и находит несколько общих знаменателей в его по­веденческих паттернах.
Интерпретация. Когда аналитик ознакомится с некоторыми жиз­ненными ситуациями пациента, он может воспринять определенный общий знаменатель в поведенческих паттернах и указать его пациенту в таких дозах, какие кажутся ему подходящими в разные моменты:
а) горизонтальное изучение. Терапевт может найти общий зна­менатель среди поведенческих паттернов и .межличностных отношений текущей жизненной ситуации пациента, и мы говорим об этом процессе как о горизонтальном изучении'паттернов;
б) вертикальное изучение. Рано или поздно появится возмож­ность проследить путем свободной ассоциации или другим способом ис­торическое развитие этих паттернов в жизни пациента, ведущее к более или менее четко определенной ранней установке. Мы можем говорить об этой части терапевтического расследования как о вертикальном изуче­нии жизненных паттернов. Обычно для решения проблем пациента необ­ходимо бывает указывать как вертикальные, так и горизонтальные об­щие знаменатели его текущего поведения;
в) отношение к терапевту. Как особый случай текущих жиз­ненных ситуаций горизонтального паттерна в его связи с более ранними историческими паттернами отношение к терапевту может быть подверг­нуто отдельному обсуждению, известному в психоанализе как анализ си­туации переноса.
В таком случае интерпретация означает, что терапевт указывает пациенту общие знаменатели в его поведенческих паттернах по гори­зонтали, вертикали и в определенном отношении к терапевту. Терапевт обнаруживает, что во всех трех случаях пациент страдает от апперцеп­тивных искажений жизненных ситуаций. Интерпретация фактически со­стоит в указании общих знаменателей апперцептивных искажений и в определенных случаях — в демонстрации связи ранних жизненных си­туаций с перцептивными воспоминаниями, в которых возникли эти апперцептивные искажения. Процесс включает в себя разложение на­стоящей комплексной апперцепции на части, составившие в результа­те целое.
Здесь можно привести в помощь короткий пример. Предположим, появился пациент с проблемой приступов размытой тревоги. Обнаружи­вается, что эти явно мучительные для пациента приступы случаются обыч­но во время контакта с определенным авторитетным лицом, вызываю­щим в нем враждебность. После проявления его горизонтального паттер­на в тот или другой момент обнаруживается также и вертикальный пат­терн – у пациента были более или менее специфичные отношения с отцом, который первоначально вызывал в нем эти чувства враждебнос­ти, трансформировавшиеся в конце концов в тревожность. Дальнейшее изучение раскроет всю историю взаимоотношений с подобными автори­тетами, предшествующую текущей ситуации, а также похожее отноше­ние, выраженное к терапевту.
Инсайт. Развитие инсайта является следующим шагом в терапевти­ческом процессе. Термином «инсайт» злоупотребляют почти так ж*е час­то, как и самой психотерапией. Обычно термин «инсайт» просто означа­ет осознание пациентом того, что он психически болен. Он используется чаше всего в обсуждениях психотиков, как правило, не подразумевая кроме этого ничего более. В контексте динамической психотерапии ин­сайт должен означать следующее — способность пациента видеть взаимо­связь между данным симптомом и ранее бессознательными апперцептивны­ми искажениями, лежащими в основе его симптомов. Говоря более точно, мы определяем инсайт как апперцепцию пациентом (то есть значимое восприятие) общих знаменателей его поведения, указанных терапевтом.
Проблема рассматривается в новом свете, и к ней подходят иначе, чем раньше.
Этот процесс можно разложить на две части:
а) интеллектуальный инсайт: пациент может видеть взаимосвязь своих различных горизонтальных и вертикальных паттернов; он может считать их особыми случаями общего разряда, или, на языке гештальта, он учится с помощью инсайта и переживает завершение. Части изолиро­ванных событий становятся целостным воспоминанием, и происходит перемоделирование и переучивание;
б) эмоциональный инсайт:.. пациент воспроизводит аффект, свя­занный с интеллектуальным инсайтом, — облегчение, тревогу, вину, счастье и т.д.
Если вырабатывается только интеллектуальный инсайт, терапев­тические результаты либо ограничены, либо не достигаются вовсе, по­скольку для терапевтического процесса важно эмоциональное перемоде­лирование, задуман ли он как обычный либидо-метапсихологический процесс или как процесс научения в традиционном теоретическом пси­хологическом смысле. Аффект должен быть мастью гештальта терапевти­ческого опыта.
Проработка. Следующий шаг в терапии — проработка нового ин­сайта:
а) интеллектуальная. Пациент теперь применяет один и тот же об­щий знаменатель, узнанный в некоторых ситуациях благодаря указани­ям терапевта, к другим ситуациям. Если паттерн апперцептивного иска­жения был указан как относящийся к настоящему работодателю паци­ента, учителю, аналитику и отцу, теперь он может вспомнить ситуации с участием дяди, старшего офицера в армии, старшего брата или других как продуцирующие похожие реакции;
б) терапевтическая (эмоциональная) В терапевтической ситуации, известной согласно психоанализу как ситуация переноса, пациент вна­чале «переносит» эмоциональные паттерны поведения, как говорилось ранее, и прорабатывает их;
в) поведенческая. Вне терапевтической сессии пациент продолжа­ет встречать обсуждавшиеся ситуации и новые, подобные исследован­ным. Однако в реальных ситуациях он помнит о недавно полученных инсайтах. Под воздействием этой новой «психологической установки» он иначе, прогрессивным образом реагирует на эти ситуации в корректиру­ющем направлении, предложенном анализом ситуации. Возникновение новых проблем анализируется по-новому, и проблема решается посто­янной адаптацией и реадаптацией психологической установки к реаль­ности.
Несмотря на то, что процесс инсайта и исключительно интеллек­туальные аспекты проработки лучше всего объясняются гештальт-теори-ей научения, терапевтическая и поведенческая проработки на самом деле .лучше всего рассматривать как вопрос формирования и подкрепления, так же, как проблему, в которой проба и ошибка, награда и наказание ведут к лучшему окончательному результату.
РЕЗЮМЕ
Концепция проекции перепроверена. Мои более ранние экспери­ментальные исследования показали, что определение проекции как за­щитного механизма было неадекватным. Вместо этого доказано, что про­екция — это один из нескольких процессов «апперцептивного искаже­ния». Лучше всего представлять эти апперцептивные искажения как обя­занные своим существованием формирующему влиянию воспоминаний прошлых апперцепции на настоящие апперцепции. Таким образом, ди­намическую теорию психоаналитической психологии личности можно отнести к истории прошлых апперцепции (например, родителей и т.д.) и их влиянию на апперцепции индивидом современного мира. Психоана­лиз можно рассматривать как теорию научения, применяемую к генезу перцептивных воспоминаний и их закономерному взаимодействию. Это отражено в теории защитных механизмов, формирования симптомов и формирования характера. Выдвинутые гипотезы экспериментально ис­пользовались в понимании гипноза, феномена психологии группы, пе­реноса, психозов и процессов, участвующих в психоаналитической тера­пии, в попытке интегрировать концепции, важные для клинического ис­пользования апперцептивных методов.
Лоуренс Эдвин Абт
ТЕОРИЯ ПРОЕКТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ
ВВЕДЕНИЕ
Проективная психология — это название, которое можно дать ста­новящейся все более и более системной точке зрения, развивающейся в современной психологии. Термин относится к более или менее распрос­траненной массе предположений, гипотез и утверждений, которые, не будучи до сих пор формализованными, находят свое конкретное выра­жение у клиницистов, которые применяют проективные методы того или другого типа при изучении и диагностике личности. Концептуальная матрица проективной точки зрения в психологии состоит из некоторого количества представлений о личности как имплицитных, так и экспли­цитных, а также из нескольких концепций, относящихся к сущности и задаче науки вообще, и в данной стадии их формулирования я считаю маловероятным достижение консенсуса во всех главных теоретических вопросах теми, кто чувствует обязанным, или отождествляет себя с ис­пользованием проективных методов в изучении, диагностике или тера­пии личности.
В основе структуры рождающейся науки проективной психологии лежат, я считаю, довольно прочные концепции широкой общности, те­оретической важности и повсеместного применения, созревшие в пос­ледние годы главным образом в недрах поведенческих дисциплин. Тем не менее исследование развития идей в некоторых других науках, особенно в биологии и физике, могло бы показать начало проявления родствен­ной точки зрения и сходного подхода к предмету1. В этой статье я попы­тался охватить лишь первые шаги длительного эволюционного процесса, которому, надеюсь, предстоит со временем развиться до вполне зрелой
1 В науке можно различить некоторые значимые направления, отражающие об­новленную атмосферу идей: I) уменьшается потребность и уверенность » абсолютных ценностях; 2) концепции, подобные «окончательной истине*, научному «факту» и так называемым «законам природы», также отбрасываются или подвергаются фундаменталь­ной переработке; 3) «факты» рассматриваются учеными как составляющие рабочие ги­потезы, обладающие скорее своего рода эвристической ценностью, нежели определен­ной установленной обоснованностью; 4) наука как система идей имеет дело не только с решающими фактами и неизменными истинами, но и с тем, что является относитель­ным и условным, изменчивым и подвижным в рамках продолжительности существова­ния; 5) как система, наука не обладает реальностью, не считая людей, создающих ее и оперирующих ею; 6) научная проблема не может иметь никакого смысла, если она не включает в себя проблему измерения по шкале с последовательностью континуума; 7) простейший факт в науке требует некоторого оценочного суждения, даже если это первая аппроксимация.
психологической позиции такого масштаба и ценности, которые в ко­нечном счете привлекут огромное число сторонников. Мои первые шаги на подготовительном этапе довольно осторожны, поскольку я чувствую необходимость развития последовательной и плодотворной теории лич­ности, на почве которой проективная точка зрения могла бы расти.и получать своего рода удобрение, столь существенное для своего развития. В условиях отсутствия пригодной в действительности теории личности, в которой крайне нуждается психология, я могу предложить только общие контуры теории проективной психологии. Однако даже грубая география новой местности заслуживает нанесения ее на карту.
ИСТОКИ ПРОЕКТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Я предпочитаю смотреть на проективную психологию как на пси­хологию протеста. Как психология протеста она в особенности является ребенком на современной психологической сцене. С методологической и концептуальной точек зрения можно рассматривать проективную психо­логию как воплощение серьезного мятежа против многих из основных течений теоретической психологии, которым она в действительности так сильно обязана. Проективный взгляд в психологии резко противостоит американской бихевиоральной традиции, до сих пор являющейся таким богатым источником насыщения современной теоретической психоло­гии. Конечно, правда в том, что мы живем и работаем в период много­численных сложных модификаций бихевиоризма — молярных и молеку­лярных, логических и операциональных, — так что становится трудно точно установить, что мы имеем в виду под традицией бихевиоризма в теоретической американской психологии. Однако я придерживаюсь мне­ния, что все сторонники этих более утонченных бихевиоральных тече­ний во многом обязаны своему интеллектуальному отцу, Уотсону.
Я не думаю, что в описании проективной психологии и ее проис­хождении я выставил какое-либо из множества современных бихевиорист­ских течений, как соломенное чучело, на которое должна с воодушевле­нием кидаться новая точка зрения. Скорее, я считаю доказуемым, что бихевиористские догматы и представления в той или иной форме со­ставляют основные рабочие предположения подавляющего числа совре­менных американских психологов.
На самом деле я считаю вполне возможным, что те, кто является особенно ярым приверженцем бихевиоризма, будут в числе первых от­вергать данное направление, но это, по моему мнению, возможно лишь потому, что они до сих пор считали само собой разумеющимися эти самые бихевиористские концепции, отличающие их теоретическую по­зицию.
Мы можем распознать в любой науке два, возможно, разных, но в значительной степени комплиментарных типа проводящегося научного исследования. Первый тип является явно бихевиористским, а второй глав­ным образом функциональным. Нортроп (Northrop) непосредственно столкнулся с этим вопросом в своем недавнем выступлении как предсе-
дате ль отделения истории и философии науки Американской ассоциа­ции научного прогресса:
«В бихевиоральном исследовании игнорируют внутренние состав­ляющие системы и их отношения в ее пределах. Вместо этого концентри­руют внимание на том, что касается реакции системы, когда при сохра­нении псего остального неизменным устанавливается некий раздражи­тель или входная информация, воздействующая на нее.
В функциональном исследовании наоборот центральным предме­том исследования является внутренняя структура и внутренние свойства самой системы. В таком изучении входную информацию и выход исполь­зуют просто, чтобы прояснить характер системы, которая соединяет одно с другим».
Я считаю, проективная психология совершенно очевидно связана с функциональным изучением индивида согласно Нортропу, и она дол­жна быть полностью готова к тому, чтобы обходиться без какого-либо бихевиорального исследования. Нет сомнения в том, что функциональ­ную оценку личности всегда необходимо устанавливать в динамическом смысле, и проективный взгляд в психологии обязан скорее динамичес­кому, нежели статическому подходу к поведению. Динамический взгляд в проективной психологии требует того, чтобы мы считали поведение в целом активным и целенаправленным — активным, так как индивид стремится к развитию взаимосвязи с миром психической и социальной реальности, и целенаправленным, или функциональным, в том смысле, что поведение индивида направлено к достижению цели. В таком случае в рамках проективной психологии поведение всегда считается целена­правленным, и оно стремится исключать из паттерна или редуцировать в нем раздражение, побудившее его.
Сказать, что проективная психология требует динамического и функционального анализа личности, означает предположить, что она имеет отношение не только к отдельным составляющим поведения, но и к важным и более сложным способам деятельности, посредством кото­рых индивид стремится организовать свой опыт с физической и соци­альной средами и направить его на собственные уникальные потребнос­ти. Проективная психология заинтересована в исследовании роли всех психологических функций и процессов, действующих в контексте лич­ности в целом. Следовательно, проективная точка зрения использует хо­листическое мировоззрение, при котором поведение в специфической модальности выражения изучается в матрице целостной личности и тре­бует понимания во взаимосвязи со всеми остальными поведенческими выражениями индивида. Проективные результаты индивидов, следова­тельно, рассматривают просто как части целого. Этот подход к изучению и диагностике личности даже больше, чем те или иные недостатки от­дельных проективных тестов должен объяснять нашу потребность в при­менении различных проективных совместно с непроективными методи­ками при оценке и диагностике отдельной личности. И даже когда в результате настойчивых попыток понять процесс личности в целом мы получаем изобилие поведенчеЪких данных, проективная психология считает, что мы достигли не более чем поперечного среза временного геш-тальта, которым является личностный процесс.
Динамический, функциональный и целостный элементы в проек­тивной психологии можно довольно легко проследить до определенных исторических событий в бихевиоральных науках. Первой и наиболее важ­ной была разработка и уточнение психоаналитических идей с их упор­ным утверждением мотивированности характера поведения в целом и их верностью историческому (генетическому) и продольному взгляду на личность. На современном рынке психологических идей и концепций, несомненно, психоаналитическое мышление имеет широкое распрост­ранение, и хорошо известно, что многие из его концепций и утвержде­ний вторглись даже в традиционно прочные прибежища теоретической психологии. Вторым историческим событием большой значимости для проективной психологии, которая стимулируется преимущественно эк­спериментальными находками и, следовательно, опирается, как и аме­риканская психология вообще, на более надежные и внушительные ос­нования, чем те, что представлены одним лишь богатством клинических данных, было развитие гештальт-психологии.
По некоторым основным направлениям взгляды психоанализа и гештальт-психологии имеют существенное единодушие относительно многих моментов, так что их объединение в развивающуюся науку про­ективной психологии было достигнуто с минимальными концептуаль­ными искажениями. В обеих психологических теориях мы можем разли­чить следующие важные сферы, так сказать, базовой согласованности, которые представляют ценность для проективной психологии.
1. Полное единодушие двух теорий в отношении структуры и раз­вития личности. Сложноструктурированное «я» Фрейда, по существу, не отличается в концептуальном плане от личности, разделенной на регио­ны Левина. Динамические и экономические обмены, которые, считает­ся, происходят в отношении ид, эго и суперэго в психоанализе, находят параллельное выражение у Левина в системе барьеров и классов движе­ний через них.
2. Гештальт-психология отличается своим настойчивым утвержде­нием целостности, или совокупности, организма и своим представлени­ем о приоритете целого над частями. В организмическом смысле геш­тальт-психология рассматривает индивида как саморегулирующуюся си­стему. С точки зрения гештальта, изменения и модификации организма достигаются в соответствии с практическими законами. Подход психо­анализа к подобным вопросам и утверждения касательно них в основном те же, и мы можем выделить лишь небольшое противоречие.
3. Психоанализ постулирует важную и близкую рабочую взаимосвязь психологических механизмов и динамизмов, функционирующих в инди­виде, а также с социоантропологической культурой и окружением, час­тью которой он всегда является. Применение Дж. Ф. Брауном топологичес­ких принципов к социальной психологии и впечатляющая работа Левина и его коллег по изучению деятельности и родственных областей за послед­нее десятилетие указывают на совпадение этих взглядов.
4, Как гештальт-психология, так и психоанализ используют впе­чатляющее количество независимо сконструированных моделей, кото­рые могут быть задействованы их сторонниками как мощные интерпре-тативные средства при описании личности. Последние исследования в методологии науки предполагают, что гипотетико-дедуктивный метод, по всей вероятности, является наиболее плодотворным методом для научного прогресса. Этот метод во всех своих вариациях поощряет раз­витие и использование операционально полученных моделей, сходных с понятиями личности, вектора, валентности, параметра реальности и тому подобных в гештальт-психологии, а также концепциями эго, ли­бидо и подобными моделями, применяемыми в психоаналитическом подходе.
В каждой из двух системных точек зрения только поведение инди­вида наблюдается в широком контексте различных ситуаций. В обеих тео­ретических системах определенное мнение о поведенческих данных под­водится под общую теорию посредством понятий, подобных указанным выше. Результатом для обоих взглядов становится, как правило, интегра­ция или формирование наглядных и объяснительных формулировок об индивиде, его поведении и поле, в котором это происходит.
5. Вера в психологический детерминизм, а также в единообразие и целостность психической сущности является общей для гештальт-психо­логии и психоанализа. И то, и другое теоретическое направление утвер­ждают, что все психологические феномены имеют причину и смысл, так же как практическую функцию, относящуюся к психобиологии всего организма.
