Григорий Луговский - Революция для своих. Постиндустриальная Утопия

Свобода – все, что характеризует субъекта, а воля – способность выживать, сохранять себя, занимая свое место в мире, а также осваивать новое, расширяя пространство своего. Поэтому эволюция толкает живое к улучшению способности отстаивать себя. Упрощенно свобода выглядит как выбор цели, а воля – как движение к выбранной цели и достижение состояния, когда эта цель теряет актуальность.

В специфике отношений свободы и воли скрыт, возможно, ответ на вопрос: почему в одних и тех же условиях эволюционирует не все особи? Почему мы наблюдаем одновременно существование амебы и человека, хотя миллионы лет назад были только амебы? Разнообразие форм жизни, разных по уровню сложности, показывает, что какие-то субъекты всех видов участвуют в эволюции, а другие либо погибают, либо выживают, но не меняются.

Качественный суверенитет включает способность не только отстаивать границы, но и определять «свое» и «полезное», отделяя его от чужого и бесполезного (или вредного), познавая себя и окружающий мир. Это определяет приоритетное развитие психики и возникновение сознания в ходе эволюции. Субъектность стимулирует познание, включающее определение границ и выявление законов. Следующий этап развития субъектности – способность договариваться с другими, создавая собственные законы. В какой-то степени этот этап знаком даже простейшим организмам, ведь каждый вид существ обладает своими законами, определяющими их взаимодействие со своими и чужими.

В природе взаимодействие субъектов выглядит более жестко и закономерно. Иногда это симбиоз и сотрудничество. Но чаще мы наблюдаем (возможно, потому, что это нагляднее) борьбу за существование, когда утверждение субъектности происходит как ницшеанская «воля к власти», когда сильные и здоровые имеют больше субъектности, чем слабые и больные. Размер тоже имеет значение, хотя более мелкие виды могут получать преимущество в борьбе за счет коллективных действий.

Конфигурация человеческой субъектности сложнее. С точки зрения Декарта, а за ним и мейнстримовой европейской философии нового времени, единственное, что мы знаем достоверно – существование себя как мыслящего субъекта. Наша фиксация внешнего бытия может быть под вопросом, поэтому та печка, от которой мы пляшем – Я сам. Я есть, поэтому я – точка отсчета на шкале. М. Мамардашвили считал, что центром, по отношению к которому определяет свое состояние человек, являются «вечно длящиеся акты, которые не считаются случившимися» , что примерно соответствует бытию. Все прочие субъекты и их бытие познаются нами в сравнении – по признакам подобия и различия. Представление о субъектности Другого рождается из человечности/эмпатии: Я узнаю Другого как субъекта по образу и подобию себя, но более активным чувством является неподобие.

Мы не только узнаем о существовании себя по мысли (декартовское «мыслю, значит – существую»), а и по делу. Проще говоря – по воле, ведь и мысль, и акт являются ее проявлениями. Чтобы ощущать жизнь, нужно не только созерцать ее (подход восточный, в духе буддистов и даосов), но и действовать – менять созерцаемый мир, чтобы убедить себя: «я есть сущий». В таком прочтении христианского самоуподобления богу преломился волюнтаристский характер европейской горячей культуры [2], и собственно христианское единобожие, где нет места смирению перед миром, а есть только смирение перед богом. Но если Я подобен богу и наделен свободной волей (что утверждает христианство), то «значит все можно». В этом понимании и начало учения о сверхчеловеке, и фобии Достоевского, и анархический оптимизм Штирнера.

Социальность предполагает систему отношений, которую субъект принимает, отказываясь от части суверенитета. Такая форма связей реализуется не только человеком и даже не одними живыми существами. Взаимодействие системы и внесистемных элементов можно рассмотреть даже на примере любой науки. Здесь всегда есть набор фактов и набор теорий – схем, организующих разрозненные факты в работающую систему, «общество». Если какие-то факты не вписываются в прокрустово ложе схемы, тем хуже для них. Для познания такие факты пребывают в процессе становления – они еще не доросли до того, чтобы вписаться в схему, либо уже ее переросли, представляя собой зародыши новой схемы, которая появится в будущем. Факты, находящиеся в свободном движении, когда-нибудь организуются в новые схемы (прибегая к помощи разума ученого-новатора), либо берутся в орбиту власти старых, уже работающих схем (если схема может выиграть от этого объединения), Можно говорить даже о том, что все в мире состоит из схем и не подчиняющихся им фактов – феноменов. Входя в схему, феномен теряет долю своей субъектности, но приобретает некоторое благо – познаваемость.