Array Сборник - Одушевленный ландшафт

Размышляя о роли природного ландшафта в становлении человеческого сознания, И. И. Свирида пишет: «ландшафт служит частью не только внешнего, но и внутреннего пространства человека» [Свирида 2007, c. 23].

Природный ландшафт становится частью внутреннего пространства человека как результат проекции «самого внешнего пространства» (А. Н. Бернштейн), однако, топологические свойства проекции, как и предполагал А. Н. Бернштейн, оказались очень неожиданными.

Роль культуры в коллективном и индивидуальном восприятии пространства. Предки человека жили в природном ландшафте и были его частью. Их жизнедеятельность и необходимая для этого ориентация в пространстве достаточно эффективно обеспечивались эволюционно обусловленными формами территориального поведения.

Однако, уже на начальных стадиях формирования человеческого сознания восприятие пространства претерпело кардинальные изменения. Можно предположить, что осознание естественного ландшафта сопровождалось семантизацией и сакрализацией его элементов.

Со временем ландшафтные объекты приобретали в коллективном сознании образность и семантику. Природный ландшафт все больше и больше преобразовывался в ландшафт-текст, который, постепенно становясь более подробным, запечатлевал мифологию связанного с ним и формирующегося в нем человеческого коллектива.

Разрабатывая идею культурной памяти, Я. Ассман пишет о ландшафтах воспоминания: «…в коллективной и культурной мнемотехнике, в "помнящей культуре", пространство также играет ведущую роль… Даже целые местности, и прежде всего они, могут служить средствами культурной памяти. Они в этом случае не столько размечаются знаками ("памятниками"), сколько сами поднимаются в ранг знака, т. е. семантизируются» [Ассман 2004, с. 63].

Я. Ассман приводит пример того, как у австралийских аборигенов местность с ее ландшафтными объектами служит не только средством коллективной памяти, но и коллективной идентификации: «По большим праздникам они (аборигены Австралии. – С. Б .) утверждают свою групповую идентичность тем, что отправляются в определенные места, с которыми связано воспоминание о духах предков, от которых они происходят» [Ассман 2004, с. 63]. Вероятно, что, оказавшись в таких «местах памяти» (мнемотопы), человек погружается во вполне определенные переживания. Есть также основания полагать, что человек, принадлежащий к культуре, частью которой являются мнемотопы, способен вполне эффективно расшифровывать метафоры «мест памяти». Это означает, что индивидуальное и коллективное восприятие ландшафта имеет определенную культурную обусловленность.

На наш взгляд, такую же функцию коллективной идентификации в современной России выполняют памятники и памятные места, связанные с Великой Отечественной войной.

Обосновывая сложное взаимодействие культуры и ландшафта, И. И. Свирида анализирует происхождение лабиринта: «Естественный ландшафт повлиял на структуру лабиринта – одну из наиболее многозначных пространственных архитектурных форм. Его происхождение связано как с ландшафтными элементами, так и с мифологией. Мифология сама обнаруживает зависимость от ландшафта и его рельефа, о чем свидетельствовала крито-микенская культура с ее легендарным, как полагают ученые, лабиринтом и мифом о Минотавре» [Свирида 2007, с. 23]. Если иметь в виду, что архаическое сознание существовало в форме мифа, то можно предположить наличие глубинной генетической связи между ландшафтом и сознанием.

С другой стороны, разнообразные продукты ментального освоения пространства не только фиксируют природное в культуре, но и опосредуют восприятие ландшафта и природы. Восприятие человеком различных сторон его жизни опосредовано прошлым опытом, то есть его субъективностью. Восприятие ландшафта и его отдельных элементов опосредовано не только индивидуальным опытом, но и культурой, из гипертекста которой индивидуальное сознание «вычерпывает» свое содержание. Таким образом, и коллективное, и индивидуальное восприятие ландшафта всегда культурно обусловлено. Воспринимая ландшафт, человек неосознанно проецирует на него содержание своего культурно обусловленного индивидуального опыта. Мало кто отдает себе отчет в таком акте видения.

Использование ландшафта в психологических практиках. Реальное или воображаемое взаимодействие с ландшафтом и отдельными ландшафтными объектами давно и, на наш взгляд, достаточно эффективно используется в различных терапевтических практиках. В нашей более ранней работе содержится далеко не полный, но вполне достаточный обзор таких практик [Березин, Исаев 2009]. Направленное фантазирование (Р. Дезолье), направленное аффективное воображение (Х. Лейнер), творческие путешествия и терапия творческим общением с природой (М. Е. Бурно), ландшафтная аналитика (С. В. Березин, Д. С. Исаев), ландшафтная аналитика с собаками (Ю.В. Конопельцева), ландшафтная арт-терапия (А. И. Копытин) – все это примеры психотерапевтических методов, построенных на разных методологических основаниях и в той или иной форме использующих разнообразные феномены, возникающие в системе отношений «человек – ландшафт». С помощью различных методов (тесты, беседа, интервью, анализ дневниковых записей, шкалирование и др.) исследователи обоснованно доказали эффективность психотерапевтических методов работы в системе «человек – ландшафт». С тем, что «это хорошо работает», более-менее ясно. Неясность сохраняется в том, как это работает? К слову, вместе с добротными описаниями психотехник появляются респектабельные работы, содержащие теоретико-методологические обоснования методов и техник работы в системе «человек – ландшафт». Примером таких работ может быть исследование А. С. Белорусца и Ю. В. Конопельцевой [Белорусец, Конопельцева 2017].