Принимая во внимание обширные общие сферы базового едино­душия двух теоретических систем психологии, я не считаю удивитель­ным, что понятия, проистекающие первоначально из каждой теорети­ческой позиции, нашли не только свой путь в проективную психоло­гию, но и специфическое применение в ней. Самыми разными по пси­хологическому происхождению и личным склонностям клиницистами, которые, можно сказать, работают в проективной структуре психоло­гии, был открыт относительно легкий и обычно весьма ценный способ применения понятий, совершенно независимо появившихся в двух пси­хологических сферах деятельности. В практике тем не менее хорошо из­вестно, что интеграция концепций из двух подходов и их применение к психологии редко достигались без компромисса. Гештальт-психология, к примеру, всегда настаивала на самых строгих, насколько это возмож­но, определениях своих моделей, а также на принципе непременного обоснования их конечных санкций решающей экспериментальной про­веркой.
На мой взгляд, это настоятельное требование эксперименталь­ной валидизации каждого понятия в более крупной структуре теории –принцип, с которым психоанализ обычно не соглашался, — нашел выражение в проективной психологии главным образом как необходи­мость подвергать данные, появляющиеся при использовании проектив­ных тестов в изучении и диагностике личности, некоторому роду фор-
мального анализа1. Подобным образом с несколько меньшей методоло­гической сложностью психоанализ требовал в проективной психологии развития тенденций в направлении содержательного анализа проектив­ных данных2. Совершенно ясно, что в сущности нет ничего фундамен­тально противоположного в двух типах трактовки проективных данных и что в основном каждый метод анализа имеет тенденцию к дополне­нию другого. Однако фактически разработка и использование содержа­тельных способов анализа проективных данных сильно отстали от раз­вития и признания формальных аналитических методов.
Важное историческое значение, имеющее отношение к сегодняш­нему состоянию проективной психологии, состоит в том, что ее сторон­ники и врачи, придерживающиеся на практике этой позиции, выражали намного большую преданность формальному, нежели содержательному методу анализа проективных данных. Отчасти эта ситуация сложилась потому, что многое в развитии и использовании проективных тестов было в руках психологов, первоначально поглощенных принципами и метода­ми экспериментальной психологии. Будучи изначально лабораторными психологами, твердо придерживающимися традиционного инструмен­тария, они настаивали на том, чтобы любое применение проективного теста обязательно превращалось в эксперимент. Как к эксперименту к проективному тесту, разумеется, применялись те же самые требования жесткого контроля, как и к другому психологическому экспериментиро­ванию. Я не порицаю эту ситуацию, но мы должны признать, что она оказала важное и далеко идущее влияние на развитие проективной пси­хологии вплоть до настоящего времени.
Одновременно с этим психиатры и психоаналитики, начавшие проявлять интерес к большому количеству тех или иных из развивающе­гося семейства проективных тестов, постепенно достигали как методо­логического, так и концептуального понимания, что не было характер­ным для их работы на более ранней стадии. Существовала другая профес­сиональная группа, подходившая к изучению и диагностике личности исходя из многообразия клинических данных, которая начала важную работу по развитию проективных методов и проективной точки зрения в психологии. За надеждами нескольких групп, объединивших усилия с целью продвижения проективных методов, стояла всевозрастающая убеж-
1 Формальный анализ протокола проективного теста — это методика, основанная преимущественно на желании математически подсчитать отдельные факторы оценки к протоколе таким образом, чтобы выявить количественные взаимосвязи между ними. Ре­шение подсчитать факторы оценки и даже установить на первое место факторы, которые можно выделить по количеству, лежит в конечном счете на гипотезе, что суждения об индивиде, подвергнутом тестированию, будут обладать большей точностью, если их вы­разить языком математики. Работа экспериментальной психологии по развитию и усовер­шенствованию проективных тестов направлена на формальную трактовку проективных оценочных детерминант.
2 Содержательный анализ записи проективного теста напротив в значительной сте­пени инспирирован психоаналитическим предположением, что данные проективного теста относятся к типу символической интерпретации, существенно отличающейся от исследования протокола в связи с его структурными особенностями, и обычно более полезной, чем это исследование.
денность, что давно уже наступило время для появления и развития под­линно экспериментальной научной психопатологии. Очевидно, что для многих представителей двух профессиональных групп проективные ме­тоды представляли собой потенциально невероятно плодотворный спо­соб быстрого и относительно уверенного продвижения в направлении экспериментальной психопатологии.
Как естественное следствие событий, обрисованных мною в сжа­той форме, многие исследования в проективной психологии были на­правлены по линиям, которые Оллпорт охарактеризовал, как законода­тельные. Я подозреваю, что такие разработки в проективной психологии поощрялись большей частью вследствие их отношения к превалирующе­му характеру американской науки, чем из-за полного согласия с трак­товкой проективных данных. Подобным образом сегодняшняя волна ин­тереса к проективным результатам любого типа, по-видимому, является своего рода протестом против бесплодности многих известных психоло­гических лабораторий и требованием изучать более простые психологи­ческие процессы и ограничения исследования проблем, техники для ко­торых уже в значительной степени доступны. Кроме того, имеет место даже в самих попытках протеста упорное и настойчивое требование про­должать исследовательскую работу в проективной психологии основа­тельно и в пределах научной респектабельности, в соответствии с совре­менными профессиональными предубеждениями. На самом деле, как недавно предположил Оллпорт, необычайный интерес к проективным данным представляет собой проблему неуважительного отношения к на­учности, внушенной теми, кто находится в разладе с ограничивающим требованием объективности в психологии любой ценой.
Я считаю весьма вероятным, что более строгое обязательство про­ективной психологии перед идеографическим подходом к трактовке про­ективных данных могло бы среди всего прочего иметь результатом сме­щение акцента в исследованиях на анализ содержания с формального анализа, хотя это мнение, несомненно, вызовет разногласия. Кроме того, совершенно очевидно, что исследование в проективной психологии фак­тически было направлено по обеим линиям. Однако при ориентирова­нии по идеографическим линиям ему препятствовало то, что предпри­нимались лишь первые нерешительные шаги в количественном опреде­лении и трактовке идеографических данных. Возможно, как предполага­ли некоторые, проективные тесты на самом деле используются с боль­шей готовностью для нормативного типа исследования. Если это так, то, на мой взгляд, причина здесь в том, что в действительности не было сделано радикальных попыток создать проективные средства и методи­ки, не основанные на установлении общих закономерностей структуры
и функции личности.
Как уже предполагал Оллпорт, связь с утверждением общих зако­нов функционирования личности подразумевает в конечном счете сом­нительную идею о том, что психологическая причинность является ка­ким-то образом скорее статистической, нежели определенно и уникаль­но личностной. Проективная психология тверда в своей настойчивости
на уникально личностной, а не просто статистической сущности психо­логической причинности всегда и во всем, и эта настойчивость перерас­тает в глубокую убежденность в широкомасштабном теоретическом оп­равдании как в психологии, так и в других науках изучения человека скорее как отдельного индивида, чем представителя класса индивидов, все члены которого предположительно обладают ограниченным числом в разной степени доступных для выявления черт.
СОВРЕМЕННЫЕ КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПРОЕКТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Если мы посмотрим на массу гипотез и утверждений, отличающих в настоящее время проективное направление, то различим ограничен­ное число тенденций в концептуализации, которые можно считать важ­ными указателями по пути к подлинной науке проективной психологии. Эти несколько указателей, можно сказать, составляют точную атмосфе­ру идей, где проективные тесты и проективные психологические прин­ципы находят применение в повседневной работе клиницистов. По мере рассмотрения относительно небольшого количества концептуальных тен­денций, являющихся сегодня фактически эксплицитными, а не импли­цитными, легко понять, что намного большие усилия уделялись разра­ботке и применению проективных тестов, чем тщательной и основатель­ной попытке сформировать столь необходимую теоретическую базу про­ективной психологии.
Мы можем различить следующие значимые направления в концеп­туализации поведения и личности в проективной психологии.
1. Личность все больше рассматривается как процесс, а не скопле­ние совокупности относительно статичных черт, использующихся инди­видом в ответ на раздражители.
Суть любого процесса, несомненно, заключается в факте, что он придерживается динамической последовательности во времени. Для про­ективной психологии результатом видения личности как процесса ста­новится то, что картина, возникающая при использовании групп проек­тивных тестов при изучении индивида, всегда ограничена предписани­ем, согласно которому доступное анализу проективное поведение может представить в лучшем случае лишь поперечный срез всего личностного процесса. Он соответствует лишь части растянутого во времени целого, которым является личность.
Следовательно, используя проективные данные для интерпрета­ции, клиницист должен быть готов выйти за пределы проективного по­ведения самого по себе посредством процесса умозаключения, прийти к образу субъекта, включающему что-то из истории его прошлой жизни и некоторые его ориентации на ближайшее будущее. Если клиницист вы­страивает схему обоснованных заключений об изучаемом индивиде, он должен быть готов подвести данные и представления о нем под теорию личности, которая может предоставить динамические концепции. Задачу создания такой теории личности, полезной в организации разнообраз-
ных проективных данных, все еще в значительной мере только предсто­ит выполнить.
2. Личность, изучаемая проективными способами, считается про­цессом, на который постоянно влияют взаимодействия индивида с соб­ственной физической и социальной средами, с одной стороны, и состо­яние и сила его потребностей с другой.
С этой позиции личность является процессом, используемым ин­дивидом для организации своего опыта в связи с изменениями мира физической и социальной реальности и подведением этой реальности под собственные потребности и ценности. И физическая, и социальная реальности изменяются для индивида таким образом, как это продикто­вано его системами потребностей и ценностей, и здесь приобретает важ­ность представление индивида о его взаимосвязи с физической и соци­альной средами. Франк отнес эту концепцию уникальной взаимосвязи индивида с миром физической и социальной реальности к «внутреннему миру» человека. Не только потребности индивида, но и его ценности составляют поведенческие детерминанты, создавая своим функциони­рованием мир, в котором живет индивид, и делая возможными уникаль­ные способы его научения через опыт приходить к согласию с требова­ниями, предъявляемыми к нему физической и социальной средами.
Такое видение человека в его взаимосвязи с миром подчеркивает положение о том, что культура и личность неразрывны и что можно лишь чисто теоретически требовать их разделенное™ и рассмотрения другим способом, отличным от полной взаимозависимости.
3. В проективной психологии усиливается тенденция полагаться на теорию поля как на достаточный критерий для подведения под него про­ективных поведенческих данных1.
Поведение всегда изучается как функция взаимоотношения «чело­век—ситуация», и динамические термины, описывающие эти взаимоотно­шения, унаследованы и из гештальт-психологии, и из психоанализа. Эта тенденция в концептуализации согласуется с утверждением, что культура и личность неразрывны и должны рассматриваться как взаимозависимые пе­ременные, и требует подведения всех проективных поведенческих данных под существующий сегодня критерий, характер которого также необходи­мо изучить, прежде чем делать обоснованные выводы об индивиде.
Некоторые проективные тесты не слишком старательно изучают культурную часть комплекса «культура—личность» по сравнению с чрез­вычайно индивидуальными реакциями человека в психологическом поле и его приверженность или избегание повторяющихся паттернов и прак­тик культурного поля, в котором проявляется его поведение.
4. Под влиянием психоаналитического мышления существует за­метная тенденция к утверждению суждений о личности двух классов: динамическое (полевое) и генетическое (историческое и эволюционное).
1 В современном контексте теория поля в психологии, по существу, относится к идее системы взаимозависимых переменных. Поведение организма в любой момент его жизненной истории считается прддуктом совокупности всех релевантных переменных, действующих как в поле, так и в организме.
Несмотря на общепринятое признание проективными психолога­ми того, что проективные тесты дают в лучшем случае лишь поперечный подход к оценке личности, тем не менее существует стойкая привержен­ность к представлению, что личность как процесс является постоянно развивающейся реальностью, функционирующей с рождения и до смер­ти. Таким образом, изучение и рассмотрение личности обязано быть чем-то вроде временного гештальта, и требуются данные, связанные с про­дольным подходом к личности. Проективные методы, применяемые на различных этапах личностного процесса, представляют собой попереч­ные аналитические попытки создать наиболее существенные серии зак­лючений относительно значимых генетических факторов, формировав­ших личность, как это представляется в какой-либо данный момент ее жизненной истории.
С помощью процесса клинического умозаключения проективный психолог часто может использовать субъективные и объективные факты, ставшие для него доступными, в своих методах изучения личности, что­бы подтвердить ряд динамических и генетических гипотез об индивиде, которые представляют для клинициста формулировку разных степеней адекватности.
5. Возрастает интерес к созданию картины «личности как целого». Картина «личности как целого», создаваемая через использование
проективных данных, относится, по всей видимости, только к попереч­ной формулировке целостности и интеграции «частей-процессов» лич­ности в данное время истории жизни изучаемого индивида.
Ясно для всех, кроме воинствующих энтузиастов, что проектив­ные методики не стремятся к завершенной формулировке личности в це­лом, поскольку это на самом деле далеко за пределами сегодняшних воз­можностей клиницистов, а скорее стремятся дать ряд значимых описа­тельных утверждений о личности, которые могут оказаться полезными для специфических и часто довольно узких намерений.
Процесс реалистичного ограничения целей и возможных достиже­ний проективных методов, в сущности, не является разочаровывающим. Это просто изучение доступными инструментами как можно большего числа переменных личности, а также отказ от помещения индивида в какую-либо поверхностную поведенческую категорию. Меррей с колле­гами в работе «Оценка людей» ухватил суть проблемы:
«Определение человека как интроверта, к примеру, не дает нам информации о его энергетическом уровне, флуктуациях настроения, стой­ких эмоциональных привязанностях, принадлежности к системам, поли­тической идеологии, типе эротических фантазий, силе сознания, основ­ных дилеммах, умственных способностях, инициативности и изобрета­тельности, степени его самоуверенности, доминирующих целях, уровне его притязаний, основных возможностях, и о множестве других важных составляющих».
6. Существует заметная тенденция к построению концептуальной схемы, относительно которой можно сделать адекватные формулировки различных личностей в клинических целях.
Главным образом в проективной психологии имеет место убеж­денность в настоятельной потребности создания все более и более ис­черпывающей, последовательной и удобной теории личности, которая в большей степени, чем это возможно в данное время, будет отвечать двойной цели науки: объяснению прошлого поведения индивида и пред­сказанию его будущего поведения. Некоторые выражали надежду, вы­росшую не только из проблем прошлого, но также из трудностей на­стоящего, о возможности прийти в некотором роде к общей концепту­альной схеме личности, которая полностью обоснует все существую­щие узкие взгляды без провоцирования дальнейшего профессиональ­ного кровопролития.
Немалая часть проективистов убеждаются в том, что выход из положения состоит в постепенном построении логически и психологи­чески согласующегося ряда понятий и переменных, которые можно определить операционально и поместить в ключевой эксперименталь­ный тест. До тех пор пока не будет наведен порядок в концептуальной поросли, проективная психология как взгляд на поведение реальных людей в реальных ситуациях, по всей вероятности, будет тормозить в своем развитии.
СУЩНОСТЬ И РОЛЬ ВОСПРИЯТИЯ
Поскольку все проективные методы так или иначе полагаются на действие перцептивных механизмов индивида, для проективной психо­логии важно достичь некоторой степени предварительного единодушия относительно сущности и функции восприятия. Я уже говорил, что про­ективная точка зрения весьма обязана не только гештальт-психологии, главное экспериментальное усилие которой было направлено на изуче­ние перцептивных процессов и их роль в управлении поведением орга­низма, но и основной массе общей экспериментальной психологии, а также в значительной степени совсем свежей и ценной эксперименталь­ной работе в социальной психологии. Эти несколько сосредоточенных атак на проблему восприятия дают возможность для начальных стадий развития базовой теории восприятия, которая должна оказаться чрезвы­чайно успешной в проективной психологии.
Фактор первостепенной важности для наших целей, появляющийся из разнообразных экспериментальных усилий в сфере восприятия, заклю­чается в обшей избирательности всех перцептивных процессов. Впечатля­ющий объем как теоретических, так и экспериментальных данных подго­товил почву для выдвижения гипотезы о том, что селективность стимулов можно считать функцией «системы эталонов» индивида. Одной из задач целого направления в экспериментальной психологии стало четкое утвер­ждение принципа, что стимулы следует рассматривать как не имеющие абсолютной стимулирующей ценности. Благодаря долговременным экспе­риментальным усилиям было установлено, что каждый стимул восприни­мается всегда относительно паттерна других стимулов, среди которых он оказывается включенным в реальность или в связи с которыми он приоб-
рел функциональную связь посредством прошлых опытов индивида. Кох-лер (Kochler) подробнейшим образом изложил с точки зрения гештальт-психологии, как и при каких условиях свойства стимула определяются его взаимосвязью с общей конфигурацией, частью которой он является.
В соответствии с впечатляющей массой данных мы можем допус­тить, что общая селективность, обнаруженная во всех перцептивных дей­ствиях индивида, вызывается или, говоря правильнее, является функ­цией определенных внутренних и внешних факторов восприятия, действу­ющих закономерно.
Почти с самого начала гештальт-психология направляла главное внимание в своих экспериментах на открытие и исследование законов управления внешними факторами в перцепции. В результате многолетней работы в этой области скопилась значительная масса эксперименталь­ных данных и некоторое количество приемлемых и устоявшихся заклю­чений общего характера. Не так давно из-за возрастающей актуальности потребности в понимании взглядов индивида на свою взаимосвязь с реаль­ным миром Роджерс и другие, присоединившиеся к его недирективному подходу, начали исследовать то, что, по их мнению, относится к «внут­ренней системе эталонов» индивида. Некоторые коллеги Роджерса пони­мают внутреннюю систему эталонов как я-концепцию, пользующуюся в настоящее время как теоретическим, так и экспериментальным внима­нием.
Рейми (Raimy), стремившийся недавно систематизировать и усо­вершенствовать идею я-концепции в рамках теории недирективного кон­сультирования, предлагает следующие гипотезы о роли внутренних фак­торов в перцепции, которые в значительной степени конгруэнтны вы­двигаемой мною теоретической позиции в проективной психологии:
1. Я-концепция — это усвоенная перцептивная система, управляе­мая теми же принципами организации, которые руководят перцептив­ными объектами.
2. Я-концепция регулирует поведение. Изменения в поведении про­исходят в результате осознания различных «я» в консультировании.
3. Осознание человеком самого себя может быть мало связанным с внешней реальностью, как в случае с психотическими личностями. Ло­гические конфликты в я-концепции могут существовать для внешнего наблюдателя, но они необязательно являются психологическими кон­фликтами для человека.
4. Я-концепция представляет собой дифференцированную, но орга­низованную систему, так что личность может в целях сохранения своей индивидуальности защищать даже ее негативно определенные аспекты. Я-концепция может цениться более высоко, чем физический организм, как в случае солдата, жертвующего собой в сражении, чтобы сохранить положительно определенные аспекты своей я-концепции, мужество и храбрость.
