Вадим Рябицев - Один сезон в тайге

Потом мы едем на другом поезде, что идет в Воркуту. За окном иногда видно птиц ― то чибиса на лугу, то овсянку на придорожных проводах. А чаще ― просто нераспознаваемых «птичек». В такие моменты хочется, чтобы поезд из-за какой-нибудь маленькой неисправности ненадолго остановился, а мы бы достали из рюкзаков бинокли и немножко поглазели, открыв окно, а лучше ― выйдя на насыпь у вагона.

Но совершенно неожиданно «орнитофауна» явилась к нам сама. По нашему плацкартному вагону степенно шёл невысокого роста мужчина с пышными белыми усами и бакенбардами, с несколько поредевшей седой шевелюрой над высоким лбом с залысинами. Раньше он был, видимо, очень черноволосым, возможно ― цыган. На плече у него сидел... ворон!

Мужчина медленно продвигался по проходу, спокойно и с достоинством оглядывая пассажиров. В соседнем с нашим купе он сел, поздоровался. На его приветствие сдержанно ответили. Там ехали трое, судя по разговорам ― шахтёры, возвращавшиеся из отпусков. Они беседовали, сидя за бутылкой. Некоторое время они ошарашенно, так же как и мы, смотрели на необычного человека и на его птицу, потом о чём-то заговорили. Вскоре стало очень оживлённо. В соседнее купе пришёл ещё кто-то, все пили, закусывали, давали кусочки ворону. Тот деликатно принимал из рук угощение, ерошил перья и заинтересованно поглядывал умным чёрным глазом по сторонам, временами издавая короткие картавые выкрики.

Наш поезд шёл через Ухту, Печору, Инту по тем краям, где живёт много людей, оказавшихся на Севере не по своей воле ― люди с испорченными биографиями, с поломанными судьбами. Они были осуждены за плохие дела, за слова, за мысли, а то и вовсе ни за что. Многие после выхода из «зоны» остались на Севере. Со своими привычками, с пережитыми трагедиями, затаёнными обидами.

В этих северных поездах особая атмосфера. И странный человек с большой чёрной птицей, похожий на колдуна, был тут не так уж и странен.

Из соседнего купе неслись громкие разговоры «за жизнь», цыган уверенно врал про ворона, будто ему ровно двести сорок лет, и будто он умеет говорить, но при людях стесняется. Потом пели песни, некоторые из которых были нам знакомы: про поезд Воркута ― Ленинград и про то, как заметала пурга паровоз. Когда-то давно люди вынесли эти песни из тюрем и лагерей и пустили гулять по необъятной России.

На маленькой станции человек с вороном вышел. У него не было с собой никакого багажа, на спине белели противные потёки птичьего помёта. Когда он открыл дверь, ворон громко и очень отчётливо, голосом хозяина произнес: «Прропуск!»

А мы до нашей станции ехали ещё почти целую ночь.

В четыре часа утра выходим на станции Кожим. Поезд уходит за поворот. Тихо, солнечно, довольно холодно. На цветущих кустах ивы громко поёт пеночка-весничка. Они уже здесь.

На совершенно пустом перроне сиротливо стоят наши ящики со снаряжением, которые мы отправляли за день до выезда. Появляется дежурная по станции, выдаёт нам по квитанции груз и уходит. Вокруг ― полное безлюдье.

Хочется скорее ехать дальше, идти, бежать, действовать. Посёлок рядом, но он спит. Ведь ещё ночь, хотя и совсем светло. Не будоражить же незнакомых людей среди ночи! Остаётся сидеть и ждать.

Ну и пусть. Есть повод повременить с суетой, осмотреться, послушать, вдохнуть запахи незнакомого леса. Вот он, лес, за железнодорожным полотном. Ещё по-зимнему тёмные ели и пихты, берёзы среди них ослепительно белы. Словно в зеленовато-белесом дыму ивы ― они цветут. Вроде бы лес как лес. И всё же он особенный, северный. Даже здесь, рядом с посёлком, от него веет чем-то диким, необжитым.

Вот и первые записи в полевом дневнике: перечисление двух десятков названий птиц ― тех, что мы слышим. Такие записи ― непременный и вошедший в привычку элемент полевой работы. Он проводится везде, где бы ни находился орнитолог, и не зависит от главной цели поездки. Вытаскиваем бинокли ― самые главные наши приборы, которые никогда не сдаются в багаж.

Ожидание превращается в приятную сидячую экскурсию.

Снега почти нет, только кое-где в лесу да в придорожной канаве видны его грязные пятна. Неподалёку от нас болото с кочкарником и бекасами. Самцы яростно токуют, их вибрирующее «блеяние» то и дело доносится с разных сторон. По лужам у станционных домов гуляют разноцветные турухтаны ― кормятся. Откуда-то к ним подлетела ещё стайка. Самцы сразу забегали, запрыгали, распушили воротники, хорохорятся. Только самки безучастно продолжают ходить среди затопленной травы, клюют что-то, или стоят с равнодушным видом. Турухтаны токовали совсем немного. Почему-то они вдруг насторожились, вспорхнули и полетели на северо-восток, прямо над железной дорогой.