Б. Соколов - Молотов. Тень вождя

Молотов вспоминал:

«Отец здорово пил. “Питух” был. Купцы пьют, ну и он с ними. Везли его как-то на санях домой, и на повороте его выбросило из саней. Отец упал и сломал ногу о столб. Только в России такое может быть. С клюшкой ходил. А выпьет: “Все ваши Марксы, Шопенгауэры, Ницше — что они знают?” Особенно ему “Шопенгауэры” нравилось произносить! Громко. Лет шестьдесят пять прожил».

И еще Вячеслав Михайлович говорил об отце Феликсу Чуеву:

«Он бывалый человек. Он бывал на разных ярмарках, в Нижнем Новгороде и других местах, а там у него была вольная жизнь. Родители жили в Вятке, а “Торговый дом братьев Небогатиковых” был в Нолинске. Их трое — братьев Небогатиковых, они нам помогали. Николай, старший мой брат, окончил гимназию, поступил в университет».

Умер отец, по словам Вячеслава Михайловича, примерно в 1923 году, а мать — в 1920-м. В семье было десять детей, но выжили шесть братьев и старшая сестра. Отец говорил о них: «Шесть сыновей и сам соловей». Молотов был предпоследним ребенком. Надо сказать, что в дальнейшем, занимая важнейшие государственные посты, он никак не покровительствовал своим родственникам, да и те, в свою очередь, не искали его помощи. Замечу также, что совсем не пролетарское происхождение ни в коей мере не помешало партийной карьере Молотова. Для так называемых «старых большевиков» даже потомственное дворянство никогда не было лыком в строку. Вот для партийных рядовых социальное происхождение играло роль

отнюдь не последнюю, и сам Молотов впоследствии не раз вычищал из партии детей дворян, купцов и даже приказчиков.

В школьные годы Вячеслав играл на скрипке, пел, писал стихи. Молотов вспоминал, что в Политбюро трое в прошлом были певчими в церкви — он, Сталин и Ворошилов:

«В разных местах, конечно. Сталин — в Тбилиси, Ворошилов — в Луганске, я — в своем Нолинске... Сталин неплохо пел... Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. “Да исправится молитва моя...” — и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное».

Выходит, эта троица спелась в Политбюро не только в переносном, но и в прямом смысле. И благодаря чему — любви к церковному пению!

Семья переехала в Вятку, и в 1897 году Вячеслав поступил в городское училище, откуда его вскоре выгнали за плохое поведение. Потом перебрались в Нолинск, где он окончил чегаре класса городского училища. Последовавшая за тем попытка поступления в Вятскую гимназию не увенчалась успехом. Пришлось довольствоваться 1-м Казанским реальным училищем, из которого его исключили в 1908 году накануне экзаменов за революционную деятельность. Позже Молотов с гордостью говорил, что его исключали из всех учебных заведений.

В Казани Молотов жил в одной комнате с тремя своими братьями. Один из них учился в гимназии, другой — в художественном училище, третий — в реальном, вместе с Вячеславом. Все оничиграли на скрипках и обучались в бесплатной музыкальной школе, созданной стараниями казанского мецената.

На склоне лет Вячеслав Михайлович вспоминал в беседе с Феликсом Чуевым:

«Ешьте щи с кусками! Старорусская пища. Помню с детских лет. Куски черного хлеба настрогаешь в щи и кушаешь».

И еще он повторял в конце жизни, не без некоторой, как кажется, гордости:

«Я человек девятнадцатого века. С каким суеверием люди вступали в новый век, боялись всего!»

Но сам Вячеслав, кажется, в тот момент еще ничего не боялся. Бояться он начал значительно позже.

Вообще, о детстве и ранней, дореволюционной юности Молотова мы знаем очень мало и главным образом с его собственных слов. Но, судя по всему, ничем выдающимся в то время Вячеслав не отличался и никак не выделялся из среды своих сверстников. Хотя много читал, в том числе и работы философов. И похоже, довольно рано пристрастился к Марксу, что и определило его дальнейшую судьбу.

Летом 1906 года Вячеслав Михайлович вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию, сразу же примкнув к фракции большевиков. Он участвовал в создании нелегальной революционной организации учащихся. Позднее Молотов утверждал, что к революционной деятельности его толкнуло увлечение русской литературой:

«Я все читал. Чехова — с начала до конца. Григоровича — от начала до конца, он ведь хороший русский писатель. “Антон Горемыка” — я зачитывался. Я еще учился в такое время, когда мне, мальчишке, не давали читать Майн Рида, Купера... Школа запрещала. Таскал тайком Купера и прочих. Майн Рида очень мало читал».