Фриц Риман: Основные формы страха

Представим себе теперь среду, которая характеризуется неустойчивостью и хаотичностью, где то, за что сегодня наказывают, завтра не принимают во внимание; среду, в которой с ребенком продолжают обращаться как с малышом, не принимают его всерьез, относятся к нему без достаточной искренности, считая маленьким и глупым, а его вопросы воспринимают с пренебрежением, как не требующие четкого и вразумительного ответа. Или представим себе родителей, допускающих при ребенке грубые сцены и ссоры и полагающих, что он все равно ничего не понимает и зависит от них, и в то же время ожидающих, что он признает их поведение разумным. Они ведут себя таким привычным и удобным для себя способом, и когда ребенок делает им замечания и спрашивает, почему родители так поступают, они наказывают его за дерзость, исходя из принципа «quod licet Jovi, non licet bovi» («что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»). Таким образом, эта среда характеризуется хаотичностью, непонятностью, отсутствием руководящего начала и достойных примеров, в связи с чем ребенок растет при недостатке необходимых ориентиров и поддержки. Так создаются условия для того, чтобы ребенок остался безответственным. Вот один пример (из дневника девочки-подростка).

"Произошло нечто необыкновенное и из ряда вон вы ходящее. Я была больна. Матери до этого не было никакого дела, для нее я здорова, все нормально и это само собой разумеется. Поэтому: устраиваю утонченный игровой театр, в котором, с одной стороны, участвуют те молодые люди, которые этого хотят, и одна солнечная девочка, один ребенок, предлагающий угощение. Каждый, сияя, обнимается и отмечает, какая ты сладкая, а также приносит тебе все, в чем ты нуждаешься. И если нельзя добиться любви за твою нежность и хрупкость, то можно достигнуть другой цели – чтобы о тебе заботились. Чем сильней болеешь, тем больше тебя любят. Конфликт впервые возник в интернате, с того времени, как я стала взрослой. Однажды, когда мне было 12 или 13 лет, я захотела нанести визит своей тетушке. По обыкновению, я скакала сломя голову по лестнице. «Не будь такой экзальтированной», – предупредила мать. «Что значит – экзальтированной?» – «Эксцентричной, чрезмерно подвижной». Я ничего не поняла. До этого я всегда был «сладкой», «очаровательной» и вдруг стала неугомонной. С трудом я сообразила, что каждый возраст имеет свои законы. Если маленького ребенка все балуют, то с подростками это случается редко, а со взрослыми – никогда. Я стала обучаться новой для себя роли, при которой я должна лучшим образом проявить свою принадлежность к женскому полу, роль невинной девочки, которая доверчиво и трогательно смотрит на мир большими глазами и видит в нем только хорошее. Боже, я была действительно наивной, но едва старший по возрасту знакомый разъяснил мне, как я восхитительно наивна, я стала наивной по расчету. Взрослый Дон Жуан, полагаясь на мою детскую беспомощность, считал, что он ничем не рискует, делая мне безнравственное предложение вступить с ним в близость. Моя мама позавчера рассказала о том, как она старалась избавиться от меня, когда я была маленькой: «Когда ты, будучи маленькой, находилась в детском доме, я нередко забывала о тебе. Я всегда считала, что ты счастлива в детском доме, в твоих письмах звучало так много радости». Она, моя догадливая мама, которая иногда стелется, как трава, когда речь идет обо мне, была ослеплена этими прошедшими цензуру письмами! Я должна была оставаться в детском доме, несмотря на слезные просьбы о свободе. Здесь есть лишь одно оружие – болезнь! Другая девушка говорила: «Почему я расту в окружении дураков и вынуждена считаться с ними? (Она имеет в виду свою семью.) Я вынуждена так много страдать!»

