Конрад Лоренц - Кольцо царя Соломона

Как все это по-человечески! И с другой стороны, насколько удивительно слеп и рефлекторен этот врождённый воспринимающий шаблон, который вызывает типичную «скрежещущую» атаку у молодой неопытной галки! Нет ли у человека подобных слепых инстинктивных реакций? Не вызывает ли слепой ярости у целых народов простой манекен, преподнесённый ловким демагогом? Не соизмеримо ли во многих случаях расстояние между этой куклой и действительным врагом, как у галок в описанном случае с купальными плавками? И могли ли бы до сих пор возникать войны, если бы все это было не так?

Никто не мог предупреждать моих четырнадцать галок о грозивших им опасностях. Не имея родителей, которые своим скрежетанием предостерегали бы её, такая молодая галка будет сидеть на одном месте, когда к ней подкрадывается кошка, или приземлится перед самым носом дворняжки так доверчиво и по-дружески, как встречается человек с теми, в чьей среде он вырос. Не удивительно, что моя галочья стая сильно поредела в первую неделю после того, как птицы оказались на свободе. Когда я осознал всю опасность ситуации и вызвавшие её причины, то стал выпускать птиц только в светлые дневные часы, в то время, когда немногие наши кошки бродили вне усадьбы. Каждый вечер в определённое время возникала необходимость водворить птиц обратно в клетку, и это отнимало у меня много времени и приносило немало хлопот. Задача, о которой говорится в немецкой пословице «собрать полный мешок блох», — это пустяк по сравнению с проблемой, стоявшей передо мной и заключавшейся в том, чтобы заманить в вольеру четырнадцать юных галок. Я не мог брать птиц в руки из-за опасения вызвать реакцию «скрежетаняя», и пока я маневрировал с одной из них, пронося её на руке в люк вольеры, две другие вылетали наружу. Даже если я использовал переднее отделение клетки в качестве клапана, на всю эту процедуру уходило не менее часа каждый вечер.

Организация галочьей колонии в Альтенберге стоила мне большого труда, отнимала много времени и много денег, если принять во внимание постоянный вред, который птицы наносили чердаку нашего дома. Но, как уже говорилось, я с лихвой был вознаграждён за все беспокойство. Какой удивительный объект для наблюдений представляла собой эта колония совершенно свободных и абсолютно доверчивых галок! В это время — в мой «галочий период» — я по первому взгляду узнавал характерное «выражение лица» каждой из моих птиц. Не было даже необходимости смотреть на цветные кольца на их лапках. В этом нет никакого особого достижения: каждый пастух узнает своих овец, а моя дочь Агнесс, когда ей было пять лет, узнавала в лицо всех многочисленных диких гусей, живших в нашей усадьбе. Не зная каждую галку персонально, я не смог бы проникнуть в сокровенные секреты общественной жизни этих птиц.

Знают ли сами животные друг друга персонально? Несомненно, хотя некоторые исследователи психологии животных сомневаются в этом или же категорически отрицают такое положение вещей. Тем не менее, я могу гарантировать, что каждая галка в моей колонии узнавала любую другую в лицо. Существование субординации, известной в психологии животных под названием «порядка клевания», убедительно демонстрирует сказанное. Каждому птицеводу известно, что даже среди недалёких обитателей птичьего двора существует определённый порядок, в соответствии с которым каждая птица опасается других, стоящих выше её на общественной лестнице. После нескольких ссор, которые совсем не обязательно оканчиваются дракой, каждой птице становится известно, кого она должна бояться и кто должен оказывать ей уважение, В поддержании порядка клевания решающее значение имеют не только физическая сила, но также смелость, энергичность и даже самоуверенность отдельных особей. Подобная субординация чрезвычайно консервативна. Если одно животное в ссоре с другим оказалось подавленным, пусть только морально, оно отныне не рискнёт с лёгким сердцем пересечь дорогу своему победителю; это позволяет двум животным существовать бок о бок друг с другом. Все сказанное остаётся в силе даже у высших, наиболее разумных животных, У моего покойного друга, графа фон Хогенштейна, жил большой свинообразный макак [68], который, уже будучи взрослым, питал глубоко укоренившееся почтение к вдвое меньшей его по размерам старой яванской обезьяне [69], тиранившей макака в дни его юности. Свержение стареющего тирана всегда очень драматическое, даже трагическое событие, особенно у волков и упряжных собак; Джек Лондон наблюдал это и красочно описал в своих арктических новеллах.