Игорь Храмов-Тесёлкин - О войне – с любовью. Россиянам. Соотечественникам. Потомкам

Я уже писал, что нынешнему поколению очень повезло – они застали в живых ветеранов той Великой войны. Когда я вспоминаю знакомых мне участников Великой Отечественной, первая врезавшаяся в память отличительная черта – у них всех этот смысл безусловно был. Вернее – они умели этот смысл в эту самую жизнь привносить, просто серьезно относясь к тому делу, которое они исполняли.

Я вспоминаю духовника Саратовской епархии, настоятеля первого военного храма на территории России, открытого после советской власти, протоиерея Николая Архангельского, бывшего в годы войны командиром «Катюши». Он ни разу не сказал никому из прихожан – нет, даже не резкое слово, просто – «я не могу», никому никогда не отказывая в беседе, хотя к концу жизни почти ослеп и с трудом доходил до машины, которая ждала его у ворот храма.

Когда я в один из сложнейших периодов своей и так достаточно непростой жизни находился в очень сложном духовном состоянии, он очень здорово меня выручил. В какой – то степени – спас. Его молитвы, как и многих других, помогли мне выстоять и победить. Потому что публикация этого текста, как и других – это победа. Которая далась – уж поверь, читатель – весьма и весьма непросто.

Сейчас я думаю: а мог кто-то из священников, кроме него, тогда мне помочь? Возможно, что и нет. По крайней мере, в Саратовской епархии я таковых тогда не знал, а я знал – даже тогда – достаточно многих. Неудивительно, что человек, отличившийся в брани военной, был так искусен в брани духовной. А вообще-то – если по-простому: он просто относился к людям с состраданием и любовью. Неудивительно, что святые так часто повторяли, что Бог – это простота.

Я вспоминаю одного из ветеранов журналистики – ветерана последнего военного призыва Юрия Пятницкого. Это сейчас я вспоминаю его с теплотой, а тогда он, что называется, у меня «в печенках сидел». Особенно когда я был дежурным редактором по главной областной газете и шла какая-нибудь его статья. Тогда все дежурные сотрудники, особенно корректора, от него просто стонали, поскольку каждую свою строчку он проверял и перепроверял по нескольку раз и до самого последнего момента вносил правку. Его нещадно «резали», кромсали, иногда, как я сейчас понимаю, вовсе не по необходимости, а чтобы «сэкономить место» или просто от усталости и раздражения, он относился к этому в общем-то достаточно благодушно, вздыхая об «издержках профессии» и внося в текст новые изменения.

Компьютеров тогда не было, свинцовые буковки методом «высокой печати» набирали вручную (видите, какой автор древний) и процесс правки был технически достаточно сложным. При этом – что удивительно: процесс был очень громоздким, количество шрифтов было на порядок меньше, но при этом у каждой газеты было свое лицо.

Я даже не ставлю это слово в кавычки – оно действительно было. Я мог случайно увидеть обрывок газеты или газетный сверток на улице (в стране был дефицит упаковки и в газеты люди тогда завертывали все не очень ценное – пакет мусора, например) и буквально по клочку бумаги с уверенностью сказать, что это – официозная «Правда» или «Комсомолка» с ее хаотичной версткой и такими же взбудораженными и непричесанными, но казавшимися тогда такими искренними и милыми взглядами на жизнь.

Оговорюсь для сегодняшнего читателя – я пишу именно о той – настоящей «Комсомолке», а не о сегодняшнем – цитирую руководство газеты – «коммерческом проекте», контрольный пакет которого принадлежит американскому, что ли, капиталу и который, несмотря на это, то же самое руководство упрямо продолжает именовать «чисто российским продуктом». Уж тогда точнее будет – русскоязычным…

Сегодня, когда процесс изготовления упрощен до предела и в арсенале столько технических средств, почти все газеты как близнецы – похожи одна на другую. Ну, за исключением разве что «Завтра» – ее, в отличие от других, весьма и весьма часто – можно читать. Большинство остальных не то что просматривать – по моему, даже в качестве туалетной бумаги использовать неприлично. Не «лицо» просится на язык, а, простите, «харя». Может, потому так любят наши «политтехнологи» словечко «харизма», что уж больно слова-то родственные?

Продвинутый либеральный читатель, пожалуй, упрекнет меня в любви к проклятому тоталитарному (или уж – перестроечному – перекроечному) прошлому и даже, возможно, съязвит, что тогда и корректора, пожалуй, были значительно моложе и симпатичнее… Нет, думаю, дело все же не в этом. Попробую объяснить.