Эрик Вейнер - География гениальности - Где и почему рождаются великие идеи

Группомыслие – противоположность коллективному гению и тревожный сигнал всем, кто восхваляет достоинства коллективного разума. Это коллективная глупость, и ей подвержена каждая культура. Однако возникает вопрос: почему некоторые эпохи в этом смысле уязвимее? Почему в одних случаях собрание талантливых людей дает взлет гения, а в других – группомыслие?

Простого ответа на этот вопрос не существует, но, по мнению психологов, многое определяется готовностью группы терпеть иные взгляды. Исследования показали: больше идей (причем хороших идей) генерируют группы, открытые для плюрализма. Дело обстоит так даже в тех случаях, когда альтернативные взгляды полностью ошибочны . Само наличие иного мнения (пусть неверного) улучшает творческие возможности. То, как мы разговариваем, значит не меньше, чем то, о чем мы разговариваем. Конфликт не только допустим в местах, где расцветает гений, – без него не обойтись.

Как это проявилось во время шотландского Просвещения? Прежде всего, объясняет Том, люди разговаривали не обо всем подряд. Тема должна была считаться достойной обсуждения («обсуждаемой», как сказал Юм). А в остальном границ не существовало.

– Были допустимыми словесные дуэли – flyting.

– Даже так? Никогда не слышал.

– Да, ритуальное унижение оппонента путем словесного насилия.

Я содрогаюсь:

– Звучит так себе.

– Да уж. – Глаза Тома делаются еще более озорными. Шотландцы – большие спорщики, объясняет он мне, и в его словах слышна национальная гордость, прорывающаяся сквозь академическую сдержанность. Если вы ищете словесное насилие, Шотландия – место для вас. И все же, что существенно, после хорошей порции ритуального унижения оппоненты отправлялись в местный паб хлебнуть пива. Ничего личного.

Вообще говоря, чтобы получить удовольствие от flyting, необходимы оба аспекта: и ритуальное унижение, и последующая выпивка. Без первого разговор превратится в занудный обмен банальностями, а без второго все разругаются.

Еще недавно в Шотландии вешали «ведьм», а тут терпимость наполнила жизнь свободой. Писатели вовсю нападали на церковь, государственных мужей и прочих священных коров, и ничего им за это не было – разве что, по словам историка, «мелкие неудобства и булавочные уколы». Более всего уважался «человек независимого ума» (выражение поэта Роберта Бернса).

Впрочем, все хвалят терпимость , но не все скажут, что это. По словам Тома, терпимость терпимости рознь (как и гений гению). Чаще всего можно встретить терпимость пассивную: некоторые нарушения обычаев дозволяются, хотя и не всегда одобряются. Эдинбург был снисходителен к своим эксцентрикам и гениям (зачастую это были одни и те же люди). Как сообщает современник, Адама Смита нередко видели на улицах «увлеченным разговором с невидимыми собеседниками и улыбающимся им». В каком-нибудь ином городе такого чудака могли бы и изолировать от общества. А тут – пожалуйста, на здоровье.

Однако Том Девайн говорит, что в Шотландии существовал еще один вид терпимости: «вызывающий» («я тебе покажу»). Мне хочется возразить, что это оксюморон, противоречие в терминах, но я осознаю, что в стране мастера Броди и не такое возможно. Лучше подождать: пусть Том объяснит.

– Возьмите Адама Смита и Дэвида Юма. Крепкая дружба не мешала этим философам браниться, особенно по таким вопросам, как религия. Для Смита было непостижимо, почему Юм перешел к откровенному атеизму. Юм же не мог взять в толк, почему Смит не делает этого шага.

Фокус в том, объясняет Том, что споры были оживленными и пересыпанными колкостями, но их участники никогда не переходили на личности.

– Шла битва идей.

Мне нравится, как рассуждает Том Девайн. Нравится, как самые прозаические фразы звучат у него поэтически, а самые любезные предложения – «Хотите чашку кофе?» – так, словно он замышляет опасный заговор, а вас приглашает примкнуть. Если, конечно, у вас хватит пороху. Если хватит мужества. Если вы достаточно шотландец.

Что ж, я готов. Но, увы, Тому пора по делам. Намечена встреча с телепродюсером. Если вы национальный бард Шотландии, да еще и живой бард, вас отрывают с руками. Мы выходим вместе, минуем безжизненный коридор, спускаемся по лестнице с этажа номер полтора на первый этаж, и за массивными деревянными дверями нас встречает серый холодный день.

– Минутку, минутку, – уголки глаз у Тома морщинятся, – смотрите туда. Видите черный фургон?