Дональд Винникотт - Маленькие дети и их матери

Здесь я попытаюсь рассмотреть одну-единственную вещь — ранний жизненный опыт младенца при коммуникации.

Согласно моей гипотезе, вначале зависимость действительно абсолютная и характер окружения действительно имеет значение. В таком случае каким образом любой младенец преодолевает ранние фазы развития со всей их сложностью? Нет сомнения, что ребенок не может развиться до уровня человеческой личности при отсутствии человеческого окружения, — даже лучшая из лучших машина не обеспечит ему необходимого. Для этого необходимы люди, а людям свойственно несовершенство и не свойственна механическая надежность.

Как же мы можем описать жизненный опыт ребенка на начальной ступени развития, когда он находится в абсолютной зависимости?

Мы можем постулировать особое состояние матери [21] Когда я говорю о матери, я не исключаю отца, но на этой ступени для нас важен материнский аспект отцовства. — состояние психики, подобное уходу в себя или концентрации, — характеризующее ее (в случае здоровья) на завершающем этапе беременности и в продолжении нескольких недель и месяцев после родов. (Я писал об этом в статье «Главная материнская забота» [22] См. Collected Papers: Through Peadiatrics to Psychoanalysis. London: Tavistock Publications Ltd. New York: Basic Books, 1958. ).

Мы должны допустить, что младенцы в прошлом и в настоящем, рождаясь, оказывались и оказываются в «достаточно хорошем» человеческом окружении, то есть в таком, которое приспосабливается к потребностям младенца.

Матери (или люди, замещающие матерей) способны достичь такого состояния. Однако многие женщины боятся, что оно обратит их в умственно отсталых, и поэтому изо всех сил цепляются за работу и никогда, даже на краткий срок, не позволяют себе полностью в него погрузиться. Им можно помочь, если разъяснить, что это состояние временное.

В описываемом состоянии матери способны поставить себя на место ребенка, то есть они почти теряют себя в идентификации с ребенком, и поэтому знают о его потребностях в любой момент. В то же время они остаются самими собой и осознают свою потребность в защите, пока пребывают в состоянии, делающем их очень ранимыми. Матери переживают ранимость, свойственную ребенку. Однако они понимают, что через несколько месяцев смогут выйти из этого состояния.

Таким образом, младенцы обычно проходят через опыт благоприятного окружения, когда являются абсолютно зависимыми. Ясно, что какая-то часть из них не знает такого опыта. Я хочу сказать, что младенцы, не получающие достаточно хорошей заботы, не реализуют свой потенциал даже как младенцы. Гены решают не все.

Не развивая темы, я должен указать на один момент, усложняющий для меня аргументацию. Речь о сущностном различии между матерью и ребенком.

Мать, конечно, сама была ребенком. Эта смесь переживаний, связанных с зависимостью и постепенным обретением самостоятельности, сохранилась где-то в ее памяти. Кроме того, она играла в маленького ребенка и в дочки-матери, возвращалась в состояние ребенка, когда болела, возможно, она видела, как ее мать ухаживала за младшими детьми в семье. Она могла пройти курс занятий для будущих матерей, могла ознакомиться со специальной литературой и составить представление о хорошем и плохом уходе за ребенком. И, конечно же, она испытывает влияние местных обычаев, которые принимает — или не принимает, если намерена проявить независимость или даже инициативу.

Ребенок никогда не был матерью. Он не был даже еще и ребенком. Для него все — впервые , все является первоначальным опытом . Отсутствуют мерки. Время для него измеряется не часами или движением солнца с востока на запад, а дыханием матери и тем, как бьется ее сердце, ростом и спадом инстинктивных желаний и другими немеханическими «приборами».

Следовательно, в описании общения младенца и матери, присутствует эта существенная дихотомия: мать способна «ужаться» до инфантильного способа переживания опыта, но младенец не способен подняться до взрослой сложности. И в данном случае неважно, говорит мать с младенцем или не говорит — речь еще не важна.

Вы, вероятно, хотели бы, чтобы я сказал кое-то о модуляции речи, пусть самой сложной по контуру? В аналитической работе принято говорить, что пациент облекает содержание в слова, а аналитик интерпретирует. Но это не просто вербальная коммуникация.

Аналитик чувствует общее направление материала, представляемого в данный момент пациентом и вызвавшего вербализацию. Очень многое зависит от того, как аналитик использует слова, и от отношения, лежащего за интерпретацией. Например, одна пациентка ногтями впилась мне в руку в момент переживания сильных чувств. Моя интерпретация была: «Ой!» Едва ли мне для этого потребовался мой интеллектуальный багаж, но интерпретация оказалась полезной, потому что последовала немедленно (без паузы, необходимой на размышление) и означала для пациентки, что моя рука живая, что это часть меня и что я здесь для того, чтобы мною пользоваться. Или, лучше сказать, мной можно пользоваться, если я останусь в живых.