Вот еще один пример истерического поведения, связанного со средовыми факторами. Мужчина лет тридцати обратился к нам для лечения по поводу фобической симптоматики: в кинотеатре он хо тел сидеть только в углу, не мог пользоваться скоростным поездом («когда я был проводником, то при больших расстояниях между станциями вынужден был останавливать поезд и выходить»), лифтом, а когда нужно было проехать через мост, должен был выходить из автомашины и идти по мосту вдоль парапета, держась за перила. Он испытывал мучительный страх перед тем, что на него может обрушиться потолок, когда оставался один в комнате. Из-за нелепости этих страхов он боялся сойти с ума. Этот страх перед сумасшествием в последние годы усугубился (один из его братьев в связи с психическим заболеванием был помещен в психиатрическое учреждение и там умер). В процессе знакомства с его биографией страхи этого пациента стали более понятными. Как единственный сын (брат был на восемь лет моложе его) он в течение длительного времени был сильно избалован матерью. Отец был образцовым чиновником с сильно выраженной склонностью к навязчивостям, он приносил работу из конторы домой, так что, за исключением периода совместного приема пищи, семья не видела его лица. Мать баловала его за спиной отца, тайно подсовывала ему деньги, приобретала для него множество обновок и заслоняла собой от мира (например, при трудностях, возникавших в школе, и т. д.). Отец думал о нем мало, не проявлял к нему интереса и был рад, когда его избавляли от неприятностей и оставляли в покое. Ребенком наш пациент часто болел, что давало матери дополнительный повод для того, чтобы его баловать; брак с человеком, который был намного старше ее и весьма здравомыслящим, ее разочаровал, поэтому завоевание сыновней любви с помощью баловства и заигрывания стало главным в ее жизни. В постпубертатном возрасте сын вместе со своим другом проводил операции на черном рынке, в связи с чем хорошо зарабатывал и водил знакомство со многими девицами. Когда мать узнала об этих подпольных гешефтах, она тотчас же отвергла желание поделиться с отцом из-за его твердых моральных установок (он был настолько корректным и порядочным, что когда не мог взять в переполненном омнибусе билет, то на следующий день покупал два билета). Из-за своих тайных запретных гешефтов сын стал менее регулярно посещать школу и поэтому испытывал все возрастающий страх разоблачения. Он вел двойную жизнь – корректного сына перед отцом и игрока за его спиной, прикрываясь при этом материнской защитой. Его привлекала такая жизнь, однако у него стали часто возникать боли в области сердца и головокружение как соматизированное выражение того обстоятельства, что его жизнь основана на обмане. Он не получал настоящей и действенной поддержки даже от своего окружения. Наш пациент индифферентно относился к отцу, его не привлекали отцовские воззрения о том, что мир основан на исполнении долга, а контакты с ним были настоль ко затруднительны, что они оба старались их избегать. Когда он, к примеру, иногда по воскресеньям заходил в кабинет отца без особой надобности, они садились на большом расстоянии друг от друга. Отец читал газету, сын просматривал иллюстрации, и они не перекидывались друг с другом ни одним словом. Им нечего было сказать друг другу, или они испытывали смущение и неловкость при попытке найти дорогу друг к другу. Пациент находил отца и его образ жизни комичным и вместе с матерью за его спиной высмеивал «старика» за его крохоборство и сверхкорректность. Мать, которая совсем юной вышла замуж за пожилого мужчину, оппозиционно относилась к мужу и в своем браке оставалась ребенком. Только сын дал ей возможность на сладиться «большой жизнью», о которой она так тосковала. И вот теперь она попала в положение, когда ее поддержка стала ложной защитой при трудностях, которые испытывал сын. Он не находил нигде нужных ориентиров, не имел почвы под ногами. Длительный страх перед грядущей катастрофой перешел в боязнь того, что все может обрушиться (потолок может развалиться и упасть), что он не может через все это пройти (страх перед мостом). Возникли и другие страхи перед ситуацией, из которой нет подходящего и желательно го для него выхода. Страх перед тем, что ложная ситуация, на которой основана его жизнь, раскроется, проявлялся также в сердечных болях и приступах головокружения. Страх сойти с ума был частично связан с братом и частично являлся проявлением приглушенного пони мания того, что все это не может продолжаться долго.