Антонио Менегетти - Искусство, сновидение и общество

В глубинном значении науку нельзя воспринимать как место работы, потому что это возможность осуществлять миссию познания определенного контекста. Специфика науки состоит в том, что она должна выяснить, что хорошо, а что плохо для человека на биологическом уровне. Следовательно, речь идет не о науке, которая создает закон или новую идеологию, а о науке, которая основана на смирении исследователей, демонстрирующих то, что дает преимущества, или то, что наносит ущерб человеку в биологическом плане.

Так, наука должна объяснять, какая музыка, какие цвета способствуют биологии, а какие, напротив, убивают ее [70]. То же самое касается и секса: необходимо определить, какой секс усиливает биологическую активность, жизненные силы субъекта, источник воли, остроту памяти и ума, а какой, напротив, вызывает снижение воли к действию, появление микоза и других патологий. Сегодня секс представляет собой свободную передачу биологического заражения.

Естественно, с этой целью наука должна исследовать психический фактор, который до сих пор ею не учитывается: много говорится о факторах экономики, политики, идеологии, но о психической составляющей до сих пор ничего неизвестно [71].

Под «фактором» подразумевается воздействие, изменяющее реальность и следствия. Таким образом, психический фактор управляет и в некоторых случаях, формирует – сознательно или бессознательно – динамику несчастья, несмотря на то, что ученые до сих пор ничего об этом не знают. Такое специфическое исследование должно быть проведено наукой с использованием собственных инструментов, как в области физики, биологии, неврологии, онкологии, психологии, так и медицины.

В сущности, наукам, изучающим внешние факторы, говоря юридическим языком, абсолютно не хватает знаний, компетенций и исследований в области внутреннего пространства, сильно редуцированного и рассматриваемого исключительно с точки зрения функций инстинктов и греховности. Полностью ускользает сфера интенциональности. Действительно, нельзя искусственно создать пути следования интенций или намерений, но нужно понимать, что именно психическая интенциональность является вектором, ведущим к коллективному несчастью или процветанию. Интенциональность экзистенциальной, а затем и патологической шизофрении формирует детерминизм в индивиде, в частной жизни, в группе, в обществе, в различных бедствиях и потерях. В данном случае либо мы начнем серьезно работать над этим, либо, воздвигая памятники лауреатам Нобелевской премии [72], святым и им подобным, мы останемся ленивыми приспособленцами, отдающими себя во власть смертоносных чувств и любовных отношений. Именно стереотипы умерщвляют ценности знания, жизни, развития, культуры, а ведь человек обладает неисчерпаемым потенциалом для их познания. Кроме того, когда люди прощают и превозносят умерших, часто за этим скрываются действующие формы ошибок. Благоговейное прощение умерших прикрывает активные процессы эмоциональной некрофилии.

Используя инструменты онтопсихологической школы – семантическое поле, онто Ин-се, монитор отклонения, – на экспериментальном уровне можно компетентно выявлять процессы, приводящие к ошибке. Без этих трех инструментов, применяемых вместе каждое мгновение, невозможно прочтение психопатологического процесса. Онтопсихология анализирует психическую интенциональность, и одновременно внешнюю реализацию материально-исторической, социальной конкретики, отслеживая при этом импульсы онто Ин-се, семантическое поле, монитор отклонения, меметику [73]и оригинал. Поэтому так важно оживить научную любознательность, направленную на понимание этих открытий, и начать их использовать таким образом, чтобы и люди стали помогать человеческому в самих себе.

В качестве примера клинического случая приведем анализ некоторых сновидений известного русского режиссера Андрея Тарковского [74].

1 сновидение* (6 апреля 1972 г.)

«Сегодня мне приснился странный сон: будто бы я смотрю на небо, а оно светлое-светлое, тусклое…» – противоречие: светлое или тусклое? Клиент всегда говорит неправду, он убежден, осознавая свою ошибку и разрушение, он расцвечивает их надеждой и по-детски преувеличивает. «…высоко-высоко медленно кипит как бы материализованный свет, словно волоконца солнечной ткани, похожие на шелковые и живые стежки на японском крепе от вышивки…» – это означает потерю контакта с жизненностью, то есть человек начинает контактировать с чем-то механистическим, что не дает ему питания, когда за биологическим аспектом больше нет целостной метаболизации. Следовательно, он уже находится вне своей биологии. «…и мне кажется, что волоконца эти, эти светоносные и живые нити, двигаются, плывут…» – приходит на ум образ Соляриса [75], который кажется этой тканью из сна, показанной в виде океана в фильме. «…и становятся похожими на птиц, парящих недостижимо высоко… Так высоко, что если птицы будут терять перья, то перья эти не упадут, не опустятся на землю, а улетят вверх, унесутся, чтобы навсегда исчезнуть из нашего мира. И течет, опускается оттуда же тихая, волшебная музыка, кажется, что она похожа на звон колокольчиков…» «Колокольчики» отсылают к музыке na¿f [76], музыке детства, что является сигналом начала легкой шизофрении, в то время как появление во сне клоуна или циркача указывает на шизофрению продвинутой стадии. «…Это журавли. Вдруг я услышал и проснулся. (…) Мне иногда снятся чудесные сны». Режиссер находится в состоянии экзальтации, он просматривает проекции собственной болезни. Подобные вещи также ярко проявляются во всех остальных формах культуры, музыки, живописи. То есть он начинает превозносить любой символ, который на самом деле противоречит биологическому смыслу.