Конрад Лоренц: Кольцо царя Соломона

Прежде чем рассказать об этом, я должен описать обстановку, на фоне которой развёртывалась большая часть событий, описанных в моей книге. Прекрасная страна, примыкающая к обоим берегам Дуная в округе Альтенберг, — это истинный рай для натуралистов. Защищённые от наступления сельского хозяйства и цивилизации ежегодным весенним разливом Дуная густые ивовые леса, заросшие тростником болота и дремлющие воды простираются на много квадратных километров; остров первобытной дикости в самом центре Нижней Австрии; оазис девственной природы, где красный олень и косуля, цапля и баклан пережили даже превратности последней ужасной войны. Здесь, как в любимой Вордсвортом [2]Стране Озёр:

Редко удаётся встретить в самом сердце старой Европы места, столь девственно дикие. Здесь наблюдается странный контраст между характером ландшафта и географическим положением места, а для глаз натуралиста этот контраст ещё более подчёркивается присутствием некоторых американских видов растений и животных, завезённых сюда ранее. Американская золотая розга встречается в изобилии, а под водой её заменяет канадская элодея; американский солнечный окунь [3]и кошачья рыба [4]обычны в заводях; и что-то грузное и громоздкое в фигуре нашего оленя напоминает вам, что Франц-Иосиф I, в зените своей охотничьей жизни, завёз в Австрию несколько сотен голов вапити [5].

Мускусная крыса [6]чрезвычайно обильна. Она пришла сюда из Богемии, куда впервые была завезена из Северной Америки. Громкие всплески хвоста ондатр, когда они ударяют по поверхности воды, желая подать сигнал тревоги, смешиваются с мелодичным свистом европейской иволги.

Ко всему этому добавьте зрелище Дуная, этого младшего брата Миссисипи; представьте себе могучую реку, текущую в широком, мелководном, извилистом ложе, её узкий навигационный проход, в отличие от всех других европейских рек постоянно меняющий своё направление, громадное пространство беснующейся воды, которая изменяет цвет в зависимости от времени года: от мутного, серовато-жёлтого — весной и летом до чистого, голубовато-зелёного — поздней осенью и зимой. Да, «голубой Дунай», воспеваемый в наших народных песнях, существует только в холодное время года.

Причудливо извивающаяся лента реки окружена холмами, покрытыми виноградниками, с вершин которых два раннесредневековых замка, Гренфенштейн и Крюзенщтейн, угрюмо смотрят поверх громадных пространств диких лесов и вод. Бот тот ландшафт, на фоне которого разворачивались события этой книги, ландшафт, который мне кажется самым прекрасным на Земле, ибо каждый человек вправе считать самым прекрасным те места, где он прожил большую часть своей жизни.

В один из жарких дней в начале лета, когда мы с доктором Зейтцем, моим другом и помощником, работали над фильмом о диких гусях, по этой прекрасной местности передвигалась чрезвычайно странная процессия, столь же причудливая, как и сам ландшафт. Впереди шествовал большой рыжий пёс, внешне напоминавший аляскинскую эскимосскую лайку, а на самом же деле — помесь австралийской и китайской пород. За ним два человека в плавках несли каноэ, за ними десять полувзрослых гусят вышагивали с чувством собственного достоинства, столь свойственного их племени. Тринадцать крошечных пищащих кряковых утят торопились следом, боясь отстать и стараясь держаться вместе с более крупными животными. В конце процессии маршировал странный, уродливый пегий утёнок, не похожий ни на что на свете, — гибрид огаря [7]и египетского гуся [8]. Только плавки на бёдрах двоих участников этой сцены и кинокамера, висевшая через плечо одного из них, не позволяли предположить, что вы являетесь свидетелем сцены, происходящей в садах Эдема.

Процессия двигалась очень медленно, поскольку нам приходилось приноравливаться к движению самого слабого из наших утят, поэтому ушло много времени, прежде чем мы достигли места назначения — чрезвычайно живописной заводи, обрамлённой цветущими «снежными шарами» и выбранной Зейтцем для съёмки некоторых «ударных» сцен нашего фильма. Достигнув заводи, мы сразу же приступили к делу. В подзаголовке фильма значилось: «Научное руководство — доктор Конрад Лоренц. Оператор — доктор Альфред Зейтц». Поэтому я сразу начал руководить научной стороной съёмки, то есть попросту лёг на мягкую траву, окаймлявшую заводь, и стал нежиться на солнце. Зелёные лягушки лениво квакали, как и обычно в хорошие летние дни, большие стрекозы кружились в воздухе, и славка-черноголовка [9]пела свою нежную ликующую песенку в кустах, расположенных менее чем в трех ярдах от меня. Я слышал, как Альфред заводил камеру и ворчал на утят, которые то и дело оказывались перед объективом именно в тот момент, когда оператор намеревался снимать не их, а гусят. Где-то в моем мозгу неясно бродила мысль, что я должен подняться и помочь товарищу отогнать утят, но тело стало безвольным, и я погрузился в сон. Внезапно, сквозь дремотную неясность сознания до меня донёсся раздражённый голос Альфреда: «Рангрангрангрангранг, простите, я хотел сказать — куаг, гегегеге, куаг, гегегеге!» Засмеявшись, я проснулся. Зейтц хотел отозвать утят и по ошибке обратился к ним на языке дикого гуся.