5. Общая структура я-концепции определяет, как воспринимаются стимулы, а также запоминание или забывание старых стимулов. При изме­нении общей структуры человек можег вспомнить подавляемый материал.
в. Я-концепция чрезвычайно восприимчива и поддается быстрой реорганизации, если для этого имеется достаточно оснований, тем не менее она может также оставаться неизменной в обстоятельствах, с позиции стороннего наблюдателя достаточных для сильного стресса. Во время своей работы консультант старается создать атмосферу довери­тельности, в которой клиент может отбросить осторожность и исследо­вать те составляющие своей я-концегтции, которые приводят к затруд­нениям.
Очевидно, Рейми считает внутренние факторы в перцепции, трак­туемые им как я-концепция,'решающими в воздействии на поведение индивида, и измененное понимание себя как результат консультирования или психотерапии, осуществленное благодаря этим процедурам, может находить отражение в новых поведенческих паттернах, когда индивид на­чинает воспринимать себя в новой взаимосвязи с миром физической и социальной реальности. Я думаю, остается небольшое сомнение в том, что эти субъективные, или внутренние, факторы при восприятии всегда имеют большое значение в регулировании поведения человека, и для на­ших сегодняшних намерений было бы полезно кратко изложить условия, при которых они предположительно могут функционировать.
Важно также достичь некоторого понимания условий, благодаря которым происходит развитие я-концепции или внутренних перцептив­ных факторов, и я считаю, что исследования и гипотезы Пиаже прояс­няют эту сферу. Пиаже, стремившийся развить в своей работе с малень­кими детьми теорию, равносильную генетической теории восприятия, предположил, что ребенком физический мир никогда не воспринимает­ся как неструктурированный независимо от того, насколько ограничена его система эталонов. Пиаже считает, что ребенок способен окружить любое стимульное поле уверенностью и самодовольством, так что его перцептивные акты стабильны. Тем не менее по мере того как ребенок развивается и начинает переживать множество разных социальных дав­лений, на которые необходимо научиться реагировать в приемлемой и одобряемой манере в соответствии с требованиями культурной среды, частью которой он является, он склонен решительно изменять свои пер-цепты с целью достижения все большей и большей гармонии с перцеп-тами других людей, Исследования Пиаже предполагают, что это способ, социализирующий мышление ребенка, и что ребенок действительно не способен думать во взрослом смысле, пока его периепты не стали соци­ализированными.
Идею Рейми в отношении я-концепции, конечно, можно сформу­лировать несколько иначе. Шериф, к примеру, изложил ситуацию отно­сительно понятий установки и психологии отношений, внимательно изу­чив литературу в этой области и сделав к ней важные экспериментальные дополнения. Формулировка проблемы Шерифом, я считаю, обладает боль­шим значением для проективной психологии. Возможно, самым суще­ственным начнется тот факт, что чем более неясно и неструктурированно стимульное поле, тем более важной становится роль установки и внутрен­них сЬактооов в восприятии при объяснении поведения индивида.
Внешние системы эталонов — так называемые автохтонные детер­минанты гештальт-психологии, оказывающие инструментальную помощь индивиду в организации его перцептивного мира, слишком хорошо из­вестны и не требуют здесь иной формулировки. Однако несмотря на при­знанную значимость внутренней системы эталонов — внутренних, или субъективных, перцептивных факторов, — обладающей ключевым зна­чением в наше.й формулировке теории проективной психологии, в лите­ратуре этой важной концепции о поведении уделяется значительно мень­шее внимание, чем заслужено.
Опираясь на экспериментальную работу, предпринятую по иссле­дованию ролей внутренних и внешних факторов в восприятии, на мой взгляд, можно утверждать о связи между двумя равнозначными критери­ями. В наших целях мы можем считать эту взаимосвязь функцией харак­тера стимульного поля (в котором значимы внешние перцептивные фак­торы), с одной стороны, и иерархии и силы потребностей индивида (где важны внутренние перцептивные факторы) — с другой. Таким образом, как я уже предполагал, чем более структурировано стимульное поле, тем, как правило, поведение более подчинено действию внешних фак­торов в перцепции; и наоборот, с большей неопределенностью и дву­смысленностью стимульного поля появляется больше возможности и по­требности в действии внутренних факторов. Доказуемо, что даже при неструктурированном стимульном поле поведение индивида всегда дол­жно рассматриваться как закономерное, однако закономерность такого поведения проистекает из потребностей и ценностей физиологического и психологического характера, функционирующих внутри индивида. Меррею работа с детьми внушила мысль, что состояние потребностей индивида имеет огромную важность для перцептивного поведения, а исследования Штерна и Макдональда (Stern and McDonald) также с уча­стием детей показали важность настроения при восприятии ребенком появления других людей.
Факт смещения относительной значимости внутренних и внешних факторов в перцепции в связи с характером разных стимульных полей, предъявляемых индивиду, составляет основу, на которой строятся в ко­нечном счете все проективные методы. В самом деле, я думаю, без созда­ния ряда ситуаций, с которыми человек мог бы установить связь в доста­точно контролируемых условиях, где субъективные перцептивные фак­торы становятся устойчивыми детерминантами поведения индивида, просто нельзя было бы реализовать возможности для исследования и анализа личностной структуры, осуществляемые проективными тестами.
Экспериментальное доказательство преобладания внутренних фак­торов над внешними при восприятии неопределенного и двусмыслен­ного стимульного поля в лабораторных условиях можно найти в про­должительной экспериментальной работе Брунера и его коллег в Гар­варде. Брунер и Гудман (Bruner and Goodman), к примеру, изучали роль потребности и ценности как факторов в перцептивном искаже­нии, разработав три эмпирических гипотезы, подлежащих дополнитель­ной проверке:
1. Чем больше социальная ценность объекта, тем больше он будет поддаваться организации благодаря поведенческим детерминантам. Он будет перцептивно выбран среди альтернативных перцептив­ных объектов, зафиксируется как тенденция перцептивной ре­акции и станет перцептивно акцентированным.
2. Чем больше индивид нуждается в социально ценном объекте, тем заметнее действие поведенческих детерминант.
3. Перцептивная неоднозначность будет облегчать действие поведен-
ческих детерминант только в той степени, в какой они будут ре­дуцировать действия автохтонных детерминант, не ослабляя при этом эффективность поведенческих детерминант.
Их эксперименты оказывают достаточно очевидную пользу в предположении, что потребность и ценность фактически являются орга­низующими факторами в перцепции; и Брунер, и Гудман предлагают данные, означающие, что их три гипотезы могут быть экспериментально подкреплены. Левайн, Чейн, и Мерфи (Levine, Chein and Murphy), не­сколько ранее изучавшие взаимосвязь между силой потребности, в дан­ном случае голода, и величиной появляющегося в результате апперцеп­тивного искажения, представили факты, в значительной степени конг­руэнтные показателям Брунера и Гудмана. В дополнение к этим двум ис­следованиям, предпринятым с целью определения роли субъективных факторов в перцепции с несколько разныхдочек зрения, существуют другие, в числе которых показательны работы Дембо (Dembo) и Слиос-берга (Sliosberg), представляющие доказательства других динамических условий и процессов индивида, которые влияют на характер его перцеп­тивных актов.
Исходя из массы выявленных данных и их теоретических значений мы можем рассматривать перцепцию как активный и преднамеренный процесс, включающий в себя организм в целом в связи со своим полем. По своей сути перцептивная деятельность имеет корни, глубоко прони­кающие в целостную матрицу прошлого опыта индивида, и его перцеп­тивные действия держат связь с образом его ориентации на будущее. Сле­довательно, все перцептивные процессы не только тесно связаны с от­дельными и дискретными прошлыми переживаниями индивида, орга­низованными в поведенческом смысле с тем, чтобы он мог придать им некоторый смысл и объединить их с настоящим, но также имеют проч­ную связь с прогнозами на будущее, особенно ближайшее, где они мо­гут выражаться в виде рефлексии. Существуют свидетельства, позволяю­щие предположить, что вследствии своей прошлой перцептивной дея­тельности индивид склонен создавать или приобретать чувство уверен­ности относительно последствий его настоящих перцептивных опытов. Перцепты, которые в прошлом подтверждались его последующими пе­реживаниями, очевидно стремятся зафиксироваться как перцептивные тенденции реакции и приводят к чувству комфорта или безопасности. Перцепты, не получившие последующего поведенческого подкрепления, приводят к состоянию напряженности и переживаются как неудобство или тревожность.
Может возникнуть некоторое сомнение в том, что одна из главных функций перцепции, рассматриваемой в самом широком смысле, заклю­чается в зашите организма от ситуаций и условий, вредоносных и мучи­тельных для него, не идущих на пользу ни его благополучию, ни выжива­нию. Перцептивные акты устанавливают основу для развития индивидом предугадывания потенциально вредоносных ситуаций и условий. По этой причине, являющейся одной из многих других, каждый отдельный акт перцепции обязательно включает того или иного рода суждение индивида о последствиях, которые данная линия поведения может повлечь за собой.
В настоящее время постепенно скапливаются многочисленные до­вольно несущественные данные, начинающие внушать нам мысль о том, что значимая функция перцепции заключается в действии по защите эго. Пример данных такого рода предлагается Постменом, Брунером и Макджиннисом (Postman, Bruner and McGinnies), которые пишут сле­дующее:
«Ценностная ориентация не только способствует отбору и акценти­рованию определенных перцептов в предпочтение другим, она также бло­кирует перцепты и гипотезы, не совпадающие или угрожающие ценнос­тям индивида. Мы предполагаем, что в перцептивном поведении действу­ет защитный механизм, подобный вытеснению».
В рамках проективной психологии моя формулировка ситуации не­сколько иная. Я считаю, что перцептивные процессы функционируют определенным образом, позволяющим индивиду сохранить то состояние или тот уровень тревоги, для которого он достиг через научение соответ­ствующего объема толерантности. Объем тревоги, которую человек на­учился выносить, бесспорно является функцией многочисленных пере­менных личности, на все из которых, как мы допускаем, разными спо­собами и в различной степени влияют переживания индивида. В психо­анализе выделен принцип, согласно которому каждый человек обладает рядом защитных механизмов, использующихся в индивидуальном по­рядке и действующих таким образом, что уровень тревоги может удер­живаться в управляемых пределах. Очевидно, одна из функций перцеп­ции состоит в том, чтобы позволить какому-либо из психоаналитических защитных механизмов действовать так, чтобы дать возможность индиви­ду сохранить довольно постоянный уровень тревоги, Действительно, факты в этой области свидетельствуют о том, что перцепция играет важную роль в процессе психологического гомеостаза, осуществляемого динами­ческим образом посредством функционирования нескольких защитных механизмов.
На основе некоторых экспериментальных данных, взятых как из лаборатории, так и социальной психологии, я предполагаю, что по мере того как стимульное поле постепенно становится все более неструктури­рованным – процесс, вынуждающий индивида больше полагаться на внутренние, или субъективные, факюры при восприятии, — появляет­ся тенденция к заметному повышению уровня тревожности индивида.
Очевидно, само по себе стимульное поле не катализирует тре­вожность. Я считаю, что скорее неоднозначное стимульное поле требу-
ет от индивида стремления к новой поведенческой ориентации и ис­пользованию прежних неадекватных поведенческих паттернов либо ус­тановлению новых линий поведения. Возможно, именно динамический процесс настройки поведения к новой ситуационной взаимосвязи от­вечает за увеличение объема тревожных переживаний индивида. Я убеж­ден, что по мере того, как уровень тревоги человека повышается благо­даря динамическим процессам адаптации до точки, за пределами кото­рой эго через прошлое научение становится привычным, появляется сильная тенденция к функционированию проективного механизма. Когда проективный механизм привадится в действие, он позволяет эго на­править себя к новым и адекватным взаимоотношениям с физической и социальной реальностью. Вследствие функционирования проектив­ного механизма в этих условиях объем тревоги, испытываемой индиви­дом, понижается до точки, в которой он вновь чувствует комфорт и безопасность.
Формулируя этот процесс, я использовал в качестве ключевого принципа концепцию психологического гомеостаза, представляющую собой модель безусловно широкой общности и применения. Резонно до­пустить, что проекция — это не единственный психологический «бу­фер», используемый эго для сохранения уровня терпимом тревоги. На самом деле мы должны предполагать также наличие других защитных систем. Постмен, Брунер и Макджиннис в своих работах указывали, что исходя из их экспериментальных данных можно без труда заключить, что вытеснение — это еще один защитный динамизм, который может участвовать в процессе стремления к состоянию или условию психологи­ческого гомеостаза. Несмотря на утверждение, что остальные защитные механизмы также оказываются задействованными индивидом при предъявлении ему стимульного поля с повышенным признаком неопре­деленности, для проективной психологии очевидна величайшая важность действия проективного механизма. В проективной психологии нас инте­ресует преимущественно изучение проективного поведения, и лишь вто­ростепенное значение имеют исследование и оценивание других пове­денческих проявлений индивида.
Если принцип толерантности к тревоге и потребности индивида сохранять тот уровень тревоги, к которому он привык благодаря науче­нию, обоснованны и широко применимы, то тогда, на мой взгляд, мы можем допустить, что такие динамические процессы, как действие про­ективного механизма, постоянно происходят в его повседневных опы­тах, когда он вынужден сталкиваться со всеми видами социально и фи­зически неоднозначных стимульных полей, к которым требуется некий вид адекватной адаптации. В таких распространенных повседневных ситу­ациях, вынуждающих индивида совершать ряд социально релевантных и адекватных приспособлений, на мой взгляд, физическая и социальная реальность фактически наполняется потребностями, ценностями, жела­ниями, фантазиями и прочим воспринимающего человека и преобразо­вываются им таким образом, что он, как правило, переживает мини-— тт.,,ЛЈ, гшот-TiH^HMp УПППНЯ тпевоги. с которым готов справиться.
Поэтому вполне справедливо будет говорить о перцепции, управ­ляемой желанием, потребностью, ценностью, фантазией и т.д. Исполь­зуя эти термины, я пытаюсь внушить мысль, что перцептивные опыты индивида окрашиваются этими элементами его личности и что эти эле­менты, или компоненты, личности отвечают за такое искажение физи­ческой и социальной реальности, при котором угроза ощущаемой безо­пасности и целостности индивида сведена к минимуму. Я думаю, что хорошим примером этого процесса может служить применение теста Рор-шаха.
В ответе на карточки Роршаха, к примеру, субъект может дать боль­шое количество результатов, которые могут быть оценены как F+. В тео­рии и практике Роршаха F+ — это прямая оценка силы и целостности эго. Здесь это означает, что эго воспринимает реальность, представлен­ную чернильными пятнами, с оптимальной точностью, то есть что боль­шинство перцептивных искажений, которые субъект мог применить к реальности своими желаниями или импульсами, либо отвергались, либо сводились к минимуму. Если посмотреть на это с другой точки зрения, результаты проекции в протоколе Роршаха, определенные как F+, отве­чают оценке функции «проверки реальности» эго и поэтому становятся выражением свойства контакта эго с реальностью и показателем роли экстраэго функций в восприятии и, следовательно, в личности субъекта.
Можно возразить, что этот тезис легко проиллюстрировать на при­мере теста Роршаха в отличие от некоторых других проективных методов. Я думаю, это не так. К примеру, Слиосберг показал, что дети начинают быстрее понимать значения предметов и явлений, обладающих большей подвижностью, в игре, чем в неигровых ситуациях. Хомбергер (Homburger), Эриксон и Меррей при помощи так называемых игровых приемов и дру­гих проективных техник использовали эту игровую подвижность в изуче­нии глубочайших стремлений и подавляемых желаний детей; в результате проявились некоторые очаровательные примеры проективного поведения. Я думаю, общим в этих экспериментальных попытках является факт, что в игровых ситуациях дети типичным образом чувствуют большую безопас­ность и комфорт, и когда им предъявлены двусмысленные стимульные поля, они склонны выдавать проективные данные, отображающие их по­требности, желания, страхи и т.д. В соответствии с нашей формулировкой очевидно, что проекции детей в таких ситуациях проистекают из факта, что представленный им стимульный материал вызывает реорганизацию их взаимоотношений с физическими и социальными средами.
Широко распространено явление, когда большинство людей ис­пытывают большую защищенность и комфорт, если их действия связаны : чем-то давним и привычным в их опыте, а встречи с новыми и незна­комыми ситуациями имеют своим результатом значительную незащи­щенность и беспокойство и даже тревожность. Я думаю, что именно это положение дел следует считать объясняющим обычные напряжение и явную тревогу, которыми, по-видимому, реагирует так много субъектов на предъявляемый им стимульный материал в различных проективных тестах. Как правило, и, возможно, почти всегда эти стимульные матери-
алы являются новыми и незнакомыми, так что благодаря им человек оказывается в ситуации, в которой, как иногда объясняют, «привычные правила игры» очевидно неприемлемы. Клинический опыт с некоторы­ми проективными методами убедил меня, что в условиях неопределен­ности психологической задачи и когда вдобавок стимульное поле либо довольно неоднозначно, либо является новым в опыте субъекта, тести­руемый склонен реагировать тревогой — от минимальной до сильной. Я думаю, проективный механизм вводится в действие по мере повышения объема тревоги благодаря усилиям, проявленным субъектом при уста­новлении связи с новым и неструктурированным стимульным полем. Если эта формулировка процесса обоснована, то функция перцепции, по мо­ему предположению, состоит в том, чтобы уменьшить объем тревоги, ощущаемой индивидом, чтобы он мог прийти к согласию с физической и социальной средами, которое позволит иметь с ними дело с макси­мальной легкостью и комфортом.
Именно в эту ситуацию обычно вводят субъекта, когда предлагают ему проективный тест. С позиции своей формулировки я считаю, что несложно понять, почему индивид так часто окружает проективные ма­териалы собственными желаниями, импульсами, фантазиями, ценнос­тями и т.п. В принципе чтобы вызвать проективное поведение, человеку можно предъявлять почти любые стимульные материалы. Значимыми яв­ляются объем структурированности стимулвного поля и способ интер­претации выполнения теста испытуемым. Стимульное поле может быть сильно структурированнным, но предпочтительно сводить это к мини­муму, чтобы внутренние или субъективные факторы перцепции могли свободно функционировать, позволяя индивиду в максимальной степе­ни окружать стимульные ситуации собственными потребностями, цен­ностями, фантазиями и т.д.
