Фрейд Зигмунд - Очерки об истерии

Не вызывает сомнений, что о существовании подобного рода психотерапии догадывались Delboeuf и Бине7[vi], в чём убеждают приводимые нами ниже цитаты: “On s`expliquerait dиs-lors comment le magnйtiseur aide а la guйrison. Il remet le sujet dans l`йtat oщ le mal s`est manifestй et combat par la parole le mкme mal, mais renaissant. » ( Delboeuf. “Животный магнетизм», Париж, 1889 г.). – “…peut-кtre verra-t-on qu`en reportant le malade par un artifice mental, au moment mкme oщ le symptome a apparu pour la premiиre fois, on rend ce malade plus docile а une suggestion curative. » (Бине. «Изменения личности», Париж, 1892 г., стр. 243). – В интересной книге П. Жане8[vii], называющейся «Психологический автоматизм» (Париж, 1889 г.) можно найти описание лечения истеричной девушки посредством применения метода, во многом аналогичному нашему.

У читателя может довольно легко сложиться впечатление, что речь здесь идёт просто о каком-либо не намеренном внушении; у больного существуют большие надежды на то, что посредством лечебной процедуры он наконец-то будет полностью освобождён от страдания, и это ожидание, а не само по себе появление способности выговориться, является якобы действительным фактором исцеления. Но всё происходит совсем не так. Первый опыт подобного рода, когда таким способом был до конца проанализирован необычайно сложный и запутанный клинический случай истерии, посредством последовательного устранения всех симптомов, вызванных определенными, конкретными событиями, относится еще к 1881 году, то есть к до-“ суггестивному” периоду в психиатрии. Полное исцеление пациентки стало возможным только благодаря спонтанному аутогипнозу, вызываемому самой больной, что каждый раз приводило наблюдавшего за всем этим врача в необычайное изумление.

Обращая высказывание: cessante causa cessat effectus мы вероятно имеем право на следующее умозаключение. Вызвавшее патологическую реакцию событие каким-то образом продолжало воздействовать ещё в течении многих лет, и не только косвенно воздействуя через целую цепочку промежуточных, чем-то связанных между собою звеньев-причин, а напрямую и активно пробуждая заново прежние переживания, наподобие того, как и в более поздние времена воспоминание о пережитом психическом потрясении вызывает у пострадавшего человека обильный поток слёз. Мы можем сказать, что истерики чаще всего страдают от реминисценций (от пережитого в далёком прошлом).

В тексте этого предварительного сообщения нам не предоставляется возможность показать то, что нового привносят наши взгляды, а что можно найти у других авторов, таких как Мёбиус[9][viii] и Штрюмфель, которые представили схожие идеи о сущности истерии. Но наибольшее приближение к нашим теоретическим и терапевтическим выводам мы нашли в некоторых разрозненных публикациях Бенедикта[10][ix].

2.

Вначале поистине поражает то, что давно забытые переживания продолжают столь интенсивно воздействовать и ныне; что воспоминания о них вовсе не подлежат полному забвению, которому, как мы считали раньше (и даже были в этом убеждены) подвержены все наши воспоминания. Возможно разобраться получше в действительном положении дел поможет последующее изложение наших идей.

То, что со временем наши воспоминания блекнут или теряют свой первоначально большой аффективной заряд, зависит от нескольких факторов. Прежде всего ответственно это то, насколько эмоционально или же, наоборот, “спокойно” реагировал человек на глубоко потрясшее его событие. Под реагированием здесь мы понимаем целый ряд произвольных и непроизвольных рефлексов, посредством которых разряжаются аффекты на основе накопившегося жизненного опыта; а такие реакции охватывают они любые эмоциональные проявления: начиная от плача и доходя до бешеного неукротимого желания отомстить. Когда мы достаточно интенсивно отдаёмся отреагированию, то большая часть аффекта в конечном итоге бесследно исчезает; наш язык легко убеждает в существовании таких повседневных фактов посредством выражений типа “отбушевать, выплакаться” и т. п. А если такая реакция подавляется, то аффект продолжает быть связанным с мучительным воспоминанием. Оскорбление, которое не осталось без ответной реакции обидчику, даже если она ограничилась всего лишь несколькими грубыми словами, вспоминается совершенно иначе, чем то, которое сопровождалось тем, что человек был вынужден отмолчаться, подавляя малейшее проявление своих чувств. Язык наш обращает должное внимание на эту психическую и физическую реакцию, необычайно метким способом обозначая именно такое молчаливо переносимое (терпимое) страдание “огорчением”. – Реакция пострадавшего на травму будет иметь лишь тогда полный “катартический”11[i] целебный эффект, когда отреагирование является адекватной реакцией; например в форме мести. Но человек находит для таких ужасных действий более удобный суррогат в языке (речи), замещающем необходимость совершения каких-либо физических действий. Посредством речи аффект может быть “отреагирован” почти в той же самой степени. А в некоторых случаях речь является вполне адекватным рефлексом, например жалоба или признание в мучительной тайне (исповедь!). Но если за потрясшим человека событием не следует никакой реакции в форме действий или речи (а в самых простых случаях хотя бы слёз), то воспоминание о событии практически всегда продолжает сохранять прежний заряд мучительных аффектов.