StEll Ir - Сонадариум. Полёт Ли

- Звёзды, великие… единственно великие… звёзды оказывается могут идти горлом… целые миры не смогли этому противостоять…

- Вы ошибаетесь – миры не смогли противостоять сами себе

- А как же Он?

- Он смертельно болен и от боли теперь так смеётся, что мы не решаемся, не успеваем, не можем рассказать Ему про нашу ежедневную страшную боль… Мы равны теперь Ему… в нашей неисходящейся разорванной ране души по крайней мере… разве когда-то мечтали мы о подобном величии!

- А вселенная по-прежнему маленькая?

- Меньше некуда!

- И сделать уже абсолютно ничего нельзя?

- Ничего…

- Так чего же вы ждёте?!!!

Время бежит незаметно теперь в доме и качается в потоке неверного времени теремок. Не многие теперь верят в само время и многие окончательно отчаялись заводить, и заводить, и заводить идущие лишь по своему усмотрению всевозможные часы. Говорят, в последний раз Время видели совсем уж состарившимся и печально сидящим на чердаке, но это мог быть всего лишь актёр…

Как много пьес было задумано и с блеском поставлено на гениальных подмостках, но всё медлят и медлят участники, цепляясь за судорожные крылышки последних приготовлений, и никак не решаются приступить к намеченному на сегодня действию. И Великий Режиссёр, говорят, не вынес позора собственного бессилия и давно лежит с разможжённым черепом на брусчатке проезжей дороги столь причудливо вывернувшей прямо к ставшим высокими окнам нашего домика, но это может быть только актёр…

И, говорят, могучий Прометей с Великим Орлом на плече ищет теперь по всему свету человека, чтоб посмотреть ему в глаза. Но поиски его в тщете не уступают поискам Диогена – богочеловека изобретшего свечу. Прометей на пороге и он почти здесь, уже многие столетия растянулись в миг ожидания его стука в дверь, но кто знает, быть может он только актёр…

И вдруг оборвались коридоры в себе – и нет их… Дом стал словно тесней. Тесней, жарче, родимее… Закутки затревожились, уголки насторожились, половицы скрип-скрип и – стих свет…

Она бежала по жёлтым перекатывающимся дюнам струящегося сквозь пальцы песка к утреннему сверкающему до горизонта морю. Мир был полон любви. Ветерок всё шалил извиваясь прохладными струями. Он зачем-то пытался обнять её, но был явно неопытен и лишь вновь и вновь ловко проскальзывал по изгибам её смуглого тела. Ветерок принёс смех. Смех плеснулся хрустальными каплями над раскрытыми мокрыми волнами…

Седьмой день эшелон с этой чудо-компанией не мог добраться до места.

«Мы едем, едем, едем

В далёкие края!

Весёлые соседи,

Надёжные друзья!»

- Мыть, ты б снял сапоги!

- А то чё?

- А то снег уже – надень валенки.

- «А я валенок надену…»

- Стой! Всё, дальше не надо! Оставайся уж так…

- Значит что?

- Значит едем мы с кумом до Хабарыча. А он мне – «Погодь!». «Вот ты можешь» – он мне – «пояснить, как у бабов детишки рождаются?»

- Ой-ё-ёй! Ну и как?

- То-то вот! Я брат-кум, говорю, всё могу. Хоть тех бабов пока не встречал ещё. Я в теории сильно подкованный. Первым делом они всё поют. Заунывно, тихонько так, жалостно – «баю-бай, баю-бай, баю-бай». И приходит к ним с лесу волчок…

- Уж-т волчок?

- Да, волчок. Серый, ласковый и у них всё как есть он записывает. Ну кого принести, сколько, как и так далее.

- А они?

- Не мешай! Они ждут. Долго ждут. Чуть не год! И никому не говорят. Ничего. Молча ждут. А волчок не несёт. Потому что на то есть – подручные! В основном это птицы и аисты. Те несут. Ток гляди – одного, то и двух. А устанет нести – отдохнёт. А как падки они до капусты дюж, то на поле-то часто и сваливаются. Вот положит такой дитёнка в кочан, что побелей-пораскидистей, и идёт себе полем и лакомится. А как память у них никуда, так что часто забыл, да и всё! Прилетает тогда – тарарам! «Как я мог! Ох-ох-ох…» и так далее. В общем время искать. И тогда все по полю шарахаются – где, да где. И пока не найдут. И найдут, а оно родилось уже! Вот и сказ. Весь процесс в кратких тонкостях.

- А я вот что слыхал про бабов…

- Мыть, умри навсегда! А то сменим тебе сапоги!

- Ну и лать… Я быть может чего интересное…

- Не ези! Тебя глазы бесстыжи выказывают! Лучше пой!

«На Муромской дороге

Стояли три сосны…»

Седьмой день клонился оранжевым солнцем за ближайший лес, а ночь была по-прежнему первая…

В лёгком танце она бела, чиста и невыразимо нежна. Плавные движения… Многие зовут её Смерть, но не менее многие зовут её Любовь… Но мы внимателно смотрим на тяжёлые оковы сцены смыкающиеся над её воздушно-белыми крыльями и знаем наверняка – её зовут Джульетта. Наверное так назвал её режиссёр, хоть никто никогда не видел его. Назвал за белизну её кожи и крыльев и она танцует танец с Невидимкой. Никто не кружит её. Никто не держит её за хрупкую нежную талию. Никто не слышит её и мы бы звали нежную девочку Офелией совсем, если бы Он ей не отвечал… Но его слова звучат в глубокий унисон где-то внутри нас и поэтому мы зовём её Джульеттой, как завещал великий режиссёр…