Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Путь этот состоит в полагании Бога как всеохватывающей, вездесущей метаперспективы, которая покрывает собой все наполняющие мир частные перспективы, вбирает их в себя и из себя производит и придает им единство всеобщей согласованности и гармонии. Речь здесь идет не о трансцендентном Боге средневекового теоцентризма, но о всеприсутствующем Боге пантеизма: «Бог – это как бы вездесущий центр, окружности которого нет нигде, все для него существует непосредственно без всякого удаления от центра». [102]Это фактически буквальное воспроизведение базовой пантеистической формулы Николая Кузанского. [103]Правда, Лейбниц не всегда остается последовательным в проведении этой формулы, о чем мы скажем ниже. Сейчас остановимся на метаперспективном характере Бога.

Бог в понимании Лейбница есть не что иное, как всеобъемлющая метаперспектива (верховная монада) с рассеянным центром. Суть этой метаперспективы состоит в выборе и утверждении наилучшей из возможных перспектив существования. Отсюда следует, что Бог, во-первых, должен располагать всеми возможными перспективами существования универсума в их бесчисленных комбинациях; во-вторых, должен иметь универсальное основание, критерий, позволяющий вообще определять ту или иную перспективу в качестве лучшей или худшей по сравнению с другими. Второй пункт решается Лейбницем вполне в духе рационализма Нового времени: основанием выбора является разум, составляющий одновременно сущность Бога. [104]Метаперспектива, охватывающая все отдельные бытийно-смысловые перспективы, есть, таким образом, перспектива разума. Максимальную степень реализации этого положения мы найдем впоследствии у Гегеля.

Поскольку Бог является высшим разумом, ему доступно бесконечное число возможных миров, из которых он выбирает в итоге только один: «то повествование о человеческой жизни, которое составляет всемирную историю человеческого рода, пребывало в готовом виде в божественном уме вместе с бесконечным числом других повествований и воля Божия определила существование только одного этого повествования, потому что только эта последовательность событий лучше всего могла согласовываться с остальными предметами для извлечения отсюда наилучшего». [105]В этом фрагменте уже можно обнаружить зачатки многих знаковых концептуальных разработок XX столетия. Здесь и прообраз квантовой теории, рассматривающей мир элементарных частиц в качестве комплексной суперпозиции возможных состояний, из которых в макромире реализуется только одна возможность («редукция вектора состояния»). И деконструктивистский подход Ж. Деррида, вскрывающий в любом осуществившемся и определившемся повествовании несводимую к единству и принципу «логоцентризма» множественность других повествований. В равной степени сказанное относится и к семиотическим идеям Р. Барта. Здесь также и идея виртуальности, складки Ж. Делёза.

Итак, существует бесчисленное множество путей, бесконечное число возможных миров, неисчерпаемое количество возможных повествований. Все могло бы быть иначе, чем оно есть. Потенциально, виртуально все таковым и является, ничто из существующего «не есть то, что оно есть, и есть то, что оно не есть», как сказал бы Гегель. Однако у Лейбница акценты расставлены иначе: для него каждая вещь должна быть тем, что она есть и реально не может быть иной, потому что Бог выбирает из всего возможного только наилучшее, а именно то, что соответствует доминирующей метаперспективе разума. Из бесконечного числа возможных путей от одной точки до другой Бог выбирает прямую, как наилучший (разумный) путь. [106]Бог предстает здесь как бы в качестве сверхгениального шахматиста, способного просчитать абсолютно все возможные варианты ходов и выстроить наилучшую из всех возможных партий. Отсюда хрестоматийный лейбницевский тезис, что существующий мир есть лучший из возможных миров. Хотя возможных миров неисчерпаемое множество и в божественной метаперспективе (божественном разуме) все эти возможности присутствуют в каждой вещи, просвечивая ее полями виртуального, как скажет впоследствии Ж. Делёз.

Здесь, однако, возникает существенное затруднение, побудившее Лейбница к написанию «Теодицеи». В силу каких оснований Бог выбирает из бесчисленного числа возможных миров наилучший, ясно из вышесказанного. Но каким образом божественная метаперспектива способна интегрировать все бесчисленное количество не потенциальных, а реально существующих гетерогенных перспектив? Почему, несмотря на выбор наилучшего из возможных миров, в этом мире мы все равно обнаруживаем беспорядок, борьбу, несправедливость и прочие трансгрессивные феномены? Иными словами: как возможно единство многого – в порядке действительности, а не потенциальности? Как возможно, чтобы все многообразие гетерогенных перспектив и сконституированных на их основе дискурсов сводилось в итоге к одному универсальному метадискурсу? Другими словами, основной вопрос теодицеи состоит в проблеме подчинения трансгрессии перспективе трансценденции.