Юрген Торвальд - Век хирургов

Она находилась в самом центре стенки правой сердечной камеры. В длину она едва ли превышала полтора сантиметра. Из нее бежал крошечный, тоненький багряный ручеек. Перед глазами Рена во плоти предстали все его домыслы о причине кровотечения, по вине которого кровью медленно заполнялись околосердечная сумка и грудная полость. Непроизвольно, не раздумывая долго, Рен укрыл рану пальцем. Сразу же после этого кровотечение прекратилось.

Сердце скончавшегося от этой раны юноши еще не раз вздрогнуло под рукой Рена. Удивительная, непостижимая природа! Палец хирурга соскользнул с сердечной стенки, как только наступила систула и сердце снова сжалось. Рен подождал недолго. Когда расслабленная сердечная стенка снова напряглась, он поместил палец на прежнее место, тем самым закрыв рану. Судя по всему, у Рена тогда не было времени, чтобы ощутить всю радость этого момента, но именно тогда он доказал, что прикосновение к сердцу, о чем он напишет позже, не влияет на сердечные сокращения.

Операция на сердце живого человека по более позднему методу Зауербруха и Шумахера, которую успешно провел Рен

Рен распорядился подать ему тонкую кишечную иглу с заправленной в нее шелковой нитью. Он взял ее в правую руку, в то время как указательный палец левой руки оставался на поврежденной, то напрягающейся, то вновь расслабляющейся сердечной стенке. Наступила диастола, палец соскользнул. Теперь на сердце чернела ничем не защищенная рана. Стремительным движением Рен провел иглу поочередно через верхний и нижний края раны, начав от левого ее угла. На мгновение ему показалось, что диастола длилась слишком долго. Быть может, правы были все те, кто предсказывал остановку сердца при первом соприкосновении с ним иглы? Но его сомнения были развеяны в следующую же секунду – сердце снова сжалось. Как и положено, настала систула, чему не помешали даже нити, удерживавшие теперь края раны.

Рен дождался следующей диастолы. Как только она началась, он протянул шелковую нить дальше и после закрепил ее на первой лигатуре шва. Нить была прочной. Кровотечение стало стихать, и Рену не приходилось больше сдерживать его пальцем.

Рен взял в руки вторую иглу и вторую нить. У него были всего какие-то десятые секунды! Игла быстро ныряла в ткань и также быстро выныривала из нее. И снова мучительное ожидание: в любой момент сердце могло остановиться. Но вот снова наступала систола, за ней – диастола и закрепление второй лигатуры, за которой последовала третья. Рен воспроизвел все действия в той же последовательности еще один раз. Он продевал и вынимал иголку, каждый раз опасаясь, что сердце вот-вот перестанет биться. Сердце снова разжалось. Он закрепил следующую лигатуру. Края раны полностью примкнули друг к другу. Кровотечение остановилось, а сердце продолжало биться. О чудо природы! Почти в ту же самую секунду Зигель своим надтреснутым, хриплым голосом проговорил: «Пульс прощупывается лучше… Пульс становится уверенней…»

Рен потребовал раствор поваренной соли. Он промыл околосердечную сумку и грудную полость, вынул оттуда кровяные сгустки. После он осушил сумку и плевру, вставил дренажную трубку, вернул участок ребра в прежнее положение и зашил внешнее отверстие, оставив лишь небольшой зазор для дренажа.

Два часа спустя Юстус спокойно лежал в своей постели. Сердечные тоны стали чистыми и ровными. Юстус спал. Все эти два часа Рен, ни слова не говоря, просидел у его постели, глубоко погрузившись в мысли. Снова и снова он брал в руку запястье Юстуса и прощупывал его пульс. В конце концов он поднялся и ушел. По его собственным словам, подобно сомнамбуле он пробрался по садовой дорожке к воротам, в прохладу опустившейся на город ночи. Он не стал искать экипаж. Он отправился домой пешком. У Рена возникла насущная потребность в движении, потому что на него вдруг нахлынуло осознание громадного значения того, что ему пришлось пережить за последние несколько часов. И ему казалось, что вся эта глыба вот-вот раздавит его, придавит к земле.

Все те дни, что разделяли десятое и двадцать второе сентября 1896 года, стали для Луи Рена временем кризисов и сражений за конечный успех всего им содеянного и за собственную правоту. Он выстрадал все то, что уже пропустили сквозь себя все пионеры, начиная с Макдауэла – страх и надежду, разочарование и веру.