ТАТ, к примеру, предъявляет субъекту серии незнакомых задач и достаточно неструктурированные стимульные поля, заставляя его про­ецировать собственный эмоииональный мир, выдавать личные концеп­ции о физическом и социальном мирах и проявлять усилия по организа­ции своего поведения и установлению связи с этими мирами. В результа­те нескольких попыток проекции индивида и его работы по установле­нию связи с физической и социальной средами, с которыми он взаимо­действует, появляется нечто вроде рентгеновского снимка индивида, как описывал этот процесс Франк. Проективные данные предполагают, ка­ким образом человек представляет себя в отношениях с физической и социальной средами, когда стремится превратить их в собственные лич­ные потребности и ценности. Исследование карточек ТАТ убеждает, что они внимательно отобраны и предназначены для предоставления ряда необычайно богатых и разносторонних стимульных полей. Использова­ние данных ТАТ часто предоставляет нам возможность построить надеж­ную схему заключений о том, каким образом данная личность старается установить связь с другими людьми. Из-за характера стимульных полей, предоставляемых ТАТ, проективные данные, выявляемые в результате
жении межличностных ориентации субъекта и позволяют клиницисту вывести приемлемые умозаключения, относящиеся к межличностным установкам и чувствам, испытываемым субъектом к большинству значи­мых фигур в своей жизни.
Конечно, проективные тесты применялись главным образом в изу­чении и диагностике личности. Однако клиницисты нередко обнаружи­вают терапевтическую ценность проективного теста для самого тестиру­емого1. Если общая тенденция нашей теории перцепции обоснована для проективной психологии, то не стоит удивляться этому результату, Дей­ствительно, мы можем допустить, что предъявление субъекту серии раз­личных стимульных полей посредством проективных методов может дей­ствительно оказать ему помощь в снижении его уровня тревоги; давая возможность для катарсиса. Я полагаю, стимульные материалы требуют, чтобы субъект подводил себя к новым взаимоотношениям с его физи­ческой и социальной средами. В процессе достижения новой ориентации приводится в действие проективный механизм, и может происходить снижение тревоги.
НЕКОТОРЫЕ ПОСТУЛАТЫ О ЛИЧНОСТИ
На фоне относительной бесплодности многих попыток современ­ной теоретической психологии среди американских психологов возрас­тает тенденция к поиску выхода из создавшегося положения посредством более интенсивного и серьезного изучения личности. Важно то, что за последние два десятилетия объем литературы по психологии личности вырос до громадных размеров. Отчасти это происходит из-за растущей неудовлетворенности прогрессом лабораторной науки, а отчасти из-за практического интереса к потенциалу научной психологии в кризисном возрасте. Как предположил Розенцвейг, в последние годы наблюдалась постепенная конвергенция теоретических взглядов, касающихся сущно­сти личности. Вопреки факту, что эти теоретические формулировки воз­никали из абсолютно разных методологических и концептуальных пози­ций, большей частью их можно свести к весьма ограниченному числу постулатов о сущности личности, которые, несмотря на некоторые ого­ворки, способны принять сторонники проективной точки зрения.
Мы считаем эти пробные формулировки примерами некоторых наименее общих знаменателей, очевидно, так или иначе обслуживаю­щих гипотезы многих клиницистов, которые тесно связывают себя *с про­ективной психологией. Концепции личности, экспериментально сфор­мулированные мною, необходимо рассматривать только как гипотезы, функции которых — инспирировать и вести исследования личности в
1 Как говорилось ранее, первоначально индивид часто реагирует повышением тре­воги. Однако по мере раскрытия методики теста его поведение стабилизируется, и напр;ь женность вместе с тревогой переходят на тот уровень, какой был до теста. Главным образом в исследовательской части теста, где это используется, может происходить об­суждение чувств с последующей редукцией тревоги. В принципе подобная ситуация мо­жет развиваться с любым психологическим тестом.
проективной психологии. Единственная санкция, позволенная этим ги­потезам в настоящее время, — оказывать проективному психологу по­мощь, подстраивая данные, полученные при использовании проектив­ных тестов, под значимые модели, которые могут принести пользу в толковании проективного поведения.
Можно сформулировать несколько следующих полезных для про­ективной психологии постулатов, касающихся сущности личности.
1. Личность — это система, функционирующая в индивиде в роли ор­ганизации между стимулом и реакцией, которые она стремится связать воедино. Этот постулат акцентирует условную и относительную сущность стимула и предполагает, что любой стимул обладает эффективностью в вызывании реакции в той степени, в какой он связан с функционирую­щим организмом. Стимул приобретает способность к установлению свя­зи с функционирующим организмом посредством научения этого орга­низма.
Стимулы, на которые человек может научиться реагировать, зави­сят от специфических и индивидуальных потребностей и ценностей это­го человека. Стимулы, способные согласовываться с потребностями ин­дивида, имеют тенденцию вызывать реакции, и одна из функций лично­сти как системы, функционирующей внутри индивида между стимулом и реакцией, состоит в отборе из бесчисленных стимулов, постоянно по­сягающих на человека, тех, которые благодаря удовлетворению потреб­ностей, приводят к редукции на мотивациот-шом уровне.
На феноменологическом уровне отбор стимулов, на которые может реагировать индивид, осуществляется посредством процесса, называемо­го нами «селективным вниманием». Процесс селективного внимания явля­ется деятельностью перцептивных механизмов. Стимулы, вызывающие реакции, отбираются в качестве функции содействия выживанию и бла­госостоянию индивида, рассматриваемой в самом широком смысле. Про­цесс селективного внимания представляет собой деятельность личности, заставляющую индивида проявлять восприимчивость к стимулам, кото­рые способствуют его благополучию и целостности, а также развивать в себе бесчувственность к стимулам, не способствующим этой цели.
Так же как индивид приобретает селективное внимание к классам стимулов в ходе своего научения тому, как организовывать и интегриро­вать свои отдельные опыты, мы можем допустить, что он развивает «се­лективное невнимание» (Салливан), процесс, не являющийся в узком смысле функцией перцептивных механизмов, происходящий, по наше­му предположению, вне осознания человека1.
2. Личность как организация является динамичной и мотивационной по своей сути. Ее способности отбирать и интерпретировать стимулы, с одной стороны, и контролировать и фиксировать реакции — с другой, опре-
1 В формулировки Саллпвапа «селективное невнимание» — это прием, используе­мый системой «я» с целью управления объемом испьпываемой треноги. Салливан считает этот процесс происходящим вне осознания, однако он мог бы унести нас слишком дале­ко, показывая, каким образом его,концепция паратаксического искажения, значимая в тюм контексте, связана с процессом селективного невнимания.
деляют ее целостность и единство как функционирующей системы. Этот постулат можно рассматривать как ключевой во взгляде Оллпорта на лич­ность, и принятие его проективным психологом означает фактическое развенчание стимула и уверенное представление личности как совокуп­ности «посредничающих переменных» и соотносящихся систем по ста­рой бихевиористской формуле S—R.
Личность как динамическая организация, находящаяся между сти­мулом и реакцией, несет ответственность за психологический гомеос-таз, происходящий в поведении. Поведение, можно сказать, нарушает­ся, когда, к примеру, личность как динамическая и мотивационная система или организация неспособна соотнести стимул и реакцию. Вслед­ствие утраты психологического гомеостаза прежние перцептивные ре­активные тенденции индивида, усвоенные главным образом через на­учение, больше не функционируют. Человек теряет способность отби­рать из физической и социальной реальности те стимулы, на которые он привык реагировать. «Закономерность» прежнего поведения нару­шается, и человек вынужден использовать новые и часто неадекватные реактивные тенденции. Мы допускаем тем не менее, что использование новых реактивных паттернов закономерно и должно пониматься в тер­минах потребности индивида отстаивать свою целостность и последова­тельность на новой основе.
3. Личность — это конфигурация. Личность состоит из множества психологических функций и процессов, и мы считаем, что формирова­ние личности следует законам гештальт-психологии, применяющимся к рагвитию любой другой конфигурации.
Проективный тест нельзя рассматривать как предназначенный для «оценки» всей личности, а непроективное исследование личности нельзя воспринимать как оценку личности во всем богатстве ее организации и дифференциации как процесса. Вместо этого мы должны предположить, что сравнительно ограниченные участки личностной конфигурации оце­ниваются сочетанием всех инструментов как проективных, так и непро­ективных, которые доступны для нас в данное время. Поскольку лич­ность можно считать растянутой во времени конфигурацией, задача ис­следования личности или ее оценки подразумевает крайне сложную про­цедуру с привлечением многих оценочных методов, с тем чтобы полу­чить серии картин поперечного среза, с помощью которых выстраивает­ся ряд заключений о продольном характере личностного процесса.
Конфигурационный характер личности является оправдательным обстоятельством для многомерного подхода к анализу, представляемото некоторыми проективными процедурами. Каждый аспект конфигурации, называемой личностью, который пытаются осветить тем или иным про­ективным методом, необходимо считать лишь отдельным выражением всей личности как процесса и рассматривать его в свете других поведенческих проявлений индивида.
4. Рост и развитие личности основаны как на дифференциации, так и на интеграции. Этот постулат утверждает, что рост и развитие личности подчинены двум фундаментальным процессам: научению и созреванию.
Научение и созревание сообща отвечают за дифференциацию и интегра­цию, которые по-разному характеризуют личностный процесс на тех или иных стадиях его развития.
5. Личность в своем росте и развитии во многом находится под вли­янием факторов окружающей среды. Культурные факторы обладают пер­востепенной важностью в числе окружающих факторов. Этот постулат не отрицает роли и значимости наследственных факторов в качестве детер­минантов личности, но акцентирует утверждение, что окружающие де­терминанты личности обладают существенным влиянием на предостав­ление индивиду возможности организовывать свои отдельные опыты и направлять свое поведение к адекватному удовлетворению личных по­требностей.
Польза этих пяти постулатов о сущности личности для проектив­ной психологии заключается, я думаю, в том, что их используют как системы эталонов в суждении о личности. Они могут также помогать кли­ницисту так систематизировать проективную продукцию своих испытуе­мых, чтобы проективные данные могли получить больше смысла. Ясно, что принятие даже некоторых из гипотез о сущности личности обязывает проективного психолога использовать множество процедур, проектив­ных и непроективных, исследуя богатство личности.
Очевидно, эти сформулированные выше постулаты представляют лишь начало развития теории личности, которая должна иметь первосте­пенное значение для проективной психологии в целом, если мы хотим, чтобы проективные методы, применяемые сегодня, пользовались более широким признанием психологического содружества. Теоретические пси­хологи не только имеют право, но обязаны настаивать, чтобы клини­цист расширял и оглашал идеи и концепции, которыми он руковод­ствовался в своих исследованиях с применением проективных методик. Несмотря на другие присущие ей черты, наука является человеческой деятельностью, процедуры и операции в которой должны быть открыты­ми и повторяемыми. Сегодня, как и всегда, психолога как ученого нельзя оправдать, если он вместо публичных оперирует концепциями, извест­ными лишь посвященным. Необходимо делать направляющие концепции проективной психологии ясными и доступными, чтобы в конце концов их подвергли экспериментальной проверке и поместили в группу под­твержденных заключений.
Конечно, следует признать, что некоторые теоретические форму­лировки о личности предлагались к рассмотрению, и, возможно, наибо­лее исчерпывающая из них принадлежит Меррею. Общая особенность всех этих теорий личности, однако, состоит в том, что они не пользова­лись широким одобрением среди тех, кто работает в рамках проективной схемы. В теории личности крайне нуждаются клиницисты, работающие с проективными тестами, и их повседневные опыты предоставляют воз­можность проверить ценность такой теории, когда под нее подводят про­ективные данные. Такая теория оправдана не только из-за системы, не­обходимой нам, но скорее потому, что она может стимулировать и вести ряд решающих экспериментов, которые могут иметь в качестве своей
конечной функции развитие совершенно новых перспектив и концеп­ций, касающихся личности.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этой статье я стремился описать теоретическую атмосферу, в ко­торой развивается неоперившаяся еще проективная психология, и рас­сказать о некоторых из наиболее важных концепций, придававших ей своим действием форму пригодного и респектабельного подхода к изу­чению и диагностике личности. Не все факторы, моделировавшие про­ективное направление в психологии, имеют равную значимость, и я выделил в качестве существенных те из них, которые легче всего согла­суются с моими личными убеждениями. Другие, весьма вероятно, выде­лили бы другие и совершенно несхожие тенденции. Однако какой бы ни была формулировка новой сферы проективной психологии, я не считаю преждевременным предположение о том, что проективное направление представляет отличный и уникальный подход к сфере прикладной пси­хологии личности, который может привлекать психологов как экспери­ментального, так и клинического убеждения.
Я представил набросок перцептивной теории, которая может быть полезной для понимания проективной психологии. Несомненно, другие формулировки сущности и роли перцептивных процессов и возможны, и пригодны, но я считаю, что предложенный мною подход к восприя­тию может помочь понять, почему оно является чем-то вроде via regia для исследования потребностей, ценностей, желаний, фантазий, импульсов и всего остального в индивиде, что может стать доступным для нас по­средством нескольких проективных методик. Я изложил условия, при которых, по моему мнению, функционируют перцептивные процессы, поддерживая уровень тревоги у индивида, и предложил теорию о том, как приводится в действие проективный механизм.
Пять постулатов о личности, которые используются в качестве ги­потез, проверяемых клиническими и проективными данными, представ­ляют лишь каркас, вокруг которого должна быть возведена полностью пригодная и исчерпывающая теория личности. Они были предложены только вследствие моей убежденности в том, что проективная психоло­гия отвечает за то, чтобы делать как можно более ясными используемые концепции личности. Очевидно, что клиницисты используют в работе с проективными тестами много имплицитных концепций, однако они обя­заны их излагать. Концепции эти, вероятно, представляют скорее их соб­ственные теоретические пристрастия, чем взгляды, в связи с которыми можно легко прийти к некоторому взаимному соглашению1.
1 Пока клиницисты на самом леле не сделают свои концепции ясными и доступ­ными широкой общественности, мы не будем иметь никакого представления, насколько их можно объединить в теорию проективной психологии в том виде, к каком она сфор­мулирована сегодня. Подозреваю все же, что многие из имплицитных концепций клини­цистов, работающих с проективными тестами, неодинаково способны к легкой интегра­ции в современные концепции проективной психологии.
Я показал важность усилий, приложенных мной к развитию тео­рии личности, которая может сослужить особую службу проективным психологам. Нет сомнений, что в ее отсутствие проективным тестам, по всей вероятности, трудно достичь такой зрелости, которая вполне по­зволила бы им состязаться наравне с более давними подходами к изуче­нию личности. Проективные психологи все еше ошущают собственную незащищенность, вызванную не столько начальным этапом развития их направления, сколько некой слепой и упорной нерасположенностью, оказываемой теоретическими психологами, которые настаивают на том, что прежде чем принять проективные тесты в главное течение американ­ской психологии, необходимо доказать валидность и надежность точно так же, как доказывалась ценность непроективных тестов.
Я придерживаюсь мнения, что проективные тесты развивались из атмосферы мнения, столь радикально отличного от того, которое сдела­ло возможным существование других методик оценки личности, что их валидность и надежность никогда не смогут быть установлены теми же способами. Это требование, относящееся к проективным методам, про­сто нельзя удовлетворить.
Проективные тесты совершенно ясно показали, что мы должны быть готовы отказаться от ошибочного разграничения количественных и качественных данных. При изучении личности возникают оба вида дан­ных, и мы должны разработать такие способы их трактовки, которые позволят нам обсуждать и тот и другой. К счастью для проективной пси­хологии, признание существующей ситуации постепенно возрастает; и мы можем надеяться, что следующие несколько лет работы дадут необ­ходимые навыки более адекватного обращения с любыми показателями личности.
Гордон У. Олпорт
ТЕНДЕНЦИИ В ТЕОРИИ МОТИВАЦИИ
Теория мотивации сегодня благополучно выходит на широкую до­рогу научного прогресса. В попытке описать смену направления особое внимание я бы хотел уделить проблеме психодиагностических методов, так как именно успехи и неудачи в их развитии могут многое рассказать нам в плане психодинамических теорий.
Начнем с вопроса, почему проективные методы так популярны сегодня как в диагностической, так и в исследовательской практике? Ответ, на мой взгляд, нужно искать в истории развития мотивационной теории в прошлом веке. Шопенгауэр со своей доктриной примата слепой воли не испытывал особого уважения к рациональным объяснениям, которые находит человеческий разум для оправдания собственного по­ведения. Он был уверен, что мотивы нельзя оценивать по их внешним проявлениям. За ним следовал Дарвин со своим законом выживания силь­нейшего. Мак-Даугалл (McDougall) усилил дарвиновский акцент на ин­стинкт, сохранив в своей целенаправленной работе привкус шопенгауэ­ровской воли. Итак, Дарвин со своей борьбой за'выживание, Бергсон (Bergson) с жизненным порывом, Фрейд с либидо — все эти авторы были иррационалистами. Они были убеждены, что в мотивации самым важным является внутренний генотип, а не лежащий на поверхности фенотип. Все они реагировали на наивное рационализаторство своих пред­шественников и на попытки смертных оправдать свое существование и
' В своем изящном анализе Оллпорт бросает вызов тем, кто утверждает, что толь­ко «глубинные» методы могут предоставить средства обойти защитные механизмы испы­туемого. Он говорит, что обычный человек с готовностью пойдет на общение и с боль­шой экономией времени сам расскажет то, что с помощью батареи проективных методик пришлось бы выведывать часами. И наоборот, если субъект совсем не хочет раскрывать чего-то, он просто не обратит внимания на соответствующий материал, если только тестирующий не будет изобретательнее. То есть проективные методы следует использо­вать только вместе с прямыми методами, чтобы можно было сравнивать разные виды данных.
Несомненно, эта статья заставляет серьезно задуматься и ставит ряд вопросов для размышления. Действительно ли не существует связи между невротиками и нормальны­ми субъектами, как подразумевает Оллпорт? Если большинству индивидов присущи не­вротические тенденции, в состоянии ли они верно оиенпть свои проблемы, когда их об этом спрашивают? Осознают ли здоровые свои трудности настолько, чтобы суметь доне­сти эту информацию до других? Утверждение сомнительное. Многие считают, что такое осознание самого себя не слишком распространено.
Что касается мнения Оллпорта насчет неспособности проективных методик про­биться через защиту относительно нормального субъекта, то большая часть данных из литературы подтверждает это. Однако использование более тонких критериев предостав­ляет возможность дифференцировать относительно нормальных субъектов на основании их реакций на проективные тесты, несмотря на защитные механизмы личности.
объяснить поведение. Среди этих иррационалистов, доминировавших в психологии прошлого века, Фрейд, конечно, был ведущей фигурой. Он, как и другие, отдавал себе отчет в том, что истоки поведения могут быть недоступны для понимания.
В добавление к иррационализму современная динамическая психо­логия отличается еще одним характерным признаком. Решающая роль в процессе онтогенеза приписывается врожденным инстинктам либо опы­ту, приобретенному в раннем детстве. В этом взгляды ведущих нединами­ческих школ и психологии в рамках двучленной системы «стимул—реак­ция» совпадают со взглядами динамической теории. Все они соглашают­ся с тем, что наблюдаемые нами мотивы у взрослых людей обусловлены, подкреплены, сублимированы или, иначе, развились на основе инстинк­тов, влечений, или ид, структура которого, как говорил Фрейд, «никог­да не меняется».
Ни одна из ведущих теорий не считает, что мотивы могут претер­петь существенные изменения в течение жизни. Мак-Даугалл полностью исключает эту возможность, утверждая, что мотивационная структура закладывается на основании имеющегося набора инстинктов раз и на­всегда. Новые объекты могут добавляться через научение, но мотиваци­онная сила все время остается одной и той же. По существу, позиция Фрейда идентична этой. Концепции сублимации и смешения объект-ка-тексиса ответственны главным образом за всяческие видимые изменения. Психология «стимула—реакции» также настаивает на «дистанционном» контроле, базирующемся на прошлом. Мы реагируем только на те объек­ты, которые связаны с первичными влечениями прошлого, и только в той степени, в какой наши реакции были тогда вознаграждены или дос­тавили нам удовольствие. С точки зрения теории «стимула—реакции», трудно сказать, что индивид вообще что-то пытается делать. Он просто «реагирует» сложной системой навыков, выработанных ранее. Господ­ствующий взгляд на мотивацию как на стремление к «редукции напря­жения» или «поиску равновесия» перекликается с этой точкой зрения, но едва ли соответствует действительности.
Широкое распространение подобных взглядов порождает нечто вроде презрения к внешним проявлениям психической жизни. Осознан­ные рассказы клиентов отвергаются как не стоящие доверия, а разбору текущих проявлений мотивов предпочитают прослеживание поведения субъекта на более ранних стадиях развития. Индивид потерял право на доверие. И в то время когда он занят обустройством своей жизни в насто­ящем и будущем, большинство психологов заняты раскопками его прош­лого.
Теперь становится понятно, почему методы, изобретенные Юн-гом, Роршахом, Мерреем пользуются такой популярностью у психоди­агностиков. Эти методы не требуют от субъекта рассказа о его интересах, о том, что он хочет и что пытается сделать. Они также и не спрашивают напрямую о его отношениях с родителями и другими значимыми людь­ми. Они делают выводы об э.тих отношениях полностью на основании вымышленных идентификаций. Этот непрямой, скрытый подход к моти-
вации настолько популярен, что многие клиницисты и университетские центры уделяют подобным методам диагностики гораздо больше време­ни, чем любым другим.
Однако иногда клиент может шокировать своего «проективного» психолога вторжением своего неожиданного сознательного отчета. Мне рассказали об истории пациента, который отметил, что карточки теста Роршаха наводят его на мысли о половых сношениях. Клиницист, рассчи­тывая зацепить скрытый комплекс, спросил почему. «О, —– ответил паци­ент, — да потому, что я думаю о сексе всегда и везде». Едва ли для выяс­нения этой мотивации клиницисту на самом деле требовался Роршах.
Большинство психологов предпочитают подступать к потребнос­тям и конфликтам личности окольными путями. И объясняется это, ко­нечно, тем, что каждый человек, даже невротик, достаточно хорошо приспосабливается к требованиям реальности и только в бесструктурной проективной ситуации проявляет свои истинные потребности и тревоги. «Проективные тесты, — пишет Стегнер (Stagner, 1951), — более диагно-стичны, чем реальные события». На мой взгляд, это бескомпромиссное заявление представляет собой кульминацию столетней эры иррациона­лизма и недоверия. Неужели субъект не имеет права на доверие?
Для начала рассмотрим исследование, проведенное во время вой­ны, с привлечением 36 добровольцев, которые провели шесть месяцев на полуголодной диете (Brozek, Gnetzkow, Baldwin and Cranston, 1951). Их диета была настолько скудна, что каждый из них за полгода потерял в среднем четверть собственного веса. Потребность в пище была невыно­симо велика, беспрестанный голод мучителен. В то время, когда они не были заняты какими-либо лабораторными заданиями, они обнаружива­ли себя почти всегда думающими о еде. Вот типичная фантазия, расска­занная одним из испытуемых: «Сегодня у нас меню № I. Но это же, кажется, самое маленькое меню! Что мне сделать с картошкой? Если я словчу, то смогу добавить больше воды… Если я буду есть чуть-чуть быс­трее, пища дольше будет оставаться теплой, а я люблю теплое. Но все равно она так быстро заканчивается». Любопытнейший факт: в то время как все устремления испытуемых были очевидно сосредоточены только на еде, а вся энергия направлена на реализацию этой потребности, это никак не отразилось в проективных методиках. Исследователи сообща­ют, что из использованных тестов (свободные словесные ассоциации, тест начальных букв, анализ сновидений, тесты Роршаха и Розенцвей-га) только один тест свободных ассоциаций дал ограниченные*свиде-тельства об озабоченности едой.
Это открытие чрезвычайной важности. Наиболее сильный, захва­тывающий мотив совершенно не обнаружил себя в проективных методи­ках. Однако он был легко доступен в сознательных отчетах. Возможно, частично это объясняется тем, что в лабораторных занятиях испытуемые пытались найти временное отвлечение от навязчивого мотива. Они реа­гировали на проективные тесты бог знает на что пригодным, привыч­ным ассоциативным материалом. Еще больше сбивает с толку то, что анализ сновидений тоже не раскрыл такого весомого внутреннего моти-
ва. Вряд ли это может быть приписано сознательному сдерживанию. Од­нако оба результата предполагают, что возможен следующий закон: до тех пор пока мотив остается неподавленным, он не особенно влияет на восприятие и реагирование при прохождении проективных тестов. Еще рано говорить об обоснованности этого обобщения, но в любом случае эту гипотезу стоит проверить.
Другие исследования в ситуации голода подтверждают эти данные (Levine, Chein and Murphy, 1942; Sanford, 1936). Авторы этих исследова­ний наблюдали такую тенденцию, что количество явных ассоциаций с пищей в проективных тестах явно уменьшалось тем более, чем дольше продолжалось голодание. Очевидно, это происходило потому,-что мотив постепенно становился полностью осознанным и не подавлялся. Правда, инструментальные ассоциации (способы получения пищи) продолжали проявляться в словесных реакциях чаще с возрастанием чувства голода. Это, однако, вполне согласуется с гипотезой, что, когда голод полнос­тью осознан, субъект в экспериментальной ситуации удерживается от поиска его удовлетворения и, следовательно, подавляет свои инстру­ментальные тенденции.
Данные другого характера мы находим в работе И. У. Гетцеля (I. W. Getzel, 1951). Используя в своих исследованиях две формы теста «За­вершение предложений» (одну с формулировкой от первого лица, а вто­рую — от третьего), он составил пары следующего типа:
г
Когда Фрэнка попросили быть за старшего, он.,. Когда меня попросили быть за старшего, я…
Когда Джо знакомится с новым человеком, он обычно… Когда я знакомлюсь с новым человеком, я обычно…
Конечно, в эксперименте утверждения были перемешаны. Всего было 20 диагностических утверждений каждого типа. В исследовании при­нимали участие 65 демобилизованных военнослужащих, 25 из них диаг­ностировались как адекватно адаптирующиеся, а 40 психоневротиков были уволены со службы по причине нетрудоспособности, связанной с лич­ностными нарушениями.
Оказалось, что адекватно адаптированные испытуемые в большин­стве случаев давали идентичные окончания как для первого, так и для третьего лица. Если мы принимаем, что окончание предложения от тре­тьего лица — это «проективный метод», то полученные результаты по­чти идеально соответствуют прямому, от первого лица, вопросу. С другой стороны, психоневротики в большинстве случаев изменяли варианты окончаний. Они давали один ответ, когда вопрос задавался напрямую («Когда меня попросили быть за старшего, я согласился»), и другой на проективный вопрос («Когда Джона попросили быть за старшего, он испугался»). Прямое окончание фразы от первого лица заставляет психо­невротика использовать защитные механизмы и извлекает просто шаб­лонно-правильные реакции.
Таким образом, прямые ответы психоневротиков нельзя толковать по их внешнему значению. Защитные барьеры высоки, истинные мотивы
глубоко спрятаны и могут быть выявлены только посредством проектив­ных методик. Но нормальные субъекты дадут в точности одинаковые ре­акции при использовании как прямых, так и проективных методов, по­скольку эти индивиды целостны. Поэтому у них внешние мотивы можно принимать за истинные, все равно, как ни пытайся, существенных от­личий не обнаружишь.
Это исследование прибавляет веса к экспериментальному сужде­нию, сформулированному нами на основе случая голодавших субъектов. Только не интегрированный индивид, не осознающий свои мотивы, рас­крывает себя при прохождении проективных тестов. Это невротические личности, которые за внеТиними проявлениями скрывают подавленные страхи и враждебность. Такой субъект не защищен от проективных при­емов, но хорошо адаптированный субъект не выдает существенных от­личий.
Есть, однако, одно различие между этими двумя исследованиями. Голодающие субъекты избегали какого-либо проявления своего домини­рующего мотива в проективных методиках. А адекватно адаптированные демобилизованные военнослужащие давали одинаковую реакцию при прямом и проективном тестировании. Возможно, это различие в резуль­татах объясняется неоднородной природой использованных тестов. Но эта небольшая деталь не стоит долгих размышлений. Действительно, суть этих исследований заключается в том, что при изучении мотивации пси­ходиагност всегда должен использовать прямые методы наряду с проек­тивными. Иначе он никогда не сможет быть уверен, что у субъекта отсут­ствует сильная сознательная мотивация, ускользающая из поля зрения проективной ситуации (как в случае с голодавшими субъектами).
Итак, представленные мною факты свидетельствуют о следующей тенденции. Нормальный, адекватно приспособленный субъект с четкой направленностью может реагировать на проективные методы двумя спо­собами. Он либо дает материал, идентичный сознательному отчету, либо никак не проявляет свои доминирующие мотивы. Особое значение про­ективное тестирование имеет тогда, когда в проективных реакциях обна­руживается эмоционально нагруженный материал — он противоречит сознательным отчетам. И мы не можем с уверенностью заявлять о нали­чии или отсутствии невротических тенденций, если не используем оба диагностических подхода и не сравним результаты.
Возьмем, например, диагностику тревожности. Используя различ­ные реакции на карточки Роршаха и ТАТ, клиницист может сдела-ть вы­вод о высоком уровне тревожности. Однако сам по себе этот факт нам почти ничего не говорит. Субъект может быть чрезвычайно эффективным в жизни, потому что использует свою тревожность. Он может прекрасно знать, что он беспокойный, путающийся, тревожный человек, который всегда добивается большего, чем ему предсказывают. Тревожность — это ценное качество в его жизни, и он достаточно умен, чтобы понимать это. В этом случае данные проективных тестов будут соответствовать данным прямых методов. Особой необходимости в использовании проективных методик нет, но и вреда это не принесет. Или, как в случае с голоданием,
по протоколам проективных тестов мы не обнаружим тревожности, хотя на самом деле имеем дело с таким же беспокойным, путающимся и тре­вожным субъектом, как и первый, но жестко контролирующим свои нер­вы. В таком случае мы понимаем, что высокая степень контроля над собой позволяет ему справиться с проективными тестами с помощью умствен­ных усилий, не относящихся к его тревожной натуре. Но мы также можем обнаружить, и в этом огромное преимущество проективных методов, что внешне спокойный и уверенный человек, отрицающий какую-либо тре­вогу, показывает глубокое беспокойство и страх в реакциях на проектив­ный материал. Это тип рассогласованности личности, который могут ди­агностировать проективные тесты. Однако при* этом прямые методы тоже должны быть задействованы.
Так часто упоминая «прямые» методы, я подразумеваю главным образом «сознательные отчеты». Вопрос о мотивах, которыми руковод­ствуется человек, это не единственный прямой метод, который мы мо­жем использовать, но и он вовсе не плох, особенно для начала.
Когда мы начинаем изучать мотивационную сферу личности, мы прежде всего хотим узнать, что этот человек пытается сделать в своей жизни, включая, конечно, то, чего он пытается избежать и что старает­ся оставить. Не вижу причин, почему наше исследование нельзя начать с просьбы рассказать, как сам клиент ответил бы на эти вопросы. Если в приведенной форме они кажутся слишком абстрактными, их можно пе­ределать. Особенно диагностичны ответы человека на вопрос: «Что вы хотели бы сделать в следующие пять лет?» Подобные же прямые вопросы могут быть сформулированы для выяснения тревог, привязанностей и неприязней. Большинство людей, как я подозреваю, в состоянии отве­тить, чего они хотят от жизни с неменьшей степенью валидности, чем это определяется с помощью проективных инструментов, хотя некото­рые терапевты и пренебрежительно относятся к прямым вопросам.
Но под «прямыми методами» я также имею в виду и стандартизо­ванные опросники, такие как «Опросник устойчивых интересов» (Strong Interest Inventory) и недавно переработанную «Шкалу ценностей» (Allport-Vernon-Lindzey Study of valyes). Сейчас нередко случается, что данные, полученные по этим методикам, несут информацию, не совсем иден­тичную «сознательному отчету» (consious report). Субъект, например, может не знать, что его ценности в значительной степени теоретически и эс­тетически направлены, а его интересы в области экономики и религии ниже средних. Результат по шкале ценностей вычисляется просто сумми­рованием отдельных сознательных выборов, которые субъект сделал в 45 гипотетических ситуациях. Даже если его словесный отчет будет непол­ным, он будет соответствовать этим отдельным выборам и в основном будет внешне валиден. Люди с определенной направленностью интере­сов, выявленной тестом, действительно делают характерный професси­ональный выбор и в своем ежедневном поведении поступают в соответ­ствии с полученными данными.
Подведем итоги. Прямые методы включают в себя нечто вроде со­общения, полученного от индивида посредством интервью. Это может
быть обычное психиатрическое интервью, либо используемое в профес­сиональном или личностном консультировании, либо в недирективной беседе. Автобиографические методы, оцениваемые по внешним показа­телям, тоже относятся к прямым, а также и все виды тестирования, где окончательный результат представляет собой сумму или паттерн серий сознательных выборов, сделанных субъектом.
Сегодня модным термином «психодинамика» часто обозначают пси­хоаналитическую теорию. Проективные методики относят к психодинами­ческим, потому что считается, что они затрагивают глубинные структур­ные и функциональные слои психики. Мы уже показали причины для со­мнений в обоснованности такого предположения. Многие из самых дина­мических мотивов более точно можно выявить с помощью прямых методов1. И, наконец, выявленная проективными методами информация не может быть правильно интерпретирована без учета данных прямых методов.
Приверженцы психодинамической теории утверждают, что ника­кие данные не имеют значения, пока не исследована сфера бессозна­тельного. Это изречение мы находим в весьма ценной книге Кардинера и Овеси (Kardiner and Ovesey, 1945) «Знак гнета» (The Mark of Oppression), описывающей серьезно нарушенные и конфликтные мотивационные си­стемы негров в одном из городов на Севере. Возможно, я сильно ошиба­юсь, но, по-моему, своими психоаналитическими поисками авторы от­крыли очень мало или даже ничего нового, что было бы очевидно в данной ситуации. Искалеченное сознание негров в нашем обществе, эко­номическая нищета, упадочническое состояние семьи, горечь и отчая­ние обусловливают болезненное психодинамическое развитие индиви­да, о котором в большинстве случаев ничего большего не выяснишь даже посредством глубинного анализа.
Большинство психодинамических данных, приводимых Кардине-ром и Овеси, фактически являются прямыми выписками из автобиогра­фических описаний. Такое использование этого метода вполне приемле­мо, и их поиски очень поучительны. Но их теория, по-моему, расходится с обоими используемыми ими методами и полученными данными. Пси­ходинамика — это не обязательно скрытая динамика.
'Для данного обсуждения простое разграничение на «прямые» и «непрямые» ме­тоды является, на наш взгляд, вполне адекватным. Психодиагностика, однако, требует более тонкой классификации и описания используемых методов. Прекрасное начало это­му положил Розенциейг (1950), который разделил методы на 3 группы, каждая из кото­рых приспособлена отслеживать определенный уроиень поведения. «Субъективные» мето­ды, по Розенцвейгу, требуют от субъекта наблюдения за собой как за объектом (опрос­ники, автобиографии). «Объективные» методы требуют исследования через наблюдение за внешним поведением. «Проективные» методы требуют как от исследователя, так и от испытуемого «пойти другим путем* и основываются на анализе реакций испытуемого на кажущийся «личностно-нейтральный» материал. Иначе говоря, розенмвейговские «объек­тивный» и «субъективный» методы соответствуют тому, что я называю «прямыми» мето­дами, а «проективные» — «непрямыми».
Особенно следует отметить утверждение автора о значении проективных методов. Он говорит, что его сложно определить до тех пор, пока данные субъекта, полученные по проективным тестам, не будут проверены в свете данных субъективных и объективных методов.
Этот момент хорошо обозначил психиатр Дж. К. Уайтгорн (J. С. Whitehorn, 1950), который совершенно верно утверждает, что психоди­намика — это обшее знание о мотивации. Ее широким принципам могут соответствовать и специфические требования, и понимание психоана­литиков. Уайтгорн настаивает, что лучший подход к психотичным паци­ентам, особенно страдающим от шизофренических или депрессивных нарушений, осуществляется через еще сохраненные каналы. Наиболее пристального внимания требуют к себе не области нарушений, а те пси­ходинамические системы, которые остаются сильными и здоровыми, приспособленными к реальности. Уайтгорн утверждает, что психотера­певт должен искать, как «активизировать и использовать ресурсы паци­ента, и тем самым выработать более удовлетворительный стиль жизни, менее акцентируя ограниченные возможности» (1950).
Иногда можно услышать, что психоаналитическая теория не до конца оправдывается в психоаналитической практике. Имеется в виду, что в процессе терапии аналитик много времени посвящает прямому обсуждению с пациентом его внешне проявляемых интересов и ценнос­тей. Аналитик должен внимательно и с позиции принятия слушать, кон­сультировать или советовать относительно этих важных и открытых пси­ходинамических систем. Во многих примерах, как в случаях, предостав­ленных Кардинером и Овеси, мотивы и конфликты рассматриваются по их внешней значимости. Таким образом, психоаналитическая практика не всегда подкрепляется теорией.
Ничего из вышесказанного не отрицает ни существования ин­фантильных систем, ни мучительных вытеснений или невротических образований, ни возможности самообмана, рационализации и других защит личности. Я только утверждаю, что методы и теории, работаю­щие с этими запутанными явлениями, представляют в совокупности широкую концепцию психодинамики. Нужно предполагать в клиенте осознание до тех пор, пока он не докажет обратного. Если вы спросите сотню человек, подошедших к холодильнику за тем, чтобы перекусить, зачем они это сделали, наверняка каждый из них ответит: «Я был голо­ден». В девяносто девяти случаях мы обнаружим, неважно, насколько глубоко будем копать, что это чистая правда. И этот ответ можно при­нимать таким, какой он есть. Однако в сотом случае мы обнаружим, что имеем дело с навязчивым перееданием, что этот тучный субъект ищет инфантильной безопасности и в отличие от большинства на самом деле не понимает, что пытается сделать. Он ищет именно умиротворенности и покоя, возможно — материнской утробы, а вовсе не вчерашнюю кот­лету. В этом случае и в меньшинстве других я признаю, мы не можем принять его внешнее поведение и его объяснения по внешнему значе­нию.
Фрейд был специалистом по мотивам, которые нельзя прини­мать по их внешнему значению. Он считал, что сфера мотивации — это только ид. Сознательная часть личности, которая осуществляет прямые взаимодействия с миром, а именно эго, по Фрейду, лишена динами­ческих сил.
К сожалению, Фрейд умер, не успев исправить эту однобокость в своей теории. Даже самые преданные его последователи говорят сегодня, что его психология личности осталась незавершенной. В последние годы многие из них работали над восстановлением равновесия. Без сомнений, сегодня психоаналитическая теория движется в сторону более динами­ческого эго. Эта тенденция явно наблюдается в работах Анны Фрейд, Гартманна, Френча, Хорни, Фромма, Криса и многих других. В своем докладе Американской психоаналитической ассоциации Крис указыва­ет, что попытки ограничить сферу толкования мотивации областью ид представляет собой «устаревший образ действий». Современное понима­ние эго не связывает себя только анализом защитных механизмов. И боль­ше почтения оказывается тому, что он называет «поверхность психики». Современные психоаналитические методики связывают «поверхность» с «глубиной» (Kris, 1951). В том же духе высказывается Рапапорт (Rapaport, 1951), утверждая, что подлинная степень свободы может быть приписа­на только эго.
Чтобы проиллюстрировать этот момент, возьмем какой-нибудь психогенетический аспект зрелости, например религиозное чувство. Взгляд Фрейда на религиозность хорошо известен. Для него религия, по суще­ству, — индивидуальный невроз, форма личностного бегства, в основа­нии которого лежит образ отца. Следовательно, религиозное личностное чувство нельзя рассматривать по его поверхностному значению. Более урав­новешенная позиция в этом отношении будет звучать следующим обра­зом: иногда это чувство нельзя рассматривать по его поверхностному зна­чению, но иногда можно. Только тщательное изучение индивидуальной ситуации прояснит дело. Если религиозный фактор служит для очевидно эгоцентрических целей — как талисман, как самооправдание, — можно сделать вывод, что это невротическое или, по крайней мере, незрелое образование в личности. Его инфантильный и избегающий характер не осознается личностью. И наоборот, если человек постепенно развивал ведущую философию своей жизни, и религиозное чувство представляет в ней основную движущую силу, определяющую нормы поведения и придающую смысл жизни в целом, то здесь мы можем заключить, что это особое эго-образование не только является доминирующим моти­вом, но и может рассматриваться по своему поверхностному значению. Это руководящий мотив и эго-идеал, форма и сущность которых явля­ются тем, чем они представляются в сознании (Allport, 1950).
Возьмем последний пример. Всем известно, что мальчики в возра­сте от четырех до семи лет идентифицируют себя с отцами. Они всячески подражают им. Среди прочего они могут выказывать профессиональную склонность к отцовской работе. Многие мальчики, вырастая, действи­тельно идут по стопам отца.
Возьмите политиков. Во многих семьях политиками были и отец, и сын: Тафты, Лоджи, Кеннеди, Ла Фоллетты, Рузвельты. И это далеко не все. Какой мотивацией руководствуется сын в зрелом возрасте, скажем в пятьдесят—шестьдесят лет? Продолжает ли он прорабатывать свою ран­нюю идентификацию с отцом или уже нет? Если рассматривать поверх-
ностное значение, то интерес сына к политике кажется всепоглощаю­щим, самостоятельным, доминирующим мотивом в его собственной эго-структуре. Короче говоря, это кажется зрелым и здоровым мотивом. Но ученый, строго придерживающийся взглядов генетизма, скажет: «Нет, он сейчас политик из-за фиксации на своем отце». Имеет ли он в виду, что ранняя идентификация с отцом пробудила в нем интерес к полити­ке? Если так, то мы, конечно, согласимся. Все мотивы берут где-то свое начало. Или он имеет в виду: «Эта ранняя фиксация сейчас, сегодня, удерживает сына в сфере политики*. С этим согласиться трудно. Полити­ческие интересы теперь являются значительной частью эго-структуры личности, а эго является источником энергии здорового человека. Если быть точным, могут быть случаи, когда человек в зрелом возрасте все еще пытается встать на место отца, заменить его для матери. Клиничес­кое обследование политика второго поколения может показать, что его поведение является навязчивым отождествлением с отцом. Тогда его ежед­невное поведение будет настолько навязанным, не соответствующим потребностям реальной ситуации, несоразмерным, что его легко диаг­ностирует любой более-менее опытный клиницист. Однако такие приме­ры относительно редки.
Итак, в мотивационной теории необходимо более точно разграни­чивать инфантильность и мотивацию, то есть и своевременность, и соот­ветствие возрасту.
Я полностью осознаю неортодоксальность своего предположения о том, что в ограниченных пределах существует разрыв между нормальной и аномальной мотивацией, что необходимо подвести теоретические ос­нования под этот факт. Отсутствие преемственности не популярно в пси­хологической науке. Одна из теорий аномалий говорит, что они лежат на предельных точках линейного континуума. Некоторые культурологи на­стаивают на том, что понятие аномалии (анормальности) относитель­но, оно меняется в зависимости от культурно-исторического периода. К тому же существует множество пограничных случаев, когда даже опыт­ные клиницисты не могут с полной уверенностью сказать, норма это или аномалия. В итоге наиболее важным следует признать тот факт, что многие нормальные люди, если достаточно глубоко копнуть, обнаружат некоторый инфантилизм в мотивации.
Приняв все эти знакомые аргументы, мы все равно видим бездну различий, если не между нормальными и ненормальными субъектами, то между здоровыми и нездоровыми механизмами, участвующими в раз­витии мотивации. То, что мы называем интеграцией первой системы, представляет собой целостный механизм, поддерживающий мотиваци-онную систему на уровне современных требований. Похоже, что на обра­зование мошвационных паттернов влияют как внутренняя согласован­ность, так и реальная внешняя ситуация. Эффективное подавление так­же является здоровым механизмом, не только безвредным для индиви­да, но и делающим возможной организацию иерархии мотивов (Belmont and Birch, 1951, McGranahan, 1940). С помощью эффективного подавле­ния индивид перестает действовать в инфантильной манере. Среди урав-
новешивающих механизмов можно упомянуть инсайт, образ «я» и мало понимаемый фактор гомеостаза.
Как показывает эксперимент Гетцеля, здоровые люди проявляют себя целостно и в прямых, и в проективных методах. Дальнейшее опре­деление «нормальности» — к сожалению, оно еще не разработано пси­хологами — может лежать в области соответствия экспрессивного пове­дения (выражение лица, жесты, почерк) основам мотивационной струк­туры личности.'Есть данные о том, что рассогласованность между созна­тельными мотивами и экспрессивными проявлениями — это неблаго­приятный признак (Allport and Vernon, 1933). Это следует изучить более подробно.
В нездоровой мотивации ведущую роль играют несбалансирован­ные механизмы. Всегда одновременно существует несколько видов дис­социации. Когда индивид неэффективно управляется со своими мотива­ми, подавленные влечения прорываются в аутистических жестах, вспыш­ках раздражения, ночных кошмарах, навязчивых персеверациях, возможно в параноидальном мышлении. Более того, имеет место недостаток само­понимания во многих жизненных сферах.
На мой взгляд, в норме ведущую роль играют сбалансированные механизмы. Иногда, в случаях особо сильных нарушений, верх одержи­вают механизмы неуравновешенности. Время от времени мы обнаружи­ваем их частичное действие и в здоровых в другом личностях. Когда слу­чается сбой в механизмах, диагностика проводится с помощью проек­тивных методик. Однако когда личностная система, по сути, гармонич­на, проективные методы немногое могут рассказать нам о причинности мотивации.
Из всего вышесказанного ясно, что удовлетворительная концеп­ция психодинамики должна обладать следующими характеристиками:
1) она всегда подразумевает использование проективных методов для глубинного анализа совместно с прямыми методами, то есть прово­дится полная диагностика;
2) она соглашается с тем, что большая часть мотивов здоровой личности может рассматриваться по своему поверхностному значению;
3) она принимает, что нормальная мотивация индивида направ­лена на будущее и настоящее и не всегда адекватно может быть пред­ставлена на основе изучения прошлой жизни. Другими словами, теку­щая психодинамика может быть в значительной степени автономной, хотя и связанной с более ранними мотивационными образованиями (Allport, 1950);
4) о то же время она поддерживает эпохальные открытия Фрейда о возможности влияния инфантильных фиксаций и одобряет использова­ние непрямых методов в добавление к прямым для проверки сознатель­ных отчетов.
Но прежде чем такая адекватная концепция будет найдена, нужно разобраться с некоторыми положениями, прочно укоренившимися в теории мотивации. Я имею в виду расхожее утверждение, что все мотивы имеют своей целью «редукцию напряжения». Эта доктрина, существую-
щая в инстинктивизме, психоанализе и стимульно-реактивной психоло­гии задерживает развитие теории на примитивном уровне.
Конечно, мы не можем отрицать, что базовые влечения действи­тельно направлены на редукцию напряжения. Примерами могут служить потребность в кислороде, голод, жажда, угроза физического уничтоже­ния. Но эти влечения не являются подходящей моделью для всех мотивов нормального взрослого человека. Гольдштейн отмечает, что те пациен­ты, которые ищут только редукции напряжения, явно нездоровы. Они находятся в раздраженном состоянии, от которого хотят избавиться. В их интересах нет ничего творческого. Они не могут принять страданий, сдер­живания или фрустрации как случайные инциденты на пути достижения реализации ценностей. Нормальные люди, напротив, руководствуются главным образом мотивом самоактуадизации. Их психогенетические ин­тересы определенным образом поддерживают и направляют напряже­ние, а не способствуют его избеганию (Goldstein, 1940).
Я думаю, нам следует согласиться с утверждением Гольдштейна о том, что поиск редукции напряжения не является адекватным состояни­ем зрелых психогенетических мотивов. В момент своей инаугурации в ка­честве президента Гарварда Джеймс Конант (James Conant) отметил, что он принимает обязанности «радостно, но с тяжелым сердцем». Он понимал, что, приступая к новой работе, он не снизит напряжения. На­пряжение будет возрастать и возрастать, а временами окажется просто невыносимым. Несмотря на то, что ежедневно ему придется иметь дело с огромным количеством дел и чувствовать облегчение, обязанности будут все прибавляться и даже огромные траты энергии не смогут привести к какому-либо равновесию. Психогенические интересы заставляют нас бес­конечно усложнять нашу жизнь и вносить в нее напряжение. «Стремле­ние к равновесию», «редукция напряжения», «влечение к смерти» — все это тривиальные и ошибочные представления о мотивации нормального взрослого.
Как я уже говорил, в последние годы в теории произошел некий переворот. Некоторые специалисты по военным неврозам пишут о ре­дукции напряжения. Они говорят об «устойчивой эго-структуре» и «сла­бой эго-структуре». Гринкер и Спайгель утверждают: «Когда эго стано­вится сильнее, терапевт требует со стороны пациента уменьшения неза­висимости и активности» (Grinker and Spiegel, 1945).
После успешной терапии эти и другие авторы иногда отмечают, что «теперь эго находится под контролем». В таких выражениях, как это — а они встречаются все чаще и чаще, — мы имеем дело с постфрейдистской психологией личности. Правда, особенности таких теорий варьируют. Иногда они не признают эго как рациональное, самостоятельное и самоуправля­емое образование. Но иногда, как в процитированном примере, они идут даже гораздо дальше. Они не только заключают, что в норме эго избегает злокачественных вытеснений влечений, хронических состояний и ригид­ности, но и утверждают, что оно является дифференцированной динами­ческой структурой — синтезом психогенетических мотивов, которые мо­гут рассматриваться по своему поверхностному значению.
Не следует опасаться концепции «активного эго». Насколько я по­нимаю, термин «эго» не относится к гомункулусу, это просто краткое выражение, используемое для того, что Гольдштейн называет «ведущие паттерны». Термин обозначает, что в норме здоровая личность обладает различными системами психогенетических мотивов. Их количество не ограниченно, хотя на самом деле у хорошо интегрированного взрослого их можно пересчитать по пальцам, иногда даже одной руки. Часто то, что человек делает-с повторяющейся настойчивостью, является удивительно отрегулированным и структурированным образованием, присущим его внутренней структуре. Как называть эти ведущие мотивы—желания, ин­тересы, ценности, чувства, особенности — не играет особой роли. Глав­ное, мотивационная теория обязательно должна учитывать существова­ние этих структур при диагностике, терапии и в научных исследованиях.
Лоуренс К. Франк
ПРОЕКТИВНЫЕ МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛИЧНОСТИ
Изначально трудность в, изучении личности заключается в отсут­ствии сколько-нибудь ясно очерченного, адекватного понимания того, что должно исследоваться.
Ситуация такого рода у каждого вызывает разные реакции в зави­симости от профессиональных предпочтений и лояльности. Ясно, что официальные заявления будут встречены враждебно, если не насмешли­во, в то время как полемика и апологетика лишь усилят путаницу. Возни­кает вопрос, можно ли как-то пролить свет на эту ситуацию путем изу­чения процесса развития личности, для того чтобы прийти к более пло­дотворным концепциям и более приемлемым методам и процедурам.
ЛИЧНОСТЬ КАК РЕЗУЛЬТАТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ, СОЦИАЛИЗАЦИИ И ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ
Предположим, что мы представляем появление личности как ре­зультат взаимодействия культурных агентов и индивидуального в ребен­ке. В условиях ограниченного пространства я могу лишь коротко и кон­спективно изложить главные аспекты этого процесса, в котором мы мо­жем распознать организм индивида с органической наследственностью, постепенно растущий, развивающийся и созревающий под опекой ро­дителей и педагогов, которые стремятся сформировать его в соответ­ствии с культурно предписанными и социально санкционированными поведением, речью и убеждениями.
Как я уже неоднократно говорил в других своих работах, ребенок — это не инертное тело, но реагирующий организм с собственными чув­ствами, как и родители, сиделки и учителя, воспитывающие его. Он обу­чается предписанным культурным и социальным нормам действия, речи и убеждения в соответствии со своими личными пристрастиями и чув­ствами и принимает это обучение с разной степенью исполнительности, всегда своеобразно и с определенными чувствами по отношению к сво­им наставникам. Таким образом, то, что мы наблюдаем, представляет собой двойственный процесс социализации с достаточным конформиз­мом во внешнем поведении, позволяющем принимать участие в общем социальном мире, с одной стороны, и индивидуализации с прогресси­рующей организацией внутреннего мира и чрезвычайно уникальными содержанием, значениями и чувствами, которые более реальны и непре­одолимы, чем культурный и физический мир, — с другой.
Сказанное не подразумевает какой-либо субъективной двойствен­ности или другой традиционной дихотомии; это попытка простого из-
ложения хорошо известной и общепринятой точки зрения, что во всех явлениях наблюдаются как сходства, или однородность, так и индивиду­альные девиации. Мы можем обращать больше внимания на единообра­зие и игнорировать существующие индивидуальные компоненты, как поступаем при измерении температуры, давления и других свойств газа, или можем заглянуть за пределы совокупной однородности, обратив­шись к индивидуальному, отдельным молекулам, атомам и электронам, которые, как нам теперь понятно, крайне беспорядочны, непредсказуе­мы и далеки от описанного статистически единообразия поведения. Та­ким образом, мы можем наблюдать подобную антитезу между группо­вым единообразием экономических, политических и социальных собы­тии и специфическим индивидуальным поведением каждого граждани­на, проявляющих сообща это единообразие и конформизм.
Культура обеспечивает нас социально предписанными моделями действия, речи и убеждения, которые делают жизнь группы такой, ка­кой мы ее наблюдаем; однако каждый человек в группе представляет собой индивидуальность, исполняющую эти социальные предписания и использующую эти модели характерным для него образом, со специфи­ческими личностными модуляциями, акцентом и намерениями. Строго говоря, только тот является индивидуальностью, кто отвергает и иска­жает культуру; но с нашей традиционной озабоченностью единообрази­ем мы предпочитаем акцентироваться на однородности статистических совокупностей всех видов деятельности как на реальности и трактовать индивидуальные девиации как что-то вроде неизбежной, но досадной ошибки природы, чтобы оправдать свои ожидания. Эти девиации необ­ходимо признавать, но лишь как незначительные недостатки и помехи на пути к научным истинам, к которым мы стремимся!
Подобные идеи процветали в научной работе вообще вплоть до 1900—1905 годов, когда были открыты рентгеновские лучи, квантовая физика, закон относительности и стали развиваться другие открытия, благодаря которым более ранние представления вышли из употребле­ния, за исключением некоторого числа дисциплин, все еще хранящих верность девятнадцатому веку. Поэтому в некоторых кругах с научной точки зрения заслуживает уважения признание, что однородность — это статистическое групповое понятие, перекрывающее чрезмерно беспоря­дочную, неоднородную массу индивидуального, дискретные явления которого просто не подчиняются научным законам!
В целях удобства обсуждения индивидов лучше рассматривать: Г) как организмы, существующие в общем открытом мире природы; 2) как чле­нов своей группы, занимающихся своей деятельностью в социальном мире культурно предписанных моделей и практик, но при этом 3) существую­щих как личности во внутренних мирах, созданных под штиянием опыта.
Эти три аспекта человеческого поведения и существования облада­ют большим значением в научном исследовании и поэтому требуют по­нимания.
Так как организмы открыто и физиологически реагируют на окру­жающие воздействия, человеческая деятельность представляет проблему
наблюдения и оценки, сходную с проблемой в отношении всех других организмов и явлений. Человеческое тело передвигается вдоль и поперек географического пространства, впитывает, хранит и высвобождает энер­гию и т.д. Как члены группы, индивиды проявляют определенные пат­терны действий, речи и убеждений, которые могут быть объединены в более крупные категории единообразия культурных и групповых норм; по крайней мере, мы обнаруживаем некоторые резко выраженные, час­то комплексные формы в их открытых наблюдателю действиях, в кото­рых они склонны соответствовать социальным и культурным предписа­ниям.
При исследовании личностного процесса внутренних миров инди­видов мы сталкиваемся с некоторого рода специфической проблемой, поскольку наша цель — не узнать культурные и социальные нормы еди­нообразия органической активности, но, скорее, выявить особенный, индивидуальный способ организации опыта и чувств, который и подра­зумевает личность.
В этом контексте мы можем подчеркнуть доступность личности как процесса или действия индивида, организующего опыт и эмоционально реагирующего на ситуации. Процесс этот динамический в том смысле, что личность индивида приписывает общему внешнему миру явлений (называемому нами природой) свои смыслы и содержания, организа­ции и модели и наделяет ситуации, структурированные таким образом, аффективным значением, на которое реагирует в характерной манере. Этот организующийся динамический процесс будет по мере необходи­мости отражать полученный от культуры урок, и поэтому до тех пор пока индивид не захочет отгородиться от социальной жизни, как бывает при психозах, он будет использовать санкционированные группой паттерны действия, речи и убеждения, но в усвоенной им индивидуальной манере и в соответствии с тем, что он чувствует по отношению к ситуациям и людям, на которых реагирует.
Если бы процесс личности легко поддавался пониманию, можно было бы считать его чем-то вроде жесткого штампа, который человек накладывает на каждую ситуацию, придавая ей конфигурацию, в кото­рой он нуждается как индивидуальность; поступая таким образом, он обязательно игнорирует или подчиняет многие аспекты ситуации, яв­ляющиеся для него нерелевантными и лишенными смысла, и избира­тельно реагирует на личностно значимые аспекты. Другими слонами, личностный процесс можно рассматривать как чрезвычайно индивиду­альную практику общей работы всех организмов, селективно отвечаю­щих на фигуру на фоне, реагируя на конфигурации в окружающем кон­тексте, которые являются релевантными для их жизненного занятия.
Любопытно представить, как ученые пытались разрешить проблему индивидуальности методами и процедурами, предназначенными для ис­следования единообразия и норм, игнорирующих или подчиняющих индивидуальность, обращаясь с ней как с причиняющей беспокойство девиацией, умаляя достоинства реальной, исключительной и единствен­но важной центральной тенденции, формы и т.д. Нет основания для
пересмотра этих методов, и автор не правомочен критически их оцени­вать; однако можно указать некоторые аспекты методологических за­труднений, встречающихся сегодня в общепринятой количественной процедуре.
Поскольку индивиды, как говорилось ранее, обучаются соглаше­нию с социально санкционированными паттернами действия, речи и убеждения (со своими индивидуальными пристрастиями и особенностя­ми), можно устанавливать социальные нормы для групп схожего хроно­логического возраста, пола и так далее, а также создавать стандартизи­рованные тесты и статистически вычислять их валидность (то есть дей­ствительно ли они измеряют или оценивают то, что должны для каждой группы) и надежность (то есть насколько хорошо или достоверно они измеряют или оценивают работу групп).
Хотя стандартизированные тесты, как правило, считаются изме­рителями индивидуальных различий, было бы правильнее сказать, что они оценивают степень сходства с культурными нормами, проявляемы­ми человеком, поскольку от него как от члена того или иного общества ожидают соответствия групповым паттернам. Другими словами, стандар­тизированный тест не слишком много говорит об индивидуальном в че­ловеке, но скорее о том, насколько он приблизился к нормальному вы­полнению культурно предписанных задач, для чего применяется более или менее произвольная, но внутренне неизменная схема количествен­ных оценок. Благодаря использованию всеохватывающей общей таблицы имеется возможность определять цифровую оценку для индивида в раз­личных категориях достижения, навыка, конформности и так далее, как то: успевающий, средний или умственно отсталый; мануальная или вер­бальная сноровка и т.д. Когда человека определяют в ранговом порядке в группу или класс в соответствии со стандартизированным тестом, его индивидуальное отбрасывается, и к нему применяется подходящая ин­терпретация. История стандартизированных тестов показывает, как их использовали для распределения индивидов в различные классифика­ции, удобные для управления, коррективной работы и терапии или для изоляции с целью социального контроля, не заботясь при этом о пони­мании классифицированного подобным образом индивида или раскры­тии его личностных особенностей.
Таким образом, справедливо сказать, что стандартизированные тесты представляют собой процедуры оценки индивидов с точки зрения их социализации и степени приближения к принятию и использованию культурно предписанных паттернов убеждения, действия и речи, для которых могут быть рассчитаны статистические нормы из фактических наблюдений функционирования групп индивидов, в соответствии с воз­растом, полом и т.д.
Для применения этих и более современных количественных мето­дов изучения личности возникла необходимость принять концепцию личности как совокупность измеримых дискретных черт, факторов или Других отделимых реальностей, представленных в индивиде в разных количествах и организованных в соответствии с личностными паттерна-
ми. Но поскольку личность — это больше, чем внешняя активность, необходимо каким-то способом постигнуть то, что лежит в ее основе. Потребность в количественных данных привела к использованию куль­турно стандартизованных, социально санкционированных норм речи, а также убеждений и установок, в которых и с помощью которых индивид должен выражать свою личность, например, в анкетах, опросниках, рей­тинговых шкалах и т.д.
Желательно было бы, имея в распоряжении достаточно времени, исследовать в более полной форме смысл процедуры, пытающейся вы­явить индивидуальность человека путем использования социальных сте­реотипов языка и мотивов, обязывающих индивидуальность подчиняться социальному конформизму, подчеркивая схожесть и единообразие груп­повых паттернов. Этот вопрос обретает еще большую значимость, когда мы вспоминаем, что одни и те же действия и речь каждым индивидом могут использоваться по-своему, и наоборот, абсолютно различные дей­ствия и речь могут иметь почти идентичный смысл и значение для раз­ных индивидов, демонстрирующих их. Более того, нормативные черты, мотивы и цели, выведенные из традиционных представлений о челове­ческой сущности и поведении, могут обладать значениями, часто чуж­дыми для исследователя, использующего их как данные. Слова являют­ся обобщенными символами, обычно затемняющими сущность, если не искажающими ее, уникальной личности индивида, произносящей эти слова.
Далее следовало бы заметить, что многие процедуры для изучения личности полагаются на самодиагноз субъекта и раскрытие им собствен­ного внутреннего мира личностных смыслов и чувств, которые соци­альная ситуация заставляет индивида скрывать, даже если в порядке ис­ключения он имел бы четкое представление о самом себе. Когда индиви­да спрашивают, что он думает или чувствует, либо просят указать свою принадлежность к какой-либо категории, это социальное давление соот­ветствия групповым нормам искажает его ответ и насильно помешает в категории исследования или анкеты, предложенной для самодиагноза.
Более того, как заметил Генри А. Меррей, самым важным в инди­виде является то, чего он не может или не станет говорить. Закон давно признал свидетельские показания ненадежными и подлежащими приня­тию только после множественного контроля и проверок в виде сформу­лированных юридических доказательств.
Здесь у читателя может возникнуть чувство смятения, если не воз­мущения, поскольку дискуссия привела к кажущемуся тупику, из кото­рого нет пути для изучения личности общепринятыми методами и про­цедурами современной количественной психологии. Более того, настой­чивое утверждение об уникальном своеобразном характере личности, очевидно, выводит ее из зоны научного исследования, представляемого как поиск обобщений, единообразия, инвариантных взаимосвязей и т.д. Таким образом, предполагается обсуждение некоторых последних разра­боток научных концепций и методов, а также поднятых ими новых про­блем с целью нахождения выхода из этого кажущегося тупика.
КОНЦЕПЦИЯ ПОЛЯ
Целесообразно вспомнить, что единообразие и законы природы являются статистическими показателями предполагаемых событий и вза­имосвязей, происходящих среди совокупности явлений, в числе кото­рых индивидуальные весьма беспорядочны и непредсказуемы. Теорети­ческая физика адаптировалась к концепции вселенной, обладающей ста­тистической правильностью и порядком, а также индивидуальным бес­порядком, при котором законы совокупности не соблюдаются в инди­видуальной деятельности, составляющей эти совокупности. Это позво­ляет принять квантовую физику и статическую механику, а также мно­гие другие подобные противоположности без тревоги относительно их научной респектабельности. Дискретное индивидуальное явление может рассматриваться и рассматривается как индивидуальное, к которому пря­мые методы и измерения применяются лишь в ограниченном порядке. Следовательно, интерес к индивидуальному признается научной проб­лемой и находит определенную поддержку.
Другой недавней разработкой является концепция поля в физике и ее использование в биологии. Здесь концепция поля важна, поскольку дает возможность представить ситуацию отдельной части и целого, кото­рую так смешивали и запутывали наши прежние концепции. Вместо це­лого, преобладающего над частями, которые неким непостижимым об­разом должны организовывать целое, мы начинаем думать о совокупно­сти единиц, составляющих при взаимодействии поле, которое оказывает воздействие на паттерн этих единиц. Части не являются дискретными, отдельными, самостоятельными реальностями, организованными целым, а целое — это не высший вид реальности с феодальной властью над своими частями; например, несколько железных опилок, притянутых к магниту, будут располагаться таким образом, что каждый кусочек желе­за связан с другими кусочками и с магнитом, и эти связи составляют целое; уберем несколько кусочков, и модель изменится, и то же самое произойдет, если мы добавим опилки или кусочки другого металла. По­добным образом газ можно рассматривать как поле, в котором отдель­ные молекулы, атомы и электроны сформированы общими взаимодей­ствиями всех частей в групповую активность, называемую нами газом. Экология изучает это взаимодействие разных организаций в обозначен­ной жизненной зоне, или поле, которое они составляют1.
Это понятие поля чрезвычайно важно, поскольку ведет к общему представлению, что любая «реальность», отобранная нами для наблюде­ния, участвует в поле; любое наблюдение должно подводиться под поле, в котором оно делается; или, как мы говорим, каждое наблюдение или изме­рение связано с системой отсчета, или полем, в котором оно происходит.
Здесь можно было бы обсудить много других далеко идущих изме­нений в понятиях и методах, однако вышесказанное достаточно хорошо
'Примерами других полей «часть—целое» являются пламя свечи, струя фонтана, течение воды и т. д.
показывает, что изучение личности индивида можно воспринимать как подход к некой беспорядочной и изменчивой активности, происходя­щей в поле, называемом нами культурой (т. е. совокупность взаимодей­ствия индивидов, чьи поведения формируются принадлежностью к ней). Более того, наблюдения за личностью индивида должны быть направле­ны на его поле и жизненное пространство. Мы должны также считать самого индивида совокупностью деятельности, которую паттернируют
его части и функции.
Здесь мы должны остановиться, чтобы отметить, что в прежней практике выведения сущности из данных возникало много надуманных и иррелевантных и, следовательно, неразрешимых проблем.'В прошлые годы было привычным трактовать данные температуры, света, магнетиз­ма, излучения, химической активности как отдельные реальности, не­зависимые друг от друга. Однако более современная точка зрения видит в этих данных свидетельства трансформации энергии, сообщенные в раз­ных величинах, результатах и таким образом появляющейся как темпе­ратура, свет, магнетизм. Этот взгляд имеет самое прямое отношение к изучению личности и предупреждает нас от практики наблюдения за действиями индивида и последующего овеществления этих данных в сущ­ности, называемых чертами (или каким-либо другим дискретным тер­мином), которые затем мы должны каким-то образом организовывать в живую целостную личность, проявляющуюся в опыте как единый орга­низм. На фоне этих или других, более общих изменений в научных про­цедурах позвольте нам исследовать некоторые более конкретные разра­ботки, релевантные для нашей темы.
За последние годы появились новые процедуры, раскрывающие без дезинтеграции или разрушения целого не только элементы или час­ти, составляющие целое, но также способ их расположения и организа­ции в целое. Применяются рентгеновские лучи не просто для показа на снимках или флуоресцентном экране невидимых частей внутри организ­ма или любого другого объекта, но также для дифракционного анализа, в котором рентгеновские лучи паттернируются внутренней организаци­ей какого-либо вещества, раскрывая этим его молекулярную и атомную структуру. Спектрографический анализ выявляет химические компонен­ты в качественном, а теперь и количественном отношении, а также их соединения при помощи света, распределяющегося по непрерывной це­почке толстых и тонких спектральных линий, каждая из которых опреде­ляет отдельный элемент или изотоп. Спектроскоп массы дает другой, чрезвычайно чувствительный способ определения состава любого веще­ства, излучающего радиацию, посредством которого измеряются элект­роны или скорость их движения и выводится состав вещества.
Тем не менее рентгеновские лучи — это лишь один из новейших методов, посредством которых можно выявить компоненты и органи­зацию любой совокупности, часто количественно, при помощи соот­ветствующего способа. Недавно было обнаружено, что химический со­став различных веществ, особенно белков, можно установить путем от­ражения светового луча от тонкого мономолекулярного слоя протеино-
вого вещества, нанесенного на водно-масляный слой, расположенный на металлической поверхности. Кроме того, открыт способ анализа ме­таллических руд и угля, то есть выявление химического состава и дру­гих свойств при помощи «угла влажности», угла отражения или цвета луча, отраженного от слоя жидкости на поверхности неизвестного ма­териала.
Поляризованный свет также стал инструментом для раскрытия химического состава веществ, позволяющий не прибегать к обычным методам дезинтеграции или химического разложения. Через вещества –газообразные, жидкие, или твердые — пропускают также электрические токи, раскрывающие, что они содержат и в какой форме. На самом деле можно не без основания говорить о вполне вероятном преобладании этих косвенных методов раскрытия состава и организации веществ, совокуп­ностей и организмов над прежними деструктивными аналитическими способами, поскольку они не разрушают или не нарушают вещество или живой организм, подвергаемый исследованию.
В этой связи необходимо также упомянуть разработку биологичес­ких проб, где живой организм, растение или животное используют для установления состава различных веществ и соединений, а также опреде­ляется эффективность, к примеру, витаминов, гормонов, вирусов, ле­карств, излучения, света, магнетизма и электрических токов (включая электрофорез для отделения без повреждения или изменения состава различных групп клеток, химических веществ, и т.д.). В этих методиках реакция живого организма служит индикатором, если не фактической оценкой того, о чем собирают информацию, в том числе структуры, состояния, развития и т.д. тестируемого организма. Необходимо также заметить, что физики тоже пользуются подобными изобретениями, та­кими как паровая камера Вильсона и счетчик Гейгера, получая данные об отдельной электрической частице, обнаруживающей свое присутствие и энергию прослеживаемой траекторией в водяном паре или активацией счетчика при невозможности ее наблюдения или прямого измерения.
Эти методологические процедуры совершенствуются и расширя­ются вследствие своих возможностей устанавливать то, что или непости­жимо, или неопределимо другими способами, поскольку прежние мето­ды анализа разрушали объект исследования частично или полностью. Их признают пригодными и заслуживающими доверие, прежде всего пото­му, что они более созвучны поиску неделимых совокупностей и функци­онирующих организмов, а также предоставляют больше информации об организации, на которой сосредоточены современные научные исследо­вания. Они также отражают современные понятия целого и частей и их взаимосвязей, больше не используя представление о частях как дискрет­ных сущностях с навязанной вышестоящим целым организацией, а ис­пользуя вместо этого концепцию поля. И, наконец, они дают возмож­ность исследовать специфическую, дифференцированную индивидуаль­ность организованных структур и конкретных явлений, которые игнори­руются или затмеваются прежними количественными определителями совокупностей.
Поскольку отправной пункт любого научного усилия состоит в ус­тановлении смыслов и значений для данных, получаемых каким-либо методом наблюдения и измерения, необходимо заметить, что непрямые методы раскрытия состава и организации веществ и структур основыва­ются на экспериментальных и генетических, а не статистических спосо­бах определения надежности и обоснованности. То есть можно сказать, что эти новые процедуры устанавливают значение каждого исходного факта путем применения на субстанции или структуре известного соста­ва, часто распоряжаясь таким образом, что становится возможным под­твердить, что исходная кривизна, моделирование, распределение света, излучения и т.д., если обнаруживаются в неизвестном составе, являются обоснованными и надежными показателями субстанции или структуры. Следовательно, эти методы определения обоснованности и надежности являются генетическими в смысле наблюдения или прослеживания их происхождения и развития объекта проверки, с тем чтобы исторически установить его наличие или действие; они зависят также от параллельно­го использования других процедур, которые будут обеспечивать анало­гичными данными в одном и том же соединении, подтверждая их внут­ренней согласованностью и соответствием показателей.
Психология разработала статистические процедуры установления надежности и валидности, поскольку единственными доступными дан­ными были отдельные наблюдения или измерения, взятые однократно у каждого субъекта. Из-за отсутствия в распоряжении сведений о предше­ствующей истории и развитии субъектов надежность должна была опре­деляться статистической манипуляцией самими этими тестовыми мате­риалами, поскольку кроме них других данных о функциях и деятельнос-тях субъекта не было; таким образом могла определяться только статис­тическая валидность. По-видимому, эти тесты надежности и валиднос­ти, разработанные для разрешения проблемы отсутствия других данных, теперь сами препятствуют использованию любых тех методик для изуче­ния личности, в которых надежность и валидность для каждого субъекта проверяются другими нестатистическими методами.
Можно назвать многообещающими методы временной валиднос­ти, позволяющие проверять валидность данных для конкретного субъек­та в пределах определенного промежутка времени, а также метод сопос­тавления данных, полученных разными способами от одного и того же субъекта, который дает больше возможностей для проверки надежности любых данных конкретного субъекта. Здесь необходимо вспомнить, что общепринятые методы проверки надежности и валидности тестов, ис­следований и пр. предлагают показатели только для группы, а не для отдельного индивида в этой группе.
Следовательно, проблему личности можно рассматривать на языке недавно появившихся идей и концепций, а также учитывать применение непрямых процедур при выявлении состава и организации веществ и совокупностей энергии.
Как указывалось ранее, личность можно рассматривать как дина­мический процесс организации опыта, «структуризации жизненного
пространства» (Левин) в соответствии с уникальным внутренним миром индивида. Эта концепция становится ясной и операциональной, если представить индивида и его изменчивую окружающую среду как серии полей, возникающих благодаря взаимодействию личности индивида (с его избирательным осознанием, сформированными реакциями и уни­кальными чувствами) с состояниями предметов, событий и других лю­дей в окружающем мире. Полевая организация, или конфигурация, проистекает из такого взаимодействия, где человек, как предполагается, искажает ситуацию в той мере, в какой она поддается, внутри конфигу­рации своего внутреннего мира, но должен адаптироваться к ситуации до тех пор, пока она сопротивляется искажению и навязывает личности свои требования. То, что мы назвали личностью и неумело пытались фор­мулировать как общие реакции индивида в целом, добавляя к этой сход­ные концепции, становится более понятным и доступным для исследо­вателя, когда воспринимается как процесс существования в поле, со­зданном индивидом и окружающей ситуацией.
