Любовь Ульянова - Севастополь. История страны в лицах

Однако в Севастополе, в 1919–1920-х годах, с писателем – рискну предположить – происходит еще одно изменение – становится принципиально другим его мировоззрение. И именно переосмысление ценностей, несомненно, мучительное и трагическое для самого Аверченко, и ведет его, в конечном итоге, к сотрудничеству с Врангелем.

Пожалуй, уместнее всего это новое для Аверченко политическое мировоззрение определить как «государственничество». Это не тоже самое, что «ура-патриотизм», это, скорее, такой специфически севастопольский патриотизм самостояния, в котором государственничество сочетается с критикой власти и укорененностью в земле, оборона которой становится главным делом жизни.

Сотрудничество Аверченко с властью Врангеля не было пропагандой как таковой – у газеты «Юг» периодически возникали проблемы с военной цензурой, а в феврале 1920 года она и вовсе была закрыта, после чего Аверченко лично ездил в Генеральный штаб Врангеля, добиваясь (и добившись) восстановления издания, которое с марта 1920 года стало выходить под названием «Юг России».

Вероятно, сыграла свою роль и сама фигура Врангеля – как отмечают современные историки «белого дела», именно Врангелю удалось найти оптимальный баланс «правого» и «левого» в белом движении, и выдвинутая им программа была лишена диктаторских замашек в духе А. В. Колчака и идеи «помещичьей реставрации», за которую стояли многие видные «белые».

Однако для нас важнее подчеркнуть внутренние изменения в писателе.

Именно в Севастополе в Аверченко рождается ностальгия по той «старой России», смерть которой он так обсмеивал в марте-апреле 1917 года. Как известно, многие «февралисты», деятели первого состава Временного правительства и близкие к ним люди (например, В. А. Маклаков, П. Б. Струве и др.) в эмиграции «каялись» в своих работах за личное участие в развале страны, который начался с их прихода к власти, и пытались понять, почему так произошло.

Однако Аверченко в своих фельетонах-воспоминаниях о недавнем прошлом жалеет отнюдь не о том, что чего-то не состоялось после отречения монарха, а о том, что оно вообще произошло. Для Аверченко периода его «обороны Севастополя» нормальная жизнь как таковая, в том числе ее политическая, государственная составляющая, стала ассоциироваться с дореволюционной, императорской Россией.

В фельетоне «Возвращение» (1919) он ласково вспоминает осмеянный в свое время памятник Александру III.

В рассказе «Усадьба и городская квартира» (1921) он пишет:

«Закрою я глаза – и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой… Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского – такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном».

В сборнике рассказов «Нечистая сила», написанных в Севастополе в 1920 году, Аверченко и вовсе аллегорически описывает смерть России при большевиках и ее возрождение при восстановленном царском режиме, по аналогии с воскрешением Христа после распятия [18] Он же. Нечистая сила / http://az.lib.ru/a/awerchenko_a_t/text_1920 nechistaya_sila.shtml. . Летом этого же года Аверченко пишет, по сути, покаяние перед Николаем II, задним числом пытаясь вымолить прощение у уже расстрелянного императора за тот свой легкомысленный смех над его отречением в марте 1917 года. К сожалению, я не могу привести дословную цитату. Я прочитала об этом в библиотеке в книге «Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко» на с. 175–176, однако не успела тогда сделать соответствующей выписки, а в связи с жестким карантином в Москве достать эту книгу на сегодня оказалось невозможным. Однако те, у кого есть эта книга, могут найти там фразу, о которой идет речь.

12 ноября 1920 года газета Аверченко «Юг России» – единственная из севастопольских газет – напечатала приказ Врангеля об эвакуации. Другие севастопольские издания уже несколько дней как не выходили – их сотрудники уже уплыли в Константинополь. Аверченко уходил одним из последних и, как отмечает его биограф В. Миленко, еще очень долго не верил, что поражение в борьбе с большевиками – бесповоротно. Это неверие еще целых два года держало его в неприятном писателю Константинополе, хотя многие его друзья уже давно эмигрировали в Европу.

Как и в Петербурге до лета 1918 года, и в Киеве, и в Симферополе в 1918 году, так и в Севастополе вокруг Аверченко группировались люди разных взглядов.