Андрей Курпатов - 7 настоящих историй. Как пережить развод

Развод – это настоящая смерть, но не человека и даже не отношений, а «части мозга». Той его части, где хранятся привычки, так или иначе связанные с супругом, теперь уже бывшим… Нервные импульсы, отвечающие за наши действия, мысли, чувства, бегут по прежним, проторенным путям внутри электрической сети мозга и вдруг наталкиваются на непреодолимое препятствие – отсутствие системообразующего элемента. Возьмите деревяшку, вбейте в нее гвоздь, а по кругу – еще с десяток – другой маленьких гвоздиков. Теперь возьмите нитки и наматывайте их на эту конструкцию так, чтобы ваша нитка всякий раз делала виток вокруг центрального гвоздя. А после – выньте центральный гвоздь. Все нитки, до сих пор натянутые, вмиг обвиснут. Все!

И в каком-то смысле это действительно смерть. Смерть данной конструкции, такой конфигурации электрической системы мозга. Сам мозг, разумеется, не умер, просто «запись» на нем, как на размагнитившейся пленке, пришла в абсолютную негодность. Еще будет возможность его перезаписать – то есть начать новую, другую жизнь, которая, возможно, будет куда лучше прежней. Но сейчас женщина этого не видит. И ей страшно. Очень. Но надо понять: потеряна только запись, пленка осталась цела и на нее еще можно будет записать хорошую музыку. Очень хорошую.

Раньше в ее голове были – и «завтра», и «послезавтра», и «на следующей неделе», и «на будущий год», и даже «через пять лет». Но сейчас в ней нет даже «через пять минут». Женщина пытается подумать о том, о другом, о третьем, но, как в страшном сне, все двери оказываются закрыты. И этот ужасный механический электронный голос: «Нет доступа! Нет доступа! Отказано в доступе!» Тупик.

«Как такое могло произойти?» «Что будет дальше?» «Как жить?» Вопросы словно вбиваются в голову как гвозди. И главное – на них нет и не может быть никакого ответа. Потому что завтра умерло. Завтра нет.

«Как он мог?..» «С кем?..» «Почему?..» Эти мысли тонут в потоке подступающего, выглядывающего из тьмы ночи ужаса. Они теряются в пульсирующей боли вопроса: «Как жить?! Как жить?!»

Глаз автоматически ищет торчащие из потолка крюки, выхватывает нависающие балки, через которые можно перебросить веревку, карнизы. Пугающе притягивающими становятся острые предметы – кухонные ножи, лезвия, стекла. Само собой вспоминается, что где-то в чулане, в шкафу хранятся какие-то старые бабушкины или мамины лекарства.

Неопределенность, катастрофическое отсутствие будущего настолько пугают, что смерть – эта самая ужасная из вещей – кажется блаженной, кажется избавлением, единственным и счастливым выходом. Все кончилось. Смерть.

Но, к счастью, в какой-то миг что-то в голове перещелкивает. Парализованный до сего момента, забившийся в угол инстинкт самосохранения, сдавший, казалось, уже все рубежи обороны, вдруг поднимает голову.

«Стоп! Этого не может быть! Это какой-то бред! Надо что-то делать! Надо что-то делать!»

Читать чужие письма нехорошо. То, что это именно так, мы знаем с самого раннего детства. Мы ведь еще и буквы-то толком не выучили, а нас уже предупредили – не читай, не заглядывай, не трогай! Помните – «Это же стол учителя! Как ты посмел?!»… Кто-то, впрочем, скажет, что по большому счету это условность. Соглашусь. То детское «нельзя» – условность, потому что в нем не было еще понимания сущности этого великого преступления. Именно преступления – нарушение священных и суверенных границ чужой личной жизни, пусть даже и жены, мужа. Поэтому детское «нельзя» – условность, а жизнь взрослого человека и его отношения с другим человеком – это не условность, и здесь внутренняя деликатность, ощущение значения и роли этих границ – непреложное правило.

В общем, речь не о формальностях. Проблема в том, что «чужие глаза» в нашем внутреннем мире в лучшем случае ничего не поймут, в худшем – все извратят и перепутают. Они – эти чужие глаза, о которых идет речь, – не способны учесть того нашего внешнего и внутреннего положения, которое, собственно, и предопределяет наши поступки, решения и оценки. Если я поступаю так-то и так-то, то лишь потому, что действую под давлением весьма специфических, моих личных внешних и внутренних обстоятельств. Причем даже внешние, кажущиеся «объективной данностью», они ведь тоже личные, это не описка, они для всех разные. Объяснить же, почему для меня вот «это», например, существенное внешнее обстоятельство, а вот «то» – нет, другому не объяснишь никогда. Потому что оно становится таким , субъективно – значимым, лишь благодаря моим внутренним обстоятельствам, а их – мои внутренние обстоятельства – другой даже если поймет, то есть – примет к сведению, то не сможет прочувствовать.