Объективный мир предметов, организмов и явлений подобным образом можно рассматривать как поля взаимодействия объективных ситуаций с действующими культурными паттернами поведения челове­ческих существ, которые именно по причине усвоенных паттернов со­здают культурные поля взаимодействия человеческого поведения. Чрез­вычайно важно заметить, что любое наблюдение должно подводиться — в условиях количественной и качественной интерпретации — под поле, в котором оно происходит, и это лишает смысла и делает бесплодной идею чистой объективности, если она подразумевает факты неискажен­ные, не подчиненные и не связанные с полем, в котором наблюдаются. В соответствии с этим концепция стимула, когда он описывается и изме­ряется отдельно от поля и организма в этом поле, несостоятельна1. «Оди­наковые» стимулы будут различаться в каждом поле и для каждого поля и организма, селективно создающих собственные стимулы в каждой си­туации. На самом деле эта динамическая концепция личности как про­цесса подразумевает, что не существует никаких стимулов (отличных от физических и физиологических воздействий) для поведения, за тем ис­ключением, что личность селективно создает и реагирует на них в своих уникальных паттернах. Другими словами, стимулы — это функции поля, созданного индивидом, взаимодействующим с ситуацией.
Таким образом, происходит продвижение в различных сферах на­учной работы к признанию концепции поля и изобретению процедур, способных регистрировать не просто данные, но поля, в которых они наблюдаются, и находить их значение. Тем, кого пугает кажущаяся анар­хия такой трактовки, можно напомнить, что сегодняшние стандарты научной работы и методов являются частью эволюции, которая неиз-
'См. Выготского Л. С. (1936): «Исследователь, используюший эти методы, подобен человеку, который, чтобы ответить, почему вола гасит огонь, раскладывает воду на кис­лород и водород и с удивлением обнаруживает, что кислород способствует процессу горения, а водород горит сам по себе. Этот метод разложения целого на элементы не является истинным анхтнзом. применимым к решению конкретных проблем».
бежно превратит в устаревшие и сегодняшние идеи и процедуры. Вспом­ним, как химия по праву гордилась достижением количественных опре­делителей состава веществ; и насколько грубыми кажутся те первые ко­личественные методы и открытия сегодня, когда стремятся обнаружить не просто, что и сколько, а пространственное расположение составляю­щих, как в стереохимии, где одинаковые атомы в одних и тех же количе­ствах производят разные вещества в соответствии со своим простран­ственным расположением. Стоит также вспомнить, что к началу двадца­того века у молодых физиков не было проблем, за исключением более точных измерений давления, температуры и других свойств газа, и их вполне удовлетворяли эти грубые количественные показатели. Более того, сегодня биологи считают банальным, что одни и те же пищевые компо­ненты — аминокислоты, углеводы, жиры, минеральные вещества и ви­тамины — избирательно перевариваются, усваиваются и по-разному уча­ствуют в метаболизме в каждом виде и организме каждого индивида. К тому же, признано различие протеинов в каждом виде и у каждого инди­вида с вероятностью почти неограниченного числа разных протеиновых молекул, где одни и те же основные элементы организованы в уникаль­ные пространственно-временные конфигурации, соответствующие орга­ническому полю индивидуального организма.
ПРОЕКТИВНЫЕ ТЕХНИКИ
Подходя непосредственно к теме проективных методов изучения личности, мы можем сказать, что динамическая концепция личности как процесса организации опыта и структурирования жизненного про­странства в поле ведет к проблеме выявления способа организации опы­та личности, чтобы раскрыть или, по крайней мере, проникнуть в сущ­ность внутреннего мира смыслов, значений, паттернов и чувств, свой­ственных индивиду.
Эта проблема сходна с обсуждавшимися ранее, где для установле­ния паттерна внутренней организации и состава используются непрямые методы без дезинтеграции или искажения предмета, который заставляют гнуться, преломляться, искажаться, организовываться тем или другим способом, моделируют часть или все поле, где он находится, как, напри­мер, свет и рентгеновские лучи. Таким же образом мы можем подходить к личности и побуждать индивида к раскрытию собственного способа орга­низации опыта, предоставляя ему поле (предметы, материалы, пережива­ния) с относительно слабой структурой и культуральным моделировани­ем, чтобы личность могла проецировать на это пластичное поле свое виде­ние жизни, свои смыслы, ценности, паттерны и особенно свои чувства. Таким образом, мы получаем проекцию внутреннего мира личности че­ловека, поскольку он должен организовать поле, интерпретировать мате­риал и аффективно реагировать на него. Говоря более конкретно, проек­тивный метод для изучения личности представляет собой стимульную си­туацию, запланированную иди выбранную потому, что будет означать для субъекта не то, что должна была бы означать в соответствии с произволь-
ным решением экспериментатора (как в большинстве психологических экспериментов, в порядке «объективности» использующих стандартизи­рованные стимулы), а скорее то, что должна означать для личности, при­дающей или наделяющей ее собственным уникальным значением и орга­низацией. Тогда субъект будет реагировать на собственное значение пред­ставленной стимульной ситуации какой-либо формой действия и чувством, отражающим его личность. Такие ситуации могут быть конструктивными, когда субъект придает структуру, форму или конфигурацию (гештальт) аморфному, пластичному, неструктурированному веществу, такому, как глина, краски для рисования пальцами или частично либо наполовину организованным полям, таким, как карточки Роршаха; либо они могут быть интерпретативными, когда субъект рассказывает, что означает для него стимульная ситуация на картинке; либо они могут быть катартинес-кими, когда субъект разряжает эмоцию или чувство на стимулъную ситуа­цию и находит эмоциональное облегчение, заключающееся в проявлении его аффективных реакций по отношению к жизненным обстоятельствам, воплощенным в стимульной ситуации, как во время игры с глиной или игрушками. По-другому субъект может выразить себя путем конструктив­ной организации, когда он строит что-нибудь из предложенных ему мате­риалов, моделью конструкции раскрывая некоторые из организующих концепций своей жизни в этот период, как, например, при строительстве из кубиков.
Важным и определяющим процессом является личность субъекта, воздействующая на стимульную ситуацию так, как если бы она имела абсолютно личное значение для него одного или совершенно пластич­ный характер, который делает ее доступной управлению субъекта. Это доказывает, как уже предполагалось, что личность — это способ, кото­рым индивид организовывает и формирует жизненные ситуации, а так­же эффективно на них реагирует, структурируя свое жизненное про­странство, поэтому благодаря проективным методам мы выявляем под­линный процесс личности, каким он развит к данному моменту1. По­скольку образ организации и моделирования индивидом жизненных си­туаций наделяет его внутренний мир значением и эмоционально реаги­рует на ситуацию окружающего мира и других людей, а также борется за сохранение своей личной версии от принуждения или препятствования со стороны других, очевидно, что личность — это устойчивый образ жизни и чувствования, который, несмотря на смену средств, инстру­ментов и органический рост и развитие, по-видимому, будет моделиро­ваться неизменно и точно.
При ближайшем рассмотрении актуальных процедур, которые мож­но назвать проективными, мы обнаруживаем одну общую цель исполь­зования множества техник и материалов: выявить у субъекта то, что «он не может или не станет говорить», часто из-за незнания себя и неосоз­нанного раскрытия себя через проекции.
1 Индивид может выражать свои чувства, блокированные заболеванием или физио­логическими нарушениями.
В последующем изложении не делается попыток полностью рас­смотреть все использующиеся в данное время проективные техники, поскольку такое обсуждение не входит в настоящие намерения автора. Предлагается лишь несколько иллюстраций проективных методов, пока­зывающих их разнообразие и масштаб в надежде заручиться дальнейшим интересом и способствовать лучшему пониманию их особенностей и пре­имуществ. .
Чернильные пятна Роршаха, на которые субъект реагирует расска­зом о том, что «видит» в нескольких различных пятнах, наверное, явля­ются самыми известными из этих методик. В Европе и Соединенных Штатах они использовались обычно в психиатрических клиниках-и больницах для выявления конфигураций личности, обнаруживая при этом свою возрастающую ценность. Там, где были доступны истории жизни и пси­хиатрические и психоаналитические исследования субъектов, проходив­ших диагностику Роршаха, интерпретации чернильных пятен все боль­ше подтверждались этими клиническими данными. Сопоставимые дан­ные обладают величайшей ценностью, поскольку подкрепляют друг дру­га и выявляют согласованность или противоречия различных интерпре­таций и диагнозов личности.
Схожий метод затемненной картинки Вильгельма Штерна вызывал у субъекта проекции на более бесформенной основе с преимуществами, по мнению создателя, над пятнами Роршаха. Чем более бесформенной или неструктурированной является основа, тем больше чувствительность методики, которая все же теряет в точности, как это бывает у большин­ства инструментов. Следовательно, менее чувствительные в сравнении с затемненными картинками и глиной пятна Роршаха отличаются большей точностью и определенностью. Как чернильные пятна, так и затемненные картинки предоставляют основу, которую субъект наделяет или на кото­рую проецирует «увиденные» им конфигурационные модели, поскольку он видит только то, что сам ищет или «воспринимает» на этой основе. Отдельные детали реакции тем не менее важны лишь в контексте всего ответа на каждое пятно и значимы только для определенного субъекта. Это предполагает не отсутствие повторяющихся форм и значений у разных субъектов, но скорее то, что одни и те же буквы традиционного алфавита могут повторяться во множестве разных слов, и одни и те же слова можно использовать во множестве предложений, передавая чрезвычайное разно­образие формулировок, которые надо понимать в данном контексте и учи­тывая конкретного выражающего их в этом случае человека1.
Возрастает применение игровых техник в клинической диагности­ке и изучении личностного развития детей. Субъекту могут быть предъяв­лены в качестве материалов почти любые игрушки или игры либо про­стые деревянные кубики для свободной игры или выполнения некоего
1 Поскольку каждая личность должна использовать социально предписанные куль­турные паттерны в своем поведении и коммуникации, она во многом будет проявлять повторяющееся единообразие, значимое, однако, только для выявления моделей орга­низаций или конфигураций, с помощью которых она структурирует свое жизненное пространство.
запланированного действия, к примеру, постройки дома, классифика­ции по группам, установки сцены для спектакля или другой организа­ции игровых материалов в определенную конфигурацию, выражающую для субъекта эмоционально значимую модель. Необходимо помнить, что дети меньше прячутся за скрытыми и защитными механизмами и мень­ше осознают степень своего самораскрытия в игре. Исследователь не ста­вит задачу оценивать действия относительно навыков или по другой шкале достижений,'поскольку его цель — выявить тот способ «организации жизненного пространства» субъектом, который он считает для себя под­ходящим. Следовательно, важно любое исполнение вне зависимости от качества игровой конструкции или деятельности, и оно интерпретирует­ся, а не оценивается, чтобы раскрыть видение и чувствование субъектом своих жизненных ситуаций, изображенных в игровых конструкциях и последовательностях. Вопрос о значимости определенной деятельности решается не критерием ее частоты или так называемыми объективными критериями, но всей игровой конфигурацией отдельного субъекта, пред­положительно выполняющего это определенное действие или использу­ющего конкретную конструкцию в качестве выражения видения, и ощу­щения, и реагирования на жизнь, то есть своей личности. Кроме того, степень релевантности имеет контекст того, что предшествовало и что последует, а также контекст силы выражаемых чувств. При незначитель­ности, субъективности и недостаточной достоверности этих критериев могут возникнуть препятствия к использованию различных методов рас­крытия состава и структуры неизвестного вещества, через которое про­пускают свет, электрический ток или излучение, располагающиеся оп­ределенным образом или давая спектральный снимок, в котором поло­жение, количество, интенсивность линий и характер структуры показы­вают состав неизвестного вещества, его внутреннюю организацию и т.д. Конечно, проективные методы не подвергаются столь же обширному изучению, и используемые субъектами модели не исследованы так же хорошо. Важно то, что в исследовании личности открыт путь к развитию методов, сходных со спектроскопическими и дифракционными.
Если сказанное не кажется достоверным, то вспомним, что линии на спектроскопической пластине определялись не статистическими, но экспериментальными способами, благодаря которым химически тестиру­емое вещество было подвергнуто спектроскопической проверке, в ходе чего было установлено точное местонахождение, а потом и определенное название идентифицирующей линии, Благодаря многочисленным данным также установлено, что ребенок, переживающий известный эмоциональ­ный опыт, будет выражать это чувство в игровой ситуации, которое таким образом можно опознать. Поэтому дети, утратившие любимого родителя или ухаживающего за ними человека либо испытывающие тревогу в связи с приучением к туалету либо неуверенность и враждебность из-за ревнос­ти к единокровным брату или сестре и пр., будут проявлять эти чувства в своих игровых конфигурациях. Вызванные этим нарушения личности мо­гут быть установлены экспериментальным способом, и их серьезность ис­следуется с помощью последующих игровых форм и выражений. Более
того, догадки, полученные из игровых конфигураций, приводят к интер­претациям, обладающим не только терапевтическим эффектом, но и про­гнозирующим проявления ребенка в ближайшем будущем.
Используются не только игровые предметы, но также различные аморфные материалы, такие, как глина для лепки, мука и вода, грязь, а также другие вещества подобной консистенции, позволяющие субъекту, свободно обращаясь с ними, превращать их в различные предметы. В этих игровых ситуациях субъект часто переживает катарсис, выражает эмоции, которые иначе могли оставаться подавленными или замаскированными, либо символическое освобождение от обид и враждебности, которые дол­гое время перекрывались внешне хорошим поведением. Разборные куклы можно использовать для вызывания подавляемой враждебности и агрес­сии против родителей и сиблингов. Театральная сценическая игра с игру­шечными фигурами и декорациями также служит основанием для выявле­ния субъектом своих личностных трудностей и разрешения многих эмоци­ональных проблем. Маленькие пациенты лепят из глины фигурки, через которые выражают острейшие тревоги и искажения. Необходимо упомя­нуть эйдетическое воображение, которое, как сказано в конституциональ­ных исследованиях Е. Р. Джейнша (Е. R. Jaensch), показывает один из аспек­тов выражения субъекта, входящий в особенности его личности или спо­соба организации его жизненного пространства.
Художественные средства дают другой ряд богатых возможностей для проективных методов изучения личности. Рисование пальцами во многом позволило проникнуть в сущность личностных особенностей и сложностей ребенка. Обнаружена чрезвычайная польза рисования при изучении характера личности и ее эмоциональных нарушений. Сообща­ется о других клинических способах использования рисования, дополня­ющих клиническое интервью и вызывающих реакции, зачастую более информативные, чем вербальные. Кукольные спектакли вызывают у па­циентов из числа детей одновременно и диагностические, и терапевти­ческие реакции, поскольку сила драматического переживания побужда­ет ребенка к интенсивному выражению своих чувств к авторитету и к родителям, а также подавляемых желаний обидеть других. Индивидам дают роли, а затем просят экспромтом их разыграть, выявляя таким об­разом степень спутанности и сдержанности чувств. Обнаруживается так­же, что освобождение подавленных эмоций может привести личность к пониманию своих трудностей. Драматические педагоги находят ключи к личности в способе изображения индивидами данных им ролей. Музыка предоставляет сходные и часто более мощные возможности для выраже­ния аффектов, выявляющих личность. Интересно заметить, что по мере достижения терапией успеха по освобождению пациента, его художе­ственное выражение — рисование, лепка, музыка и драматическое ис­полнение — приобретает большую целостность и раскрепощение.
Как видно из предыдущего, индивид редко отдает себе отчет или осознает значение своей деятельности. В методах тематической перцеп­ции эта неосознанность дает возможность вызвать весьма важные проек­ции у субъектов, которых просят написать или составить рассказ по се-
рии картинок, демонстрирующих персонажей, с кем они могут отожде­ствить себя, и тех, кто имеет к ним непосредственное личностное отно­шение. Тем же самым образом субъекты проецируют многие аспекты своей личности при завершении рассказов и предложений, при создании ана­логий, сортировке и классификации предметов, к примеру игрушек, и в остальных методиках, где субъект раскрывает то, «что он не сможет или не станет говорить».
Выразительные движения — к примеру, почерк — предоставляют другой подход к пониманию личности, так хорошо раскрывающей свое видение жизни в привычных жестах и двигательных паттернах, выраже­ниях лица, позе и походке. Они отвергаются многими психологами, по­скольку не удовлетворяют психометрическим требованиям валидности и надежности, однако их применяют в совокупности с клиническими и другими исследованиями личности, обнаруживая возрастающую обосно­ванность при сопоставлении результатов одного и того же субъекта при независимом тестировании каждым из этих способов. В эту группу мето­дов необходимо включить наблюдение за всеми видами тиков и технику танца, так как они выявляют напряженность, тревогу и другие частично сдерживаемые чувства.
Если мы будем рассматривать проблему личности во всем ее комп­лексе как активный динамический процесс, который и подлежит изуче­нию как процесс, а не как реальность или совокупность черт или факто­ров либо как статичная организация, тогда эти проективные методы да­дут много преимуществ для получения сведений о процессе организации опыта, специфичного для каждой личности и помогающего понимать ее на протяжении всей жизни. Кроме того, проективные методы предостав­ляют возможности для использования доступных проникновений в лич­ность, которые отвергаются с кажущейся нарочитостью держащими паль­му первенства количественными методиками.
Здесь можно еще раз подчеркнуть, что исследование личности не ставит задачу единичного измерения отдельных переменных в большой группе индивидов и последующего стремления оценки статистическими методами корреляции, а также не выуживает и не устанавливает количе­ственной оценки нескольких факторов. Цель требует скорее применения разнообразных методов и процедур, которые будут выявлять многие гра­ни личности и показывать, как индивид «структурирует свое жизненное пространство» или организовывает опыт, стремясь разными способами удовлетворять личные потребности. Если окажется, что индивид проеци­рует одни и те же паттерны или конфигурации на широчайшее разнообра­зие материалов и раскрывает ряд опытов своей жизненной истории, де­лающих проекции психологически значимыми для его личности, тогда можно судить о достаточной валидности методик, чтобы оправдать даль­нейшее экспериментирование и усовершенствование в этой связи. Уве­ренность и поддержку при проведении таких исследований эксперимен­татор и клиницисты находят в том, что их концепции и методы получа­ют всевозрастающее признание и одобрение в научной сфере, а это се­годня служит доказательством наибольшей плодотворности. -,„„ Л1-ГЛ1-ТПЯКУГ немалую пользу в пости-