Юрген Торвальд - Век хирургов

Ампутация руки приблизительно за сто лет до изобретения обезболивания

Живущий в наши дни человек, услышав подобного рода историю о первой встрече с великой хирургией моей юности, мог бы задаться вопросом: не оставил ли я, пережив такое, мысли о том, чтобы посвятить себя медицине – если бы это и стало крахом надежд, которые так искренне возлагал на меня отец? Я бы тогда покачал головой. Ведь представления о том, что считать бесчеловечным, невыносимым или чудовищным, меняются от эпохи к эпохе. Даже чудовищное теряет изрядную долю своей чудовищности, если оно, как и было тогда, является неизбежным, божественным или адовым, законом человеческой жизни. Такой человек, как Варрен, не казался своим современникам палачом, а напротив, кем-то настолько сильным и закаленным, что ему было под силу взглянуть в глаза ужаснейшим человеческим болезням, услышать крики этих мучеников и тем не менее делать то, что в те времена в бесчисленных случаях было единственным спасением. А посему я благодарен судьбе за такой первый опыт – он стал для меня самой наглядной иллюстрацией того, какой была хирургия стародавних времен, какими были ее методы на завершающей стадии ее существования, незадолго до открытия обезболивания, перевернувшего весь мир медицины.

В 1900 году состоялась наша последняя встреча с сэром Генри Томпсоном, который наряду с Жаном Сивиалем был, бесспорно, наиболее прославленным урологом девятнадцатого столетия. И тогда он попросил меня, как часто делал до того, рассказать своим гостям историю моей мочекаменной болезни.

Если кто-то еще и знал во всех подробностях биографию камней в моем мочевом пузыре, то это был Томпсон. Он сыграл в ней немаловажную роль и довольно часто заставлял меня начинать рассказ издалека, с отстоящих во времени, но весьма небезынтересных событий.

В намерении очертить временные границы укажу, что упомянутые события относятся к марту 1854 года. С момента открытия анестезии тогда прошло уже восемь лет, то есть они принадлежали уже к новой эре, которую я называю веком хирургии. Но в действительности история моей мочекаменной болезни, а точнее сказать, сопутствующие ей обстоятельства имели место еще в преддверии расцвета этой науки. История эта остается живой иллюстрацией возможностей старой хирургии, а именно их верхнего предела, и особенно красочно живописует ужасающую жестокость минувших времен.

Мои приключения начались в полдень третьего марта 1854 года в маленьком индийском городке Ханпур. Я оказался там во время моего первого путешествия по Индии, которое я предпринял с целью подробнее изучить «древнеиндийскую», как ее часто называли в Европе, хирургию, с таким пылом превозносимую романтичными профессорами.

Тот день в 1854 году был знойным. Но меня пробил озноб, когда исхудавший индийский мальчик, лежавший на земляном полу неряшливой хижины Мукерджи, издал свой первый пронизывающий стон. Мукерджи, «врачеватель каменных болезней из Ханпура», оперировал у ребенка пораженный каменной болезнью мочевой пузырь. Тогда это заболевание во всех частях света встречалось уже в юношеском возрасте.

Руки и ноги юноши были намертво зажаты в крепких кулаках полуобнаженных помощников, которые придавливали к земле его руки и плечи, а согнутые в коленях ноги держали широко разведенными.

Осунувшееся, старое лицо Мукерджи оставалось неподвижным. Он вытянул наружу свой намасленный палец, которым он со стороны прямой кишки придавил камень к основанию мочевого пузыря. Операционный нож Мукерджи глубоко вошел в промежность мальчика, отчего был густо окрашен сочащейся изнутри кровью. Одним быстрым движением он провел им между задним проходом и мошонкой, распоров прямую кишку, и продавил вглубь до самого мочевого пузыря. И теперь, когда нож был вынут, от нечеловеческой боли юноша стал исступленно мотать головой, и новый, еще более громкий, душераздирающий крик сорвался с его губ. Мукерджи ввел в операционную рану указательный палец и стал ощупывать пузырь в поисках камня. Сразу его обнаружить не удалось, а потому он стал снаружи надавливать кулаком на низ живота своей жертвы. Таким образом он сместил камень к той стенке пузыря, где находился его палец.

Душераздирающие крики юноши слились воедино, и теперь был слышен то нарастающий, то вновь затихающий вой – так могло бы выть беспомощное, измученное, изнемогающее от боли животное, остановившееся в нескольких шагах от смерти. Мукерджи неожиданно выдернул окровавленный палец наружу и схватил длинные узкие щипцы, которые лежали тут же, на грязном земляном полу. Он просунул их в рану, еще раз нажал левой рукой на подчревную область мальчика и сдавил ветви щипцов. Он с силой сжимал кулак, а потому кожа на костяшках его пальцев приобрела желтовато-белый оттенок. Из самого нутра донесся тихий скрежещущий звук. Затем Мукерджи сделал осторожный рывок и, пока исходящий криком, истерзанный ребенок делал новые попытки приподняться, вытянул из раны щипцы. Он передал своим помощникам красновато-желтый мочевой камень, может, два сантиметра в ширину и три